Алексей Молокин - «Если», 2015 № 01

Примеры этической системы и пространственного контекста retro-космоса: Р. Брэдбери «Марсианские хроники», Р. Хайнлайн «Пасынки Вселенной», «Зеленые холмы Земли», Г. Гаррисон «Специалист по этике», ранний А. Азимов (цикл о Лаки Страйке), А. Толстой «Аэлита», Ф.-Х. Фармер «Грех межзвездный», Э. Гамильтон «Звездные короли».

2. MODERN-КОСМОС — пространство, ориентированное на современное, актуальное существование. Наиболее активная группа людей сегодняшнего дня, активные преобразователи окружающего мира будут получать технологии ускорения жизни, расширять доступ к разнообразным системам и способам отношений. Это пространство модных трендов, сверхпотребления инноваций и жизни в ритме обновления новостной ленты. По Бердяеву, этика modern-космоса есть преимущественно этика спасения — этика, основанная на системе отношений истинно-ложно, вышедшая за пределы добра и зла. Свобода понимается как возможность выбора и зачастую рассматривается в контексте справедливости.

Ф. Пол «Торговцы космосом» и В. Виндж, «Конец радуг». Мотивы втягивания других в свои представления о настоящем и справедливости также присутствуют в «профессорском цикле» братьев Стругацких («Трудно быть богом», «Парень из преисподней»).

3. FUTURE-КОСМОС — пространство, ориентированное на будущее (ближайшее, среднее, дальнее), наполненное трансцендентными смыслами и образами, самотранслируемыми мечтами, идеями и ценностями. Люди, живущие завтрашним днем (к таким часто относят творческих личностей, первооткрывателей, авантюристов и искателей приключений), получат право и возможность достаточного ментально-технологического насыщения для развития новой экономики — экономики уникальностей, творчества и глобального управления. По Бердяеву этику future-космоса можно определить как этику творчества — этику, основанную на системе отношений красиво-безобразно. Подобная система фактически предполагает индивидуальный подход к проблеме этики. Свобода понимается как личная сила воли в реализации творческих убеждений человека.

Для разных поколений фантастики примеры будут разные. В качестве этапных произведений: И. Ефремов «Туманность Андромеды», С. Лем «Возвращение со звезд». В современной фантастике — И. Бэнкс с циклом «Культура», Дж. Макдевит «Омега», «Эхо» и «Одиссея». Представление об этике future-космоса можно найти в романах Д. Симмонса «Гиперион» и «Падение Гипериона».

Мейнстриму фантастики свойственно ожидание космоса как квинтэссенции будущего. Поэтому retro- и modern-космос с точки зрения фантастики это, скорее, давно отработанные реальности. Однако в каждой социальной системе рано или поздно появляются элементы и прошлого, и настоящего, и будущего. Писатель-фантаст У. Гибсон однажды заметил, что «будущее уже наступило. Просто оно еще неравномерно распределено». Современные земные прототипы космических городов одновременно включают в себя все описанные варианты организации пространств и этических систем, действующих одномоментно и параллельно. В далеком будущем космические поселения обретут новые измерения и перестанут быть просто репликами земных индустриальных городов. В условном положительном сценарии люди из каждой категории могут жить в разных мирах на одной станции, ежедневно встречаясь и взаимодействуя, может быть, даже не осознавая этого и не мешая друг другу. А вот при негативном сценарии звездные войны разразятся не только за право обладания космическими территориями и технологическим приоритетом, но за смыслы и ценности, принципы управления и организации космического творчества.

Может быть, когда человек сделает шаг к краю космической бездны, мы уже будем наверняка знать ответы на многие вопросы. Сейчас же, вдохновляемые творческой жаждой, мы рисуем эскизы будущего на пороге вечности. Во многом космическая этика — это этика наших надежд. И наших страхов.

Юлия Зонис,

Игорь Авильченко

УДИЛЬЩИК

/фантастика

/дальний космос

…Прибой отхлынул, унося кости, пробки, песок, пену и одного маленького, но расторопного краба. Люська запрыгала, завизжала, моча босые ноги. Сашка подбежал к ней, схватил за руки, закружил. Потом начали брызгаться. Вода, весенне-майская, еще холодная, кусала за лодыжки. На волнах блестело солнце — тысячей перламутровых ракушек, тысячей рыбьих чешуек. И горизонт распахивался широкий: бреди, плыви — не хочу. Одним словом, море. Это было давно. Сто лет назад. А может, и больше.

Планета называлась Энглер[10]. Наверное, первооткрывателей чем-то привлек этот бледный огонек в космосе, слабая красная звезда, и единственный шарик, вращающийся вокруг нее, — атмосфера плотнее земной, радиус меньше, притяжение, напротив, больше. Плотный, тяжелый шарик. Не пинг-понговый, а как минимум бильярдный или, скорей, свинцовый — цветом своих слоистых облаков, пористыми скалами, вечными туманами.

— Людмила Анатольевна, мы изучаем туман, — говорил Игнатьев, протирая стекла старомодных очков, — Он неживой. Не смотрите на него так. Ненавидеть его бесполезно.

— «Изучаем». Скажите еще — «думаем туман», — улыбалась Людмила, но улыбка выходила болезненной.

Цитаты младшие коллеги не узнавали. У них и игры такой не водилось — перебрасываться цитатами, как мячиками для пинг-понга. Ни у них, ни у их родителей не было книжного детства.

За окнами модуля-лаборатории тянулась, клубилась, вздымалась сплошная пелена — ни черта не видно.

— Это генетическое, — хмыкал Аркадий Вейне. — Все, пережившие Прилив, боятся туманов. А вы, Игнаша, просто молодой еще.

— Генетическое — это как раз у меня бы было. Если вы, Аркаша, не сторонник теории псевдогенного импринтинга. Кстати, меня зовут Федор Павлович и мне тридцать два.

— А мне пятьдесят четыре. А вам, Людочка? Впрочем, что ж это я — у дам возраст не спрашивают.

Это он кокетничал — ведь знал же, что всем, пережившим Прилив, за сотню.

Людмила прикрывала глаза, прижимала пальцами веки — где-то там, под сухой, истончившейся кожей, билась беспокойная жилка. Вейне, геолог, иногда забавлял ее своим нарочитым заигрыванием, но сейчас смеяться не хотелось. Все, пережившие Прилив… Сто лет назад его называли просто Туманом.

— Это не тема для шуток, — глухо, не открывая глаз, произносила она. — Мы знаем, что туман опасен. У него та же спектрографическая подпись…

— И до сих пор никто в нем не пропал, — раздраженно откликался Игнатьев. — Никого он не съел. Обычные соединения углерода и азота, а в основном водяные пары. Это совпадение.

— Будь это совпадением, — глубокомысленно басил Вейне, — мы бы не торчали здесь. Да, Людочка? Вот вы бы наверняка оставались на орбите, да и нам хватило бы зондов. Но у начальства, как всегда, свои виды…

— Водяные пары, — резко перебивала геолога Людмила, — На планете нет жидкой воды и нету льда, только замороженный углекислый газ в ледниковых шапках. Откуда в атмосфере водяные пары, Игнатьев?

Федор Игнатьев, химик экспедиции, пожимал плечами. Если говорить строго, в атмосфере паров воды почти и не было — в основном та же углекислота, азот и метан с примесью сернистого газа. Водяные пары были в тумане. Откуда приходил туман, оставалось загадкой. Так же как и сто лет назад на Земле— он просто был. И эти, не пережившие День Прилива, а только слышавшие от отцов-дедов, читавшие в учебках, смотревшие в чувствилках, — что они могли знать? «Туман, поднявшийся на высоту около двадцати метров над поверхностью… временные аномалии… девяносто процентов населения, особенно жители стран третьего мира, где высотное строительство не получило широкого распространения… так и не были обнаружены». Слова. Скупые, пустые слова, шелушащиеся, как отмершая кожа.

— …Мне тогда еще не исполнилось и семи, и не должна бы помнить уже, но помню: мама осталась на лестничной площадке со мной, а отец побежал вниз, за Сашкой. Помню, как сизые клубы поднимались по лестнице, пролет за пролетом, и мама кричала, а потом начала отступать — выше, выше, к квартире Шумилиных, они на шестом жили… — Людмила Анатольевна, о чем вы?

Поднятые брови. Непонимающий взгляд. Сколько она уже говорит?

Вейне брал Игнатьева под локоть и деликатно уводил в «курилку». Никакая это была, конечно, не курилка, но старые названия живучи, липнут, как влага к стеклам, как осенний лист к подошве ботинка, как старость — к молодости. Оставшись в одиночестве, Людмила закрывала глаза и думала туман.

— А говорят, Северная Долина на юг откочевала, да, — сказал дед Михалыч, усаживаясь на край и доставая кисет с кисляком, — Вот так отвязалась и откочевала.