Макс Мах - Авиатор
— Да, уж!
— А что? — подняла бровь Лиза. — Между прочим, мы вчетвером леопарда завалили, трех шакалов, пулеметчика, и двух барбарийских львов! Не хилая, к слову, охота получилась!
— Сделать тебе из пулеметчика коврик? — предложил Райт.
— Нет! — Отмахнулась Лиза, постепенно приходя в себя. — Зачем? Люди не поймут. А кто он кстати?
— Трюмный матрос. Года два у меня служил, но ты же знаешь, чужая душа потемки! И смотри, Лиза, как он все классно рассчитал! Если бы прокатило, одним махом вывел бы из игры трех старших офицеров и дочку профессора Нольфа…
— Не прокатило! — пыхнула папиросой Лиза. — А где он прятал пулемет?
— Да, это как раз ерунда! — ответил Райт, возвращая себе обычную невозмутимость. — Внизу железа много, есть где спрятать. Меня другое интересует. Кто ему помогал? Ведь кто-то же помогал! Вот в чем проблема! У нас на борту засланец, а мы даже не знаем, чей. Не говоря уже о том, кто таков?
— Есть еще один вопрос, — Лиза глотнула виски, выдохнула, взглянула на Райта исподлобья. — Кто у него значился под номером первым?
— На себя намекаешь? — прищурился Райт.
— Все может быть, — пожала Лиза плечами, — или не быть. Но что, если это не я, а Мари Нольф? Ты про нее много знаешь?
— Интересная мысль, — задумался шкипер. — Как-то я…
— Я тоже, — кивнула Лиза. — А сейчас вдруг задумалась. И знаешь, мне ее история очевидной не кажется, даже если она профессору, и в самом деле, дочь.
— О как!
— А что? Думаешь, не может быть?
— Да нет, — задумчиво протянул Райт. — Может, и это мне сильно не нравится!
* * *Лиза вышла из каюты Райта и хотела, было, пойти к себе, но внезапно передумала и пошла к Тюрдееву. Леонтий ей нравился. Еще не как мужчина, но уже как человек.
«Ну, он и, как мужчина, ничего! Или нет?»
Постучала в дверь и вдруг смутилась. Пожалуй, даже испугалась. Понадеялась, что его нет на месте, но дверь, как и бывает, на самом деле, во всех этих неловких ситуациях, открылась.
«И что меня понесло?!»
— Здравствуйте, Елизавета Аркадиевна! — Тюрдеев был единственным человеком на бриге, кто продолжал звать ее по имени-отчеству.
— Здравствуйте, Леонтий Микитович! Извините, что не в кабинет… Но вы, кажется, моим визитом не удивлены?
Так это, во всяком случае, выглядело.
— Проходите! — предложил Тюрдеев, и она вошла.
В его каюте Лиза была впервые, и любопытство побороло робость, в общем-то, и так ей не свойственную. Огляделась и поняла, что ее впечатление о лекаре, которое она полагала за знание, было ошибочным. Ничего-то она о Леонтии Микитовиче не знала, да и не понимала его, хотя и думала иначе.
Каюта у доктора Тюрдеева была большая. Правда, не две комнаты, как у Лизы, а одна, но зато с альковом для кровати и просторная. Обставлена просто, но со вкусом и недешево. И не в поморском стиле, как можно было бы ожидать, а в итальянском. Изящные линии, лак, цветное стекло, и картины на стенах, явно итальянские.
— Нравится?
— Очень! — честно призналась Лиза.
— Это хорошо! — кивнул лекарь, и Лиза его ответу чрезвычайно удивилась.
«Что за неуместное одобрение? Я ему кто? Девчонка?»
Но Тюрдеев ее, похоже, ребенком не считал.
— Садитесь, пожалуйста, Елизавета Аркадиевна, — указал он на кресло. — Что будете пить, самогон или граппу?
— Интересный выбор! — он ее умудрился удивить второй раз за пару минут.
— На самом деле, вполне логичный, но мы об этом еще поговорим, я думаю. А пока на ваш выбор, Елизавета Аркадиевна: самогоночка аутентичная, поморская, из Кеми, а граппа от Доменико Сибона, старая, знаменитая и тоже крепкая.
— Что в лоб, что по лбу? — усмехнулась Лиза. — А вы сами, что рекомендуете?
— Сам я рекомендовал бы вам воздерживаться от употребления горячительных напитков, но, боюсь, все равно не послушаетесь. Так что давайте выпьем граппы. Под самогон закуска нужна, и еще не всякая подойдет, как вы, полагаю, знаете, а граппу, как коньяк, можно пить просто так.
— Тогда, граппа, — согласилась Лиза.
Тюрдеев был странным человеком. Вернее, необычным, не шаблонным. Несмотря на недвусмысленные имя и фамилию, выглядел не как природный помор, а скорее, как европеец, откуда-нибудь из центральной Европы, да и вел себя соответственно. Говорил спокойно, голоса не повышал, слова выбирал аккуратно и никогда не высказывал необдуманных мыслей. Черты тонкие, кость тоже. Пальцы длинные, кисти рук узкие, можно сказать, изящные. Похож на пианиста, и, в самом деле, пианист великолепный, бильярдист, впрочем, тоже. Но если присмотреться, рост и ширина плеч у него вполне поморские, да и цвет глаз и волос сразу выдают северянина.
