Горец. Оружейный барон - Старицкий Дмитрий
Теперь мой выход. Опустившись на одно колено, я здоровой рукой расправил ленту государственных цветов Ольмюца, так что стала всем видна золотая надпись на ней:
«Моему заклятому другу и лучшему врагу фельдмаршалу Смиглу. Покойся с миром. Бисер XVIII».
Встал и отдал воинское приветствие тому, с кем собрался воевать, да не случилось. Флигельки последовали моему примеру.
Трубач только этого и ждал — трижды протяжно и скорбно сыграл «отбой».
И за ним с нашей платформы синхронно разорвал небо троекратный залп из винтовок. Такие вот у нас черлидеры…
После воинского почетного салюта, четко развернувшись, мы ушли обратно на свою платформу.
За все это время никто на дебаркадере не произнес ни слова. С нашей стороны тоже никаких речей не было.
Наш паровозик свистнул, пшикнул по бокам белым паром и неторопливо, сообразно моменту, покатил обратно, приговаривая недовольно чух-чух, чух-чух, чух-чух…
«— У-у-у-у-у-ф! Пронесло, — сказал Чапаев.
— Ага, Василий Иванович, — ответил ему Петька, — меня тоже…»
Поглядел я на два ручных пулемета, что, скрытые от вражеских глаз и уже взведенные, стояли на сошках под бортом платформы.
Хорошо бы сейчас… Такая цель — весь генералитет осадной царской армии в одном месте собран… Да нельзя…
— Выпить ни у кого нет? — спросил я. — Желательно чего-нибудь покрепче.
21
Санаторий для унтер-офицерского состава располагался хотя и не в таком пафосном имении, как принцев «Олений парк», но в местности, не менее приятной для глаз. А потому, оставив карету у входа, я в сопровождении бодигарда (вот так вот, меня теперь даже в сортир водят под охраной) решил прогуляться — в последнее время это удается мне все реже и реже. А посмотреть было на что. Все что не парк, тут цветник да розарий. Видать, садовники здесь в возрасте уже непризывном. Проскочили мимо мобилизации запасных первого разряда.
Наведался я в это пожертвованное армии графское имение прошерстить медкарты выздоравливающих унтеров на предмет скрывшихся от недремлющего ока военно-промышленного комплекса специалистов. Бумага с печатями и самыми грозными подписями у меня была, и вроде как стараться я должен был для всей городской промышленности, но, естественно, радел только за свой завод. Принц не препятствовал мне в этом. Даже помогал. После гибели Будвицкой бригады такая работа велась активно во всех частях. Худо-бедно стрелять из винтовки любого можно научить за месяц, а вот хорошего токаря или фрезеровщика подготовить, да так, чтобы брака не гнал, — нужны годы.
Теплынь вокруг просто негой давила. Пчелы, сонно жужжа над цветами, убаюкивали. Бабочки летали красивые. Много. У себя под Калугой я столько одновременно не видел. Стрекозы еще совершенно разных размеров и окраски облетали нас по немыслимым траекториям. Мелкие птички, что мечтали ими пообедать, порхали поодаль от людей. В общем, в первом приближении день был похож на выходной.
Черный мундир с галунами на рукавах я сменил на белый, полотняный. Без галунов, но с погончиками, как на полевой армейской форме, только из золотого сутажа с серебряными звездочками. Плотто надоумил излишне не потеть. Сам я морские порядки до сих пор очень плохо знаю, хоть и приписан теперь к воздухоплавательному отряду офицером для особых поручений. И как бы ни хотел корвет-капитан меня припахать на собственные нужды, поручение у меня всего одно, жутко особое и с самого верха: «Эй, комроты, даешь пулеметы…»
Я и Плотто обещал вооружить дирижабли крупнокалиберными пулеметами. На случай нежданной встречи с дирижаблями вражескими. То, что враги их строят, разведка уже донесла.
Кстати, жалованье мое приросло надбавками «за воздух», хотя летать пока запретили. Берегут меня Бисеры как живую силу.
Не торопился я сегодня — прогуливался налегке, портфель с бумагами отдал телохранителю, у меня левая рука все еще на перевязи. А тот облом большой, сильный и блондинистый, ему не в тягость.
По парковым дорожкам неторопливо прогуливались выздоравливающие, все как один в госпитальных бежевых пижамах из хлопчатой байки и на костылях. Специализировался санаторий на реабилитации ампутантов, больных с травматическими переломами и другими проблемами опорно-двигательного аппарата, а также на восстановительной физкультуре.
М-да… «Хорошо тому живется, у кого одна нога»… Но у меня и для таких людей работа найдется. Главное, чтобы у них руки из правильного места росли. А то уже попадались хитровыделанные кренделя, которые заявляли себя крутыми специалистами, а на деле…
А на деле пришлось первых двух таких особо одаренных отправить приказом в арестантские роты, чтоб другим было неповадно. У меня все же оружейный завод, а не богадельня для трусов, не желающих возвращаться на фронт. Остальные хитрецы, денёк покрутившись на заводе, послушав разговоры, сами ко мне с повинной приходили. Тут уж поступал по симпатии: кого обратно в окопы, а кого к делу пристраивал. Периметр у нас вырос, а охрана — нет. Пока спасались двойным забором с колючей проволокой поверху и цепными кобелями на блоке между заборами.
Но чаще попадались рабочие, которые добровольно ушли в армию с самого начала войны из патриотических побуждений. Этих мне приходилось уговаривать вернуться на завод, а не на фронт. Большинство их прекрасно понимало, что такое для фронта легкий пулемет, и соглашалось с моими доводами, что такие машинки надо делать хорошо и качественно. И если не они, то кто? Реже встречались упрямцы, обещавшие вернуться на завод только после победы.
«Не вернутся», — подумал я, глядя на очередного такого «пса войны». Наемничать пойдут в колонии после войны. Крепко все же народ подсаживается на адреналин.
Это хорошо еще, что цены и заработки на время войны заморозили, а то бы рабочий класс быстро предпринимателям руки выкрутил и объяснил популярно, что такое дефицит трудовых ресурсов. Мало никому бы не показалось. Но казна тоже свой интерес блюсти умеет. В итоге платить за все именно ей бы пришлось. Вот и сработал имперский Минфин на опережение.
В одной фигуре, стучащей костылями навстречу по дорожке, показалось мне что-то знакомое. Ну да… «брала рецкая бригада цугуцульские поля»… Хотя ноги у этого раненого в полном комплекте, одна только в гипсе.
— Унтер-офицер Зверзз? — заступил я дорогу рыжему увечному воину с вопросом на общеимперском языке.
— Простите, ваша милость, но вы ошиблись… Фельдфебель Зверзз. — Он с гордостью и достоинством сделал ударение на своем новом воинском звании.
— Не узнаешь? — посмотрел я ему прямо в глаза.
— Простите, ваша милость, осмелюсь спросить: разве мы раньше встречались? — недоумевал Зверь. — У меня память на лица неплохая. И бородатого моряка я бы не забыл.
— А военного строителя, кузнеца с аккуратными усиками помнишь? — не отставал я от него.
— Не может такого быть… — усмехнулся фельдфебель.
— Ну-ну, смелее… — ободрил я его.
— Кобчик? — наконец выдохнул он мою фамилию.
— Так точно. Военного флота техник-лейтенант Савва Кобчик, барон Бадонверт.
Фельдфебель только головой покачал:
— Я сразу заподозрил что-то такое, еще там на пересылке… Вроде солдат как солдат, но… было в вас нечто этакое… Гордый слишком. Не страшился начальства. Да и опыт воинский за месяц не приобретается. У меня на то глаз наметан.
— Отойдем, сядем. Незачем на солнцепеке стоять, — предложил я.
— Благодарствуем, ваша милость, — слегка поклонился он и застучал костылями в указанном направлении. Там под развесистыми кустами облетевшей сирени стояла садовая скамейка из деревянных реек на фигурном чугунном основании.
— Хватит меня «милостью» дразнить. Я тебе не Тортфорт, чтобы снобизмом упиваться, — сказал ему я и спросил: — Где тебя ранило?
Зверзз осторожно сел, аккуратно приставив костыли к спинке лавочки, и, вытянув загипсованную ногу, огорченно махнул рукой.
— А-а-а-а-а… Если бы ранило, ваша милость, то не так обидно было бы. А то бревном ногу отдавило на болоте. По дурости…
