Заклинатель джиннов - Ахманов Михаил Сергеевич
Михалев неторопливо встал, направился в прихожую, и вскоре оттуда донеслись лязг запоров, басовитый хозяйский голос и еще один, гортанный, с раскатистым «р». Потом окликнули меня:
– Эй, прекрасный сэр! Выдь-ка, познакомься с моим сарацином!
Высунувшись из кухни, я с раскрытым ртом уставился на нового гостя. Рослый, поджарый и смуглый мужчина лет сорока пяти, с мрачной и грозной физиономией, со шрамом во всю щеку… Правда, без ножа, обещанного Бянусом, но при широком ремне, способном выдержать тяжесть ятагана.
Ахмет Салех, телохранитель Захры. Ифрит, оберегающий мое сокровище, мою принцессу…
* * *Глеб Кириллыч провел нас в гостиную. Здесь, кроме книг в массивных дубовых шкафах, дивана, кресел, стола и другого стола, в алькове, с древним пентюхом и грудами бумажек, имелись всякие редкости и диковины. Бронзовая люстра о дюжине рожков и бронзовый торшер в форме земной полусферы, которая покоилась на трех китах; старый персидский ковер с двумя перекрещенными драгунскими палашами, кинжалом и кремневым пистолетом; чучело небольшого крокодила, подвешенное к потолку над зеркалом в вычурной раме (зеркало, как утверждал Михалев, было венецианским); полный рыцарский доспех в простенке между окнами, с мечом в сведенных судорогой пальцах; модели фрегатов и бригов на застекленных подставках; камин с чугунной решеткой и кочергой, фарфоровые статуэтки нимф и наяд на каминной полке, а выше – блестевший медью и полированным деревом штурвал, не иначе как с броненосца хозяйского прадеда. Были тут вещи не такие древние, но столь же любопытные – скажем, приемник и патефон довоенной сталинской эпохи и первый советский телевизор, огромный ящик с раздвинутой шторкой и экранчиком величиной с ладонь. Телевизор, конечно, не работал, но занимал почетное место на мраморном подоконнике, а на другом стояло изваяние: Амур с неясными намерениями склонялся над Психеей.
Комната эта, полная воспоминаний и снов, обычно меня чаровала как тайная пещера Али-Бабы, но в этот раз я не глядел на рыцарскую сбрую, на корабли и оружие, на статуэтки и телевизор и даже не полюбовался крокодилом. Я ловил магнетические токи, что исходили от Ахмета, но принадлежали Захре; ее телохранитель был для меня то ли антенной, то ли ретрансляционным модулем, передававшим запах ее кожи, ее голос и сияние глаз. Может быть, прикосновение пальцев…
Странно, но напряжение покинуло меня, и я успокоился. Этот человек служил Захре, берег ее и охранял от посягательств мужчин, то есть от подобных мне, и он меня узнал. Но в нем не ощущалось неприязни; он казался не стеной цитадели, не каменной башней, где спрятали мою принцессу, а вратами, ведущими к ней. Или, скорее, мостиком – не преградой, а лишь пространством, которое мне полагалось преодолеть, дабы войти в чудесный сад с жилищем гурии. Она была где-то рядом, наверху, и я, прислушавшись, пытался различить ее дыхание и легкие шаги. Может быть, я их услышал… Или то была иллюзия? Все же дом у Глеб Кириллыча старинный и перекрытия такие, что барабанный бой не долетит…
– Рекомендую, – пробасил Михалев, кивая в мою сторону, – Сергей, сын моего покойного друга. Юноша, угодный моему сердцу.
– Серр-гей, – повторил Ахмет. – Сирадж, что значит светоч. Хороший имя! Могу я узнать его почтенное занятие?
Он говорил по-русски на удивление чисто, лучше Керима, и речь его была напевной, будто слова ложились в размер стихов. Выслушав их, Глеб Кириллыч усмехнулся и произнес:
– Сергей – акил, ученый человек, из тех, о ком сказал поэт: познание своим он сделал ремеслом. Мысль его витает в сферах, куда для нас, людей обычных, нету доступа. Там, где мы слепы, он зряч, там, где глухи, он слышит голос ангела. Вот этого, с большим стеклянным глазом. – Михалев хлопнул по монитору пентюха.
– Инженер, – сказал Ахмет, с уважением покачивая головой. – У нас много русский инженер. Воистину, очень ученый люди! Очень! – Он сделал паузу и, поглядев на Михалева, осведомился: – Скажи, мой господин хаким, пришел ли я вовремя? И не прервал ли мудрую беседу?
– Нет, не прервал. Мы говорили о существе, слетевшем на Землю со звезд, о том, кто тайно бродит меж людей, подобный человеку и все же отличный от него, о посланце из другого мира, ведущем счет земным грехам и радостям. Он пока не объявился среди нас, но что случится, когда объявится? Я полагаю, ничего, а вот Сергей считает, что неизбежны перемены.
