Бриллиантовый дождь - Буркин Юлий Сергеевич

– Да ладно, – махнул рукой Боб, – у нас еще есть…

Я снова ткнул его в бок, да так, что он аж вздрогнул и выдавил из себя:

– … Друзья. Другие.

– Извините, – вмешался я, – один вопрос. Скоро этот карантин закончится?

– Трудно сказать, – сказал мужчина. – Думаю, дня через два. Насколько я понимаю, раз вы находитесь здесь, значит вы имеете допуск к определенной информации о Марсе?

– Да, – подтвердил я, – мы были там и подписывали бумагу о неразглашении.

– В таком случае, пожалуйста, имейте в виду, что все, касающееся пребывания на Марсе вашего друга и его возвращения, относится к информации того же разряда.

– Хорошо, – отозвался я, – мы учтем это.

– Всего доброго, – кивнул он, и троица двинулась дальше, к выходу.

– Я скоро буду! – крикнул нам Козлыблин, обернувшись. – Всем привет!

Когда мы рассказали об этом нашем свидании Козлыблину виртуальному, мы ожидали с его стороны чего угодно, только не радости. Но мы ошиблись.

– Значит живой?! – орал он, приплясывая на экране. – Вот класс! Вот ништяк! И на Земле?!

– Чему ты радуешься, я не пойму? – удивился Боб. – Тебе-то что с этого? Его тело занято, а он радуется.

– Дурак ты, Боб! – откликнулся Козлыблин. – Я ведь почему хотел в тело вернуться? Потому что жаба давила: есть тело, оно, вроде бы, моё, а его убить могут. А теперь, когда выяснилось, что у него есть хозяин, чего мне жалеть-то?

– Не понимаю, – упрямо покачал головой Боб.

– Ну-у, как если бы тебе двоюродная прабабушка оставила в наследство дом где-нибудь в Сибири, в каком-нибудь Томске, например. Так себе домишко, развалину. Но это твое имущество, ты за него отвечаешь, даром ты его не отдашь никому. Но на самом-то деле тебе от него одна морока.

Тут уже и я не выдержал:

– Странная логика. Нормальное у тебя тело, никакая не развалина.

– Да я не про него говорил, а про всю эту вашу «реальность». Тут-то, в сети, у меня простору в сто раз больше! Тут чего только нет! И он, моя матрица, тоже своего добился – вернулся на Землю! Да как вы не понимаете, нас ведь теперь двое – один там, другой здесь, и оба – на своем месте! И мы обязательно найдем друг друга!.. Вот только чем бы мне сейчас-то заняться? – вдруг поскучнел он. – Времени у меня – вечность, да и спать не надо. А живых тут, кроме меня, пока никого.

– Вот ведь тамагочи, – усмехнулся Боб и пояснил: – Были такие в двадцатом веке игрушки. Типа компьютерных зверушек. Детям нравилось за ними ухаживать.

И тут меня осенило:

– Слушай, – сказал я ему. – А пойдешь к моему Степке гувернером?

Он на миг задумался, а потом радостно кивнул:

– Почему бы и нет? – тут же его нос неимоверно разбух, стал разноцветной пластмассовой погремушкой, и он, заставляя ее шуметь, быстро потряс головой, бормоча: – Я детей люблю, даже очень! Они прикольные!

Боб задумчиво произнес:

Посмотрел на меня осторожно и закончил:

– Что-то типа того, – кивнул я одобрительно.

И Боб расцвел.

2

Кристина разбудила меня среди ночи зловещим шепотом:

– Милый. Я боюсь.

– Чего? – так же шепотом спросил я.

– А ты послушай! – все с той же интонацией прошептала она.

Я прислушался. Сперва мне показалось, что в доме царит полная тишина. Но только я собрался сообщить ей об этом, как понял, что не прав, и какой-то, хоть и слабый, звук все-таки действительно присутствует. За стенкой. Еле слышное равномерное бормотание. Нет, не совсем равномерное, а с небольшими паузами.

– Где это? – тихо спросил я.

– В детской, – отозвалась Кристина.