— Леонтий Микитович, — спросила Лиза, принимая хрустальный стаканчик с чуть желтоватой граппой, — а как вас матушка в детстве звала?
Тюрдеев не смутился и не обиделся, напротив, посмотрел на Лизу с интересом.
— Она звала меня Люликом, отец, впрочем, тоже. А вы, Елизавета Аркадиевна, отчего об этом спросили?
— Не знаю! — честно призналась Лиза. — У меня бывает… Спонтанно, вдруг…
— Как прошлой ночью?
— И да, и нет! Я закурю?
— Ни в чем себе не отказывайте! — улыбнулся Тюрдеев, но голубые глаза остались серьезными. Можно сказать, внимательными.
— Я, собственно, о прошлой ночи и хотела поговорить. — Лиза закурила, пригубила граппу. Эта была хороша, много лучше тех, что пили они с Надеждой и Клавдией.
— Страх! — сказала она после паузы. — Вот о чем я хотела поговорить.
— Страх? Хорошая тема, — согласился Тюрдеев.
«Да уж, зашибись, какая тема! Но с кем-то же мне надо поговорить?!»
— Я сейчас говорила с Райтом, — сказала она тихо. — Иан хороший человек и, наверное, желает мне добра. Но он меня напугал до смерти. Заговорил о моем здоровье. Упомянул о возможности тромба…
— Я испугалась! — сказала после короткой паузы, потребовавшейся, чтобы взять себя в руки. Но и Тюрдеев вел себя деликатно. Лишних вопросов не задавал и, уж тем более, не торопил.
— Испугалась! — повторила Лиза. — У меня так бывает иногда. Накатывает ужас, и ничего не могу с этим поделать. Просто цепенею от ужаса!
— Сегодня тоже оцепенели?
— Ну, да! То есть, нет! Я ему этого не показала, но внутри…
— То есть, вы, Елизавета Аркадиевна, цепенеете только внутри себя, но поведение продолжаете контролировать?
— Пожалуй, что так, — согласилась Лиза.
— А если в бою, или вот, как сегодня ночью?
— Ну, — пожала она плечами, — вы же понимаете Леонтий Микитович, в бою не до того! Зажимаешься и идешь дальше.
— Понимаю, — кивнул Тюрдеев. — Но и вы, верно, знаете, что бесстрашных людей в природе не существует. Их эволюция, как полагает господин Дарвин, извела под корень за ненадобностью. Только законченный псих ничего не боится. Страх естественная реакция здорового организма на опасности и неизвестность, обратная сторона инстинкта самосохранения. Стыдиться здесь нечего. Напротив, то, что вы мне сейчас описали, Елизавета Аркадиевна, называется мужеством. Способность превозмогать свой страх — это и есть мужество!
— А способность получать от этого удовольствие называется мазохизмом?
— А вы получаете? — живо заинтересовался лекарь.
— Не совсем, — смутилась Лиза. — Не так, не от этого. Но риск, опасность, угроза… Я… я буквально наслаждаюсь ими! Потом, может быть, и струшу. Истерика может случиться. Но это потом. А в бою, между жизнью и смертью, в кризис — чистое наслаждение. И отходняк потом, как после дури, но все равно хочется еще!
— Но вы же истребитель, что в этом необычного?
— Да, я Райту так и сказала, но…
— Расскажите мне, что и как случилось ночью, — предложил лекарь. — Только откровенно и всю правду! Рассказанное врачу равносильно тайне исповеди, знаете ли.
— Знаю! — вспомнила Лиза слова Райта о врачебной тайне.
«Рассказать? Все? Почему бы и нет? Что за тайны Мадридского двора?!»
— Глупая история, если разобраться! — сказала она вслух. — Ребячество чистой воды, спонтанность подростковая… То да се…
И она стала рассказывать Тюрдееву, что и как происходило с ней и вокруг нее этой ночью. Про свои чувства и впечатления. Про страх и восторг, и про холодную решимость. И про две остановки времени рассказала тоже.
— Елизавета Аркадиевна, — спросил Тюрдеев, когда Лиза закончила свой рассказ, — а кем вы были там?
— Где, простите? — не поняла Лиза.
— Не знаю, право, — чуть улыбнулся лекарь, но Лизе отчего-то показалось, что ему совсем не до смеха. — Не знаю. Откуда же мне знать? Но думаю, это не ад, и не рай, как мы их себе воображаем. Полагаю, это мир… Другой мир… Он должен быть похож на наш, я прав?
«Мир? Мой мир? Серьезно?!»
— Не знаю, о чем вы говорите, Леонтий Микитович! — сказала она вслух, спокойно, но решительно, можно сказать, недвусмысленно, выражая свою мысль. — Я, разумеется, «больная на всю голову», как говорили курсанты у нас в Академии, но галлюцинаций не вижу и голосов не слышу. И выходцем из иного мира себя не считаю. С того света, может быть, — это уж как теологи с врачами договорятся, — но не более того.
