Сергей Покровский - Жертвы дракона
Но вот мясо изжарилось, и женщины начали сзывать всех на пир. Они звонко кричали:
— Есть! Есть! Есть!..
Из всех домов стали вылезать и не спеша подходить к костру люди. Каждый получал свою порцию. Двадцатипудовым медведем можно было досыта накормить весь поселок.
Только Пижму никто не позвал. По обычаю, если старший не мог сам по болезни прийти на пир, лучший кусок все-таки подносили ему. Обыкновенно для этого посылали молодых женщин, по одной из каждого дома.
На этот раз никто не соглашался отнести мясо.
Наконец позвали Кунью, и старшая сноха Пижму подала ей палку с нацепленным на нее куском жаркого.
— Отнеси деду! — приказала она.
Кунья вспыхнула, и протянутая было рука опустилась вновь.
— Не пойду! — сказала она. Насилу ее уговорили.
Кунья пошла неохотно, останавливалась в растерянности на дороге и наконец, собравшись с духом, вошла в дом.
— Дед, прислали тебе!
Она протянула ему обжаренный кусок. Пижму не сразу понял.
— Кто прислал? — спросил он, нахмурив брови и беря мясо.
— Все. Празднуют они. Пижму нахмурился еще больше:
— Что же, кроме тебя, некого было прислать?
— Некого, — чуть слышно шепнула Кунья.
— Что празднуют? Откуда мясо?
— Медвежатина, — шепнула Кунья. — Уоми убил.
Тут только понял старик стыд своего положения. Весь поселок празднует победу его врага, а ему, как последнему человеку, присылают подачку.
Пижму побелел от злобы и вдруг поднялся во весь свой огромный рост.
— Вон! — закричал он не своим голосом, и кусок мяса вместе с палкой полетел в голову девушки. — Убью! — рычал он, рассвирепев еще больше оттого, что Кунья успела увернуться.
Он вскочил на нары и сорвал со стены висевшее там копье.
Кунья бросилась в сени и опрометью выбежала вон.
Она слышала, как брякнуло в стену копье и как яростно гремел сзади голос деда:
— Ступай к своему Уоми! Убью, если вернешься!
Кунья в ужасе мчалась через весь поселок. Ей казалось, что дед гонится за ней по пятам.
Только у хижины Азы она оглянулась. Деда не было видно.
Дрожа как в лихорадке, вбежала она в дом и с рыданием бросилась к Гунде.
— Убьет! Убьет! — кричала она. — Сейчас придет сюда!
— Кто убьет? Что ты? — спрашивала Гунда.
— Дед! Пижму! Убить хочет!
— За что убить?
— За медвежатину. Меня послали. Я принесла, а он копьем. Пролетело мимо…
Тут только стала понимать Гунда, что именно произошло.
— Не нужно было посылать, — сказала она. — Он думает — над ним смеются.
— Зверь он! Зверь! — всхлипывала девушка. Гунда как могла успокаивала Кунью.
— Стой, я посмотрю, — сказала она, выглянула наружу и сейчас же крикнула еще из сеней: — Нет его! Не выходил.
— Не придет он сюда, — раздался голос Азы. — Побоится. Уоми не даст обидеть!
Кунья понемногу стала приходить в себя. Она глубоко вздохнула и благодарно взглянула на белого как лунь Азу. По сравнению со страшным дедом он казался ей таким добрым, несмотря на свои свирепые брови.
Гости и хозяева сидели вперемешку. Ели молча, медленно откусывая мясо маленькими кусочками.
Кунья сидела в стороне и, как будто забывшись, молча глядела на Уоми.
— Кунья, что же ты не ешь? — спросили ее. Кунья вздрогнула и начала плакать.
Гунда рассказала, что дед ее выгнал и бросил в нее копьем. Кунья вдруг громко заголосила:
— Не пойду, не пойду к деду! Сказал — убью!
Все стали ее утешать. Гунда убеждала ее не бояться. Старик сегодня сердится, а завтра забудет. Кунья ничего не хотела слушать.
Суаминты
Выгнав из дому внучку, Пижму, шатаясь, вернулся к своему ложу. Дикая вспышка обессилила его. Бешенство сменилось унынием.
Тяжело дыша и хватаясь рукой за грудь, с усилием взобрался он на нары и тяжело упал на меховую постель.
В голове у него звенело, кровь колотилась, шумело в ушах; чудилось, что лежит в болотной трясине и вязнет в ней с головой.
Тяжелое забытье охватило его.
Очнулся он утром. Сердце у него ныло. Но странно: он помнил, что случилось что-то плохое, но что именно — вспомнить не мог.
Только постепенно вернулась память. Он сидел на нарах угрюмый и мрачный.
