Джефф Вандермеер - Ассимиляция
Резная фигурка выпала у него из руки, со стуком скатилась по ступеням, остановилась рядом со знаками и символами, оставленными его предшественниками. Царапина на стене. Одинокий пустой башмак.
Он сморщил нос, втянул воздух, принюхался, почувствовал, как жжет у него под лапами – страшно, невыносимо горячо.
Вот и все, что ему осталось, и теперь он не умрет на этих ступеньках, не испытает этого последнего поражения.
Джон Родригес преодолел последние несколько ступенек и прыгнул навстречу свету.
0026: Директриса
До двенадцатой экспедиции осталось две недели, и старый мобильник возвращается домой вместе с тобой. Ты не помнишь, чтобы брала его с собой. Ты не понимаешь, почему служба безопасности не обратила на него внимания. Просто он здесь, лежит у тебя в сумочке, а потом – на кухонном столе. На ум приходит обычный список подозреваемых. Может, Уитби куда более странный человек, чем тебе казалось, или же это Лаури решил так над тобой подшутить. Как знать?.. Ты просто приносишь его с собой утром. И какое вообще это имеет значение?
К этому времени разделения между работой и домом уже давно не существует – ты приносишь папки домой, здесь же работаешь над ними, пишешь что-то на обрывках бумаги, а иногда и на листьях, как делала еще в детстве. И испытываешь почти что восторг, представляя, как Лаури получает их снимки в докладах; использовать подобные материалы для письма тебе кажется безопаснее, хотя ты не можешь объяснить, почему именно. Просто при виде этих файлов у тебя возникает ощущение «сопричастности» или чьего-то присутствия, которое никак не удается определить или измерить. Эта иррациональная мысль приходит к тебе однажды ночью, когда ты засиживаешься за работой допоздна. Теперь ты часто бегаешь в ванную, потому что тебя тошнит – побочный эффект лекарств, которые тебе прописали против рака. Извиняешься перед уборщиком, говоришь первую глупость, которая только приходит в голову, объясняя, почему тебя так часто тошнит: «Я беременна». Беременна раком. Беременна вероятностью. Иногда тебе становится просто смешно от всего этого. Дорогой ветеран-алкоголик, сидящий в самом конце барной стойки, может, это ты отец ребенка? Как тебе такая идея?
Не самый подходящий вечер для похода в заведение Чиппера, для встречи с болтушкой Риелтором, для выпивки и приветственных кивков. Ты страшно устала от дополнительных тренировок, ради участия в которых приходится ездить на север, в Центр, где тренируются остальные участники, и заниматься по специальной программе, разработанной для руководителя экспедиции. Надо научиться использовать гипнотические команды, понимать всю важность – специфические детали – черных ящиков с красными лампочками, которые помогают активировать покорность.
И вместо того чтобы выйти из дома, ты включаешь музыку, потом решаешь посмотреть телевизор, потому что голова у тебя уже не варит. Ты слышишь какой-то звук в холле, за кухней, какое-то шуршание на чердаке и начинаешь нервничать. Идешь проверить, что там, ничего не находишь, но на всякий случай достаешь топор из-под кровати, где держишь его для самообороны. Потом возвращаешься на диван и смотришь детектив тридцатилетней давности, снятый где-то на юге. В пустынных и диких местах, которые теперь не существуют, которых уже никто никогда не увидит в реальности. Тебя преследует пейзаж из прошлого – сколько же всего потеряно уже навеки и никогда не вернется. Во время эпизода гонки на машинах ты рассматриваешь фон, словно это семейные фотографии из прошлого, которых ты прежде не видела.
Ты клюешь носом. Потом просыпаешься. Снова клюешь носом. И будит тебя звук: кажется, кто-то тихо ползет по плиточному полу кухни, и с дивана не видно кто. Ты содрогаешься от страха, тебя точно жаром обдает. Звук негромкий, и ты никак не можешь определить, что же это, что или кто незаметно пробрался к тебе в дом. Ты довольно долго не встаешь с дивана, прислушиваешься, хочешь услышать больше, не желаешь ничего больше слышать. Думаешь, что тебе вообще не следует вставать, не стоит идти на кухню и смотреть, что за животное поджидает тебя там. Но оно все еще двигается. Все еще производит шум, и ты понимаешь, что нельзя торчать в гостиной вечно. Нельзя просто сидеть и ждать неизвестно чего.
И вот ты поднимаешься, берешь топор, подходишь к двери на кухню, привстаешь на цыпочки, смотришь через разделочный столик на пол. Но то, что там только что было – если вообще было, – уже успело шмыгнуть влево, за угол, и отсюда его не видно. И тебе придется войти и как следует осмотреть помещение. Столкнуться с пришельцем лицом к лицу.
По полу с шорохом ползет старый мобильник, слепой и жалкий, нелепый и неуклюжий, – пытается удрать от тебя. Или забраться в один из кухонных ящиков и спрятаться там. Но только теперь он замер, не двигается. Не сдвинулся ни на миллиметр, пока ты на него смотришь. А ты смотришь в полном шоке и довольно долго. Может, от удивления, или включился некий защитный механизм, но в эти минуты ты думаешь только о работе, которую принесла на дом. Все, о чем ты можешь сейчас думать, – это о чудовищном провале. Или в памяти, или в реальности.