– И что это такое?

– Это твой странный гувернер разговаривает с ребенком, – прошептала она зловеще.

– Ты хочешь сказать, он читает ему сказку?

– Если бы я хотела сказать так, я бы так и сказала. В том-то и дело, что ничего он не читает. Он разговаривает.

– Бред, – не поверил я. – Может, он и разговаривает, только сам с собой. Степке ведь нет еще и двух месяцев.

– В том-то и дело, – кивнула Кристина. – Потому я и боюсь.

– Ты его еще вчера хвалила…

– Конечно. Другим мамам по десять раз за ночь приходится вскакивать – то кормить, то пеленать, а я второй месяц сплю себе, как слон. И днем Степка почти не капризничает… Но я же не знала, что они ночь напролет разговаривают. И теперь я думаю: может быть, это и удобно, когда грудной ребенок и есть просит, и какает в строго определенное время, но естественно ли это?

– Да ну, – сел я на кровати. – Чепуха какая-то. Пойду гляну.

– Не вспугни! – предупредила Кристина и поползла по простыням ко мне. – Возьмем с поличным.

Она просто детективов начиталась, как я сразу не догадался! Я уже хотел попытаться уговорить ее не дергаться и продолжить здоровый сон, когда из-за стенки явственно раздался смех. Смеялись двое: ребенок – заливисто, самозабвенно, и взрослый – глухо ухая.

И вот тут мне стало страшно и самому. Да, Степка умеет смеяться, он смеялся уже на второй день после того, как Кристина привезла его домой. Но смеялся он оттого, что, например, я щекотал ему живот своей укороченной «волосней»… Чувство юмора тут ни при чем, чисто физиологическая реакция. У него и эрекция случается, это ведь не значит, что он испытывает желание… Но сейчас он смеется от чего-то, что сказал ему виртуальный гувернер Козлыблин. Более того, они смеются над чем-то вместе!

Я вовсе не против здорового чувства юмора у своего сына. Но всему свое время. Играющий в песочнице сорокалетний дебил – это неприятное, но, по большому счету, вполне объяснимое зрелище. А вот смеющийся над удачной шуткой грудной младенец – это противоестественно, а потому довольно жутко. Тем более, если это твой родной сын…

Мы прокрались коридором и тихонько приоткрыли дверь в детскую. В бледном мерцании стерео я разглядел кроватку-манеж и облился холодным потом: я увидел в ней темный силуэт, и мне почудилось, что это стоит, держась за спинку, и неотрывно смотрит в экран наш малыш… Моя жена родила монстра? «Не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку?..» Похоже, это архетипический страх русского мужчины, но мне от этого не легче.

Но нет, это, конечно же, не Степка, а здоровенный плюшевый медведь, прислоненный к решетке манежа. Сын же, как и положено полуторамесячному ребенку, лежит себе на спине. Правда, лицо его действительно обращено к экрану, а на губах и впрямь блуждает улыбка, которая вовсе не кажется мне бессмысленной.

Я перевел взгляд на стерео. Там, на полянке, окруженной высокой травой и радужными цветами, скакала и приплясывала на двух тоненьких задних лапках здоровенная божья коровка с головой Козлыблина. Когда прыжок был особенно высоким, пятнистые чешуйки на ее спинке раздвигались, и оттуда высовывалась пара вибрирующих полупрозрачных подкрылков.

Приплясывая, коровка-Козлыблин размахивала двумя парами рук, сжимавших искрящийся бенгальский огонь, клетку с попугаем, надкусанное яблоко и попискивающий древний автомобильный клаксон. При этом она сосредоточенно бормотала:

В этот миг из кустов высыпала стая пегих гусей и, окружив божью коровку-Козлыблина, запрыгала вокруг него.

Тут же на стереоэкране не замедлил появиться белый, как снег, котище, ухитряющийся одновременно пританцовывать, держать в зубах голубой конверт и, плутовато ухмыляясь, исподтишка цеплять когтями гусей. А коровка-Козлыблин, впадая во все большую экзальтацию, продолжала бормотать: