Горец. Оружейный барон - Старицкий Дмитрий
Но картечью ударили, насквозь дырявя доски вагонов на разъезде.
Не дожидаясь команды, застучали все бортовые пулеметы, заставив всех врагов снова попрятаться за вагонами.
На абордаж царцы не решились, и мы, лихо пролетев разъезд в обратную сторону, встали в створе ферм моста, как триста спартанцев при Фермопилах. Пока минеры свое дело не сделают, с места не стронусь. Да и маневра у меня никакого не осталось, кроме того, чтобы стоять насмерть. Иначе мост они обратно заберут примитивной атакой в лоб, наплевав на пулеметы. Просто массой задавят.
Мечты, мечты. Где ваша сладость… прокатиться с огоньком по вражеским тылам по железке…
Прокатился…
И трех километров не проехал.
29
Парады кончились, началась война. Пора отрабатывать щедрые авансы и красивую жизнь. А что война не похожа на кино, я понял только сейчас, когда что-то тяжелое со звоном визгливым рикошетом долбануло в борт броневагона, да так, что у всего экипажа заложило уши. До того нас еще пару раз сверху шрапнелью осыпало. Очень похоже по звуку на крупный град по шиферной крыше.
Первыми опомнились канониры носовой башни, которые методично стали класть снаряд за снарядом во что-то, с моего места невидимое, но именно с того борта, в который ударило. Кормовая башня тоже бухнула разок под самым ухом и замолкла. Угла наведения ей не хватает, сообразил я и не стал никого переспрашивать.
Весь вагон уже пропитался тухлым запахом сгоревшего пороха. Читал у кого-то, что это запах боя, который возбуждает и притягивает настоящих мужчин. Но у меня он вызывал в такой концентрации лишь легкую тошноту, и никакого удовольствия.
В смотровые щели командирской башни видно, как над вагонами на разъезде стал лениво подниматься на месте взрывов желтый шимозный дым и робкие первые огоньки поползли лизать дерево обшивки вагонов, добавляя в дымы черного цвета.
Вахмистр открыл люки в полу и усердно крутил под потолком ручку принудительной вентиляции, второй рукой вытирая со лба обильный пот. Ну да, не одному мне страшно подыхать замурованным в этой железной коробке.
А тут, как на грех, и двигатель у нас заглох.
Инженер Болинтер, матерясь как сапожник, лихорадочно раскалял на паяльной лампе запасной затравочный шар. Я даже не стал его подгонять — и так видно, что человек сам торопится. Хоть и боится до расслабления сфинктера, но дело свое делает.
— Что это было? — спросил я вахмистра, когда «вата» в ушах стала несколько менее ватной.
— Шрапнелью на удар нас угостили, командир, — ответил он, не отрываясь от полезного занятия. — Где-то тут пушка у них заныкана была. Дюйма в три калибром…
Дышать стало полегче. Вахмистр обеспечил приток свежего воздуха.
Тут снова шандарахнуло по борту, и броневагон слегка завибрировал, гудя, как потревоженный колокол. Как же танкисты наши в Отечественную воевали? По тридцать отметин от противотанковых болванок из боя привозили? Железные люди.
По совету вахмистра я перестал путать наводчиков своими неуклюжими попытками целеуказания. Теперь за мной осталось только показать самую главную цель, а прицел и трубку канониры выставят самостоятельно — обучены тому. Нет, не смеются горцы надо мной, сами понимают: кто на кого учился, тот и… Мне славы не занимать. Сами в моем творении сидят, матерят его почем зря.
Под прикрытием нежданной дымовой завесы попробовали царцы обойти нас с флангов от берега. Взять в клещи. Но Болинтер все же сумел завести двигатель. И, выкатившись из ферм моста на берег, броневагон ударил по наступающей пехоте с обоих бортов всеми четырьмя пулеметами, заставив царцев залечь и отползти обратно к разъезду, под укрытия в виде простаивающих вагонов.
Вот тут-то нам и прилетело снова.
Пришлось срочно утягиваться обратно под фермы моста. По ним из пушки царцы не стреляли — берегли мост для себя.