Между тем жизнь в Ку-Пио-Су шла своим чередом. Мужчины добывали из-подо льда рыбу, ловили налимов, гарпунами, насаженными на длинные шесты, тыкали в глубокие омуты и выталкивали со дна уснувших на зиму сомов. Молодежь ходила на охоту. Стреляли глухарей и рябцов, били тупыми стрелами белок, ставили западни на куниц.
Женщины сидели по домам и шили из меха зимние мужские и женские одежды.
Однажды мирное течение жизни было нарушено военной тревогой.
Молодежь из дома Сойона прибежала из лесу с громкими криками:
— Суаминты! Суаминты!
Суаминтами жители Ку-Пио-Су называли лесных бродячих людей. Это было прозвище загадочного племени, говорившего на чужом языке. Когда племя рыболовов стало расселяться с юга на север, оно всюду встречало этих людей. Они питались только мясом птиц и зверей. Малолюдные орды этого народца вечно переходили с места на место в поисках обильной добычи.
Постоянных селений они не имели, у них были только временные пристанища в два-три небольших шалаша, сплетенных из древесных ветвей. Зимой они жили в землянках.
Как только в окрестностях звери начинали попадаться реже, орда бросала становище и переселялась в другую местность.
Рыболовы, напротив, жили гораздо более крупными поселками, построенными на удобных для ловли местах: на речных островках или по берегам богатых рыбой озер.
Рыболовы всюду оттесняли суаминтов от своих поселений. Вернее, те сами уходили в глубь лесов, куда рыболовы не заглядывали.
Суаминты редко подходили к берегам больших рек. В Ку-Пио-Су о них не было слышно по целым годам. Но иногда они вновь начинали бродить в окрестностях поселка.
Об их появлении узнавали не только по случайным встречам. Суаминты охотно таскали попадавшуюся в ловушки добычу, а иногда воровали и звероловную снасть.
Бывали случаи, когда они похищали детей и женщин. Это делало их особенно ненавистными. Среди рыболовов ходили фантастические, но упорные слухи, будто они людоеды и поедают всякого, кто попадается им в руки.
На этот раз нападению подвергся один из сыновей Арры, жены Сойона. С утра молодой Сойон ушел проверять поставленные ловушки и не вернулся. На заре товарищи отправились на поиски. Места, где были поставлены ловушки, были хорошо известны. После долгих поисков молодого Сойона нашли у дальних ловушек. Окровавленное тело его было истыкано в нескольких местах.
Убили охотника, чтобы ограбить. Унесено было все: меховое платье, обувь, охотничья сумка и все оружие.
Братья Сойона внимательно изучили следы, оставленные убийцами. Опытные следопыты определили, что здесь было не менее девяти человек. Ушли они в глубь леса, двигаясь прочь от реки. Шли гуськом, и следы их сливались в одной протоптанной тропе.
На снегу, возле трупа, валялся короткий сломанный лук и одна стрела. Форма лука и грубого каменного наконечника разрешила все сомнения. Убить молодого Сойона могли только суаминты.
Преследовать убийц немедленно было рискованно. Рыболовов было, считая и убитого, всего пять человек. Оставалось только бежать домой, чтобы собрать народ.
Весь Ку-Пио-Су закопошился, как растревоженный муравейник. Все, кто был еще способен носить оружие, вооружились копьями, пращами, дротиками и дубовыми палицами. Наскоро подвязывали лыжи и на ходу надевали теплую одежду. Все поголовно собрались в погоню за суаминтами.
Человек двадцать, более бойких, уже двинулись вперед.
— Стой! — раздался вдруг оклик Уоми, когда толпа поравнялась с хижиной Гунды. — Нельзя уходить всем: суаминты хитры. Нападут без нас — кто защитит детей с матерями?
Бойцы остановились:
— Кому же идти?
— Пойдут самые быстрые ноги.
— Слова Уоми как мед, — сказал Карась. — Иди отбирай, кому в поход.
Уоми подошел и стал отводить в сторону тех, кто посильней и помоложе.
— Старшие останутся в Ку-Пио-Су!
Странно, что никто не удивился: сам моложе чуть ли не всех, а его слушают, как деда.
— Ведь он Уоми!..
Незаметно авторитет переходил от седых к юному сыну Дабу. Власти старшего старика со времени позора Пижму больше не существовало.
Подходившие сзади охотники спрашивали:
— Почему остановка? Им отвечали:
— Уоми отбирает дружину.
— Бегуны пойдут. Кто постарше, будет стеречь Ку-Пио-Су, — сказал Уоми.
Все соглашались, что так лучше. Уоми рассудил как седой. И каждый послушно отходил туда, куда указывал сын Дабу. Из молодых только одному Гарру велел Уоми остаться.
