Залив 9/8 - Евгений Владимирович Сапожинский
Подобно извращенцу, я отправился на поиски коренной марсианки. И ведь нашел.
На Марсе, если вы не в курсе, существует лишь два моря. Одно — подземное. Я не говорю о новых. То самое подземное — не море в принципе, а так, озерцо. На Земле тоже есть малопонятные гидронимы: Мертвое море — озеро, и не более того, с Каспийским та же история. А что такое Персидский залив?
Поскольку дщерь направилась к поселку, а там ее наверняка встретят, как надо, я надумал спуститься в загадочные глубины. Едва слышные вопли женушки как-то не очень меня обеспокоили. Вот так (странно немного!): я вроде бы бросил дочь, а сам, слегка углубившись в недра, перестал волноваться. Ведь М; а (так мы ее назвали) вполне могла позаботититься о собственной персоне; что уж говорить обо мне.
Я вошел. Было красиво. Боги планеты решили отдохнуть.
А, задолбало. На этом закончим.
* * *И она… Она была в белом. Золотистые сандаkbb[2]? — ну это тоже по кайфу, кубки с алым вином и шкуры неубитых ограххов. Телка тормознула. Мне стало неловко. Был ли я луковкой? В каждом из нас дремлет Чиполлино.
— Ведь мне, — пожаловалась принцесса, — не дают расслабиться. Я уж не говорю о том, чтобы почувствовать себя человеком. А знаешь, как ты достал со своими размышлениями насчет того, что круче — семерка или десятка. Угомонился бы ты, хуман. Хочешь, отдамся?
Покувыркаться с марсианской принцессой было бы недурно.
Может быть.
Романтика задушила. Мне было стыдно перед Берроузом. Какой трэш. Не знаю, как и дальше жить.
Гордо набросила на себя полушалок и ушла, постукивая деревянными каблуками. Я переустановил.
А ведь у дочки-то, врубился я, было по четыре сустава на пальцах. Хоть было их, пальцев, и не шесть, как это принято изображать в романах определенного толка. М… Мутация?
Сколько? Не помню. Никогда не считал их.
Так сколько же?
Э-э… Так ведь тут была какая-то другая история, да, нет? Берег подземного озера способствовал постижению смысла бытия возрождающейся планеты, мне таки открылась суть. Странно и немного страшно это было — сидеть на берегу под скалистым сводом, перебирать камешки, и считать суставы. Сколько же их было на принцессиных пальцах? Я стал умножать четыре на двадцать, вроде нехитрая задача, потом задумался… О чем я, на хрен, задумался? Как ехал? Маршрутка — ха, это была лишь пародия на маршрутку — лавировала по дворам. Час пик. Я уже перестал понимать, где Земля, а где этот долбаный Марс. Но М; а? Она ведь выросла аутентичной марсианкой? Потомок колонистов. И зачем я сюда прилетел? Ведь красоту созерцал и на Земле, тогда, когда немного заплутал (ведь хотел же этого) между двумя станциями, и увидел совершенство. Стоял, как дурак, на косоугольном перекрестке — трассы пересекались не как принято, а наискосок; к площади подходило пять улиц (подъезд не в счет, но все-таки в итоге — шесть), моросил теплый дождь, и бронзовая скульптура, — о нет, это не те авангардные формы, от которых поисковик готов слегка рыгнуть — таки да, город принял это барахло, и съел, а ты, как ослиный самец, замаскированный под стройного скакуна, возгордился и задумался о двух животрепещущих нюансах: где бы отлить, и где прикупить бутылочку пивка, дабы продолжить путь, сохраняя достоинство. Скульптура высилась на манер уэллсовского сфинкса будущего.
И зачем мы сюда летели?
Нет, мы не пытались колонизировать планету, — что нам Брэдберюшки с Саймаками вкупе. Мы тут живем. Жена, как я уже говорил, готовит мясцо.
Это не Марс. Какая-то измена.
Хочу на Землю. Не нравится мне эта планета.
А дочери нравится. Для нее здесь какой-то непонятный мне кайф. Она ныряет в это якобы море, и чувствует себя в нем если не рыбой, то китообразным.
Не понять.
Звать ее бесполезно, рация не работает — она ее попросту не включает, хотя я постянно прошу об этом. Да мне и самому, если честно, радио вообще как техническое средство не приносит радости. Пустые, почти неосмысленные возгласы на манер ведущих начала двадцать первого века (как-то мы послушали с женой подборку, я не поленился скачать, дал саунд — она, дурочка, поверила, что это передача с Земли), радио для нее все равно, что для меня балет на Хароне. Трудно придумать что-либо глупее. Жена, как и любая обычная женщина, дуркует; тем не менее, как и все мои воображаемые женщины, кое-что умеет. У меня благодатная семья. Свалил я с этой непотребной Земли, от дурацкой рекламы, двигателя прогресса, и всего такого прочего. От войны́. Если б не война, откуда бы взялись тефлоновые сковородки? Да идите вы лесом! Петр номер один, которого беззастенчиво пиарили в конце двадцатого века — кто? Да, великий человечишка. Политик. Надо сказать, не просто дурака валял. Итог? Угробил двадцать процентов населения — ну это так, мутотень-трава.
Сколько погибло людей при колонизации этих ваших планет, а?
Всякие Саймаки (точнее — Симаки), и даже Шекли — отметились в хрониках этой лажи, — что? Я спрашиваю вас: как мы будем жить дальше? Этот дурацкий мемориал остался на Земле. Что будем делать мы, граждане мира?
Вопрошаю, но вопросы звучат впустую. Они пусты, как бредни дешевой подружки, скатавшейся на курорт и пытающейся тебе объяснить, что она, эта самка, живет по всем правилам, а ты, хомячок, попросту не умеешь жить — твоих способностей хватает лишь на то, чтобы ездить посредством скотовозки на работу. Мрак. Мрак? Но ведь я от всего этого отсекся, даже купил новый фотоаппарат — для того, чтобы глядеть по-новому на жизнь; жизнь, где она? Каким ты чувствуешь себя в салоне автобуса?
* * *Стало не прохладно, а холодно. Реализм. Разговор с принцессой казался глюком. Я продолжал спуск. Может быть, шел наверх. Ибо достали.
Ну что такое эта квазипланета? Все, похоже,