Дрожащей рукой ты поднимаешь старый мобильник с пола, не выпуская при этом из другой руки топора. На ощупь телефон теплый, и еще какой-то мягкий и податливый, в точности повторяет текстуру кожи ладони. Ты берешь металлическую коробочку, где держишь счета и квитанции об уплате налогов, сбрасываешь бумажки в пластиковый пакет, кладешь в коробочку телефон, закрываешь крышку и ставишь ее на разделочный столик. Тебе с трудом удается побороть искушение выбросить телефон на заднем дворе, забросить в реку или запустить куда-то в темноту ночи.
Вместо этого ты идешь в спальню и достаешь из шкафа похороненную под слоем одежды шкатулку для сигар. Вынимаешь одну сигару, она пересохла и осыпается, но тебе все равно. Ты прикуриваешь ее, идешь в кабинет и суешь все бумаги, которые принесла с работы, в пластиковый пакет. Все неподтвержденные теории. Все эти безумные журнальные выкладки из отчетов по прежним экспедициям. Всю эту неразборчивую писанину. Запихиваешь их в пакет с яростью и силой, одновременно почему-то крича на Лаури, который приперся в твои мысли со своей особой миссией. Ты орешь и шипишь на него. Отвали, мать твою! Не смей сюда лезть. Но он уже влез, он единственный человек, чей ум достаточно силен, хитер и извращен, чтобы воспользоваться своими знаниями о тебе, чтобы сделать это с тобой.
Тебе попадаются заметки, которых ты не помнишь. Ты не уверена, что их писала, не уверена, что они находились здесь раньше. Не слишком ли много заметок? И если так, то кто писал остальные? Неужели это Уитби проник к тебе в кабинет и начеркал все это, стараясь помочь? Подделав твой почерк? Ты преодолеваешь искушение вытряхнуть все эти бумажки из пакета, рассортировать их, ощутить, что ты придавлена этим ужасным весом. Потом берешь этот пакет, набитый бредом, прихватываешь бокал красного вина, выходишь в патио, стоишь там на каменном полу и куришь, потом подходишь к грилю, не обращая внимания, что вот-вот разразится гроза, что уже падают первые крупные капли дождя, выжидаешь минуту или две, а потом вываливаешь содержимое пакета в огонь.
Ты, взрослая, облеченная властью женщина, стоишь у себя на заднем дворе и сжигаешь целую гору секретных бумаг, счетов, рецептов и других вещей, отражающих тотальную банальность твоей жизни, – вещей, превратившихся в «вещдоки», от которых хочешь избавиться. Ты даже брызгаешь на этот костер жидкостью для розжига, и пламя занимается еще веселей, а ты все подбрасываешь сверху этот бесконечный, бессмысленный, сумасшедший, глупый, смешной, жалкий мусор, подносишь спичку, видишь, как он тотчас занимается пламенем, а глаза у тебя слезятся от едкого дыма. Бумажки скукоживаются и чернеют прямо на глазах. Но это не важно, потому что в голове у тебя мерцает искорка света, которую не загасить, трепещущий огонек свечи где-то вдалеке, в темноте туннеля, который на самом деле был башней, был топографической аномалией, куда ты протягивала руку, чтобы дотронуться до лица Саула Эванса. Нет, это уже слишком. Ты сползаешь вниз по стене, наблюдая за тем, как вздымаются и опадают языки пламени, и вот они гаснут, и все сгорело. Но этого недостаточно. В доме еще всего полно – в тумбочке у дивана, на разделочном столике в кухне, на каминной доске в спальне – и море этих самых бумаг у тебя в офисе в Южном пределе; ты просто захлебываешься, тонешь в них.
Ты проходишь по заднему двору. Заглядываешь во двор соседей – окна освещены, работает телевизор. На диване мужчина, женщина, мальчик и девочка, сидят себе спокойно и смотрят спортивную передачу. Не разговаривают. Вообще ничего не делают, просто смотрят. Определенно не глядят в твою сторону, а дождь все усиливается, льет как из ведра, и горящие бумаги шипят.
Что, если ты войдешь сейчас в дом, откроешь коробку, и мобильник окажется вовсе не мобильником? Что, если это чья-то злая шутка? Ты едва сдерживаешься. Что, если ты достанешь телефон, отправишь его на проверку, и снова не обнаружится ничего необычного? Что, если вернешься, откроешь коробку, и мобильник окажется совсем необычным, и ты доложишь Лаури, а он будет смеяться и обзывать тебя сумасшедшей? Или расскажешь об этом Северенс, а потом окажется, что мобильник просто лежит себе неподвижно в коробке, и тогда получится, что ты скомпрометировала себя как директор агентства, не смогла раскрыть главную тайну, вокруг которой вращается все ваше существование. Что если рак скрутит и одолеет тебя до того, как ты получишь шанс перейти границу? До того, как ты отведешь туда биолога?