– Имам аль гаиб, – промолвил Ахмет, соединив ладони перед грудью. – Вы говорить о нем, о посланнике Аллаха, который придет и воздаст по заслугам грешным и праведным. Не обижайся, хаким, ты мудр, но господин Сирадж мудрее в вашем споре. – Он посмотрел на меня с чуть заметной улыбкой. – Будут перемены, будут! Как же без перемен, если того пожелать Аллах? Как можно этому не верить?
– Вот тут мы с тобою малость не сходимся, – буркнул Глеб Кириллыч, предпочитавший не вдаваться в вопросы веры. – Лично мне кажется…
Я кашлянул, прервав его.
– Боюсь, мы позабыли о главном, о том, что этот пришелец из вашего романа – гуманоид. Такая посылка, Глеб Кириллыч, упрощает ситуацию, а ведь реальность может быть сложней. Представьте, что он не похож на человека ни обликом, ни разумом, ни способом коммуникации и видением мира – и что тогда? Люди для него – сгустки белковой субстанции, их физиология – загадка, психика – тайна за семью печатями… Он не имеет представлений о добре и зле, о любви и вере, о страхе и милосердии, и если даже он усвоит наш язык, большинство понятий останутся ему неясными. Сможет ли он разобраться с ними?
– Сможет, по воле Аллаха, – заметил Ахмет. – Хотя не думаю, мой господин, чтобы Он отправил к нам посланца, не отличающего воду от песка и доброе от злого.
– Чего на свете не бывает, – сказал Михалев. – Правда, в контексте своего романа я этот случай не рассматривал, однако… – Нахмурившись, он поднялся и начал расхаживать по комнате, касаясь то спинки кресла, то древнего телевизора, то нимф на каминной полке и бормоча под нос: а пуркуа бы и не па?… Затем, повернувшись ко мне, произнес: – Думаю, разница в облике и средствах общения не важна. Вот разум и видение мира… это, голубь мой, и в самом деле штука серьезная. И в чем, по-твоему, тут могут быть отличия?
– Ну например, пришелец разумен, но не осознает себя как личность. – Я посмотрел на Ахмета и добавил: – Иными словами, он не имеет души.
– Хмм… Нонсенс и нелепость! – Глеб Кириллыч хлопнул себя по объемистому чреву. – Всякий разум обладает индивидуальностью, привитой ему в процессе воспитания!
Всякое разумное существо, если не поминать про океан Соляриса, продукт общественный, знающий границу между «я» и «он»! Ты, мон шер, – он ткнул в меня пальцем, – можешь выстраивать любые логические небоскребы, но дело от этого не изменится. Осознание себя – свойство разума, его непременный атрибут! И по сей причине…
В это мгновение взор Михалева упал на столик с компьютером, и его глаза затуманились. Минуту-другую он пристально разглядывал свой пентюх, потом запрокинул голову и пробасил:
– А разум-то может быть искусственным! Артефакт, а не явление природы, нечто интеллектуальное, но электронное… Тут я сплоховал, а потому провозглашаю себе анафему! Подобное существо уникально, не рождается, не растет, не имеет общественных связей и может осознать свое «я» лишь при помощи особой личностной программы. Либо посредством контактов с людьми, что, на мой взгляд, эквивалентно процедуре воспитания… если хотите, очеловечивания и одухотворения. Так, и только так, друзья мои! Компроне ву?
Он победно уставился на нас с Ахметом, и я почувствовал, как на моей спине выплясывают твист холодные мурашки. Кто он, мой марсианин, мой Константин? Пожалуй, не синекожая личность с парой хоботов, а агрегат из стекла и металла, пластика и кремния наподобие Тришки, только побольше и поумней… Автоматический зонд, разумная машина, которую прислали к нам с Арктура или Кассиопеи, а может, с Магеллановых Облаков… Почему бы и нет? Под этим углом зрения была понятней легкость, с которой он соединился с Сетью, и те манипуляции, о коих я читал, – стрельба по Луне и прочий электронный полтергейст. Но вот его вопросы!… Они как были, так и остались странноватыми. Всякий искусственный разум нужно программировать – тем более универсальный интеллект межзвездного зонда, вступающий в контакты с иными мирами и культурами. Этот процесс, само собой, предполагает дефиницию понятий, которые можно рассматривать как базовые; что есть жизнь и разумное создание и что такое личность. Конструкторам с Кассиопеи это ясно, как и их коллегам с Арктура и Магеллановых Облаков… А что я вижу в результате их усилий? Живое существо – концепция непонятна… человек – концепция непонятна… личность – концепция непонятна… Может, к нам прибыл электронный идиот, с коим приключилась по дороге амнезия? Поток нейтрино, вспышка сверхновой, то да се… Прав Глеб Кириллыч – чего на свете не бывает!