Но другая проблема встала в полный рост. Боеприпасы кончаются. Бортовые крупнокалиберные гочкисы уже отдали остаток боекомплекта в носовую пулеметную башенку — гатлинг кормить. Он на велоприводе ел патроны очень даже активно. Даже специальные магазины повышенной емкости приходилось менять чаще обычного. Гочкисы же в отсутствие свободного обдува грелись, и спасала пока только ограниченная емкость кассет, дающая вынужденные перерывы в стрельбе.
Кто же мог ожидать такой интенсивности огня? Ни мы, ни тем более враги на такое и не рассчитывали. Вот они и валяются на насыпи да по высоким берегам Ныси. Около сотни тел. Да еще у разбитого паровоза не меньше пяти десятков мы наколотили. По золотым галунам погон видно не менее восьми павших смертью храбрых офицеров. А не фиг, махая сабелькой, в полный рост бегать в атаку на бронепоезд.
Эх, была бы дистанция боя побольше, пошире… Как раз у меня пушки длинные. А то есть такая теоретическая возможность, что если за потерями царцы не постоят, то сомнут они нас. Накоротке-то. Рывком. Шапками закидают. Их в том батальоне, который перевозил разбитый мною паровоз, никак не меньше тысячи штыков. Хвала ушедшим богам, что боезапас у них ограничен на перегоне. Стрелять по нам с некоторого времени стали совсем редко.
Семеро у меня в экипаже ранены выбитыми заклепками да окалиной металла, сорвавшейся с бронелиста внутри кубрика от попыток бронебойных ударов врагов. Да Болинтер, дятел штатский, уронил себе раскаленный шар на сапог от неожиданности. Что там творится со штурмовиками на платформе, даже не представляю — за башнями плохо видно. Как и корабли, БеПо больше рассчитаны на бортовой залп.
— Тавор, — позвал я денщика, который весь бой изображал из себя третий номер крупнокалиберного гочкиса.
— Командир?
— Пока затишье образовалось, забирай ходячих раненых и дуй через мост на наш берег. Организуй доставку нам патронов, вторым рейсом — снарядов. А то мы скоро пустыми останемся. И узнай точное время, когда минеры все закончат. Пусть закругляются. Моя бабушка говорила, что хорошенького — понемножку.
Перераспределили расчеты и выпустили раненых через задний люк, благо еще скальная поверхность берега под ногами, а не сам мост.
Тавор сползал между колесами к штурмовикам, посчитал их раненых и узнал, как там вообще у них дела. А дела хреновые. Кожухи обоих пулеметов «Гоч-Лозе» пробило шрапнелью. Ручной «Гочкиз» уцелел, отделался одним разбитым диском. Шестнадцать убитых. Остальные все ранены. В разной степени. От царапины до… страшно даже выговорить. Патронов мало. Гранаты еще есть — не расходовали.
Раненые ушли по крайним пешеходным дорожкам моста, укрываясь за толстыми брусьями ферм. Посередине моста ходить несподручно — между шпалами свободный полет до реки метров двадцать. Сплошного настила нет для облегчения конструкции.
Оставалось ждать, когда затишье окончится и царцам снова приспичит охреневать в атаке на пулеметы. Впрочем, я уже говорил, что мы вряд ли больше десяти процентов их на ноль помножили. За весь бой. И это при абсолютном нашем преимуществе в автоматическом оружии. Однако… Война совсем другая оказалась, чем та, к которой меня готовили в Российской армии.
Открыли все двери и люки, поскольку внутри бронекапсулы жара стояла несусветная — двигатель от нас только сеткой отделен. Пусть продует пока наш пепелац свежим речным ветерком…
На всякий пожарный оттянулись внутрь мостовой фермы вместе с платформой, на которую удалось собрать всех наших убитых горцев.
Жаль парней. На моей совести они — что стоило заранее озаботиться защитой от шрапнели? Сколотить примитивную крышу из досок над платформой хотя бы?
А кто не додумал?
Командир не додумал.
Конструктор не додумал.
Кобчик не додумал.
Плохо я провел свой первый бой. Плохо. А как-то все мнилось по-другому. Враг оказался и храбрей, и упорней. И что удивительно — людей совсем не жалеет. Но не дурак, далеко не дурак. Как только понял, что солдат кладет в атаках напрасно, — прекратил.
— Прикроете нас? — спросил заглянувший в люк лейтенант горных егерей. Фамилию не помню его. Вылетела из головы. Гуляли как-то раз вместе в ресторане и в «Круазанском приюте» перед налетом на контрразведку.
