На неведомых тропинках. Шаг в темноту - Сокол Аня
— Нужна особая причина? — ответил он после некоторого раздумья. — Считай, пожалел. Или раз я чудовище, то уже не могу испытывать чувства? — издевка сквозила в каждом слове, и это само по себе было странно. Гробокопатель, не интересующийся ничем, кроме трупов, вдруг стал рассуждать о чувствах.
— Можешь, — согласилась я. — Трудно поверить, что они проснулись по отношению к «глупой девке, умудрившиеся залететь от кого-то из ваших» и получившей нехилый гонорар за девять месяцев.
Я искоса смотрела на мужчину. Отрицать сказанное он не собирался, лишь сощурил глаза.
— Ты рано свалилась. Я переоценил человеческую выносливость. Умри ты там — моя ставка бы проиграла, считай, себе помогал, деньги нужны позарез.
— Сделаю вид, что поверила, — сказала я.
— Поубедительней, пожалуйста. Плохо получается.
— В самый раз.
Вот и поговорили. А чего я ожидала? Признаний? Человечности? Святые, когда ж я повзрослею.
Геронтопсихиатрический центр производил странное впечатление. Наши ожидания всегда накладывают фильтр на реальность. Мы хотим это увидеть, мы это видим. Я ожидала убогое заведение, где больные старики доживают последние дни, я его и увидела.
Двухэтажное, имеющее форму буквы «п» здание, желтый цвет госучреждений. Очень старая постройка, в таком же располагался садик, в который я ходила в детстве, в далекие пятидесятые, и он считался самым новым и современным. Здание стояло в глубине территории, со всех сторон обнесенной железными прутьями забора, и иногда скрывающееся зелеными кронами берез.
Веник объехал квартал по кругу, желая составить полное впечатление. Одной стороной территория центра выходила на Первую Норскую набережную. Дорога давно нуждалась в ремонте, но вид на реку открывался красивый, даже лавочка на территории больницы была повернута в сторону Волги, чтобы постояльцы наслаждались природой сквозь тошнотно-зеленые железные прутья, обстоятельство, сводящее на нет любой самый прекрасный пейзаж. Сейчас голубая лавочка пустовала.
Попасть в центр можно было с противоположной от реки стороны, с улицы Демьяна Бедного, или через забор, но до такого мы пока опускаться не стали. На территорию въезд разрешен только служебному автотранспорту. Веник припарковался прямо рядом с калиткой, нисколько не боясь привлечь внимание охраны, будка которой располагалась здесь же, около открытых ворот, в отличие от остального забора покрашенных в веселенький голубой цвет.
Я вышла из машины. Дома напротив центра производили еще более жалкое впечатление, и дело не в унылом сером цвете, а скорее, в поголовном увлечении его жителей железными решетками. Смотреть на мир сквозь них здесь обречены и больные старики, и здоровая молодежь. Веселенькое местечко. Это я иронизирую и храбрюсь обычно, если не знать, что к чему. Находиться здесь мне не нравилось, не хотелось даже смотреть на желтое здание и представлять, каково там, внутри, представлять себя его жителем.
Веник чувствовал мое состояние и поэтому без единого комментария позволил уцепиться за руку. Так в полном молчании мы прошли на территорию центра. Охранник позволил себе один ленивый взгляд и уткнулся в экран телефона.
— Перестань вертеться, — сквозь зубы скомандовал гробокопатель.
— Не думала, что это будет так просто, — пожаловалась я и, не удержавшись, опять оглянулась на будку.
— Иди и улыбайся, здесь это любят, — скомандовал мужчина.
Но у меня не получалось, хотелось плакать. Хотя чего такого страшного мы здесь увидели? Все хорошо, тихо, чистые дорожки, светит солнце, голубые скамейки, зеленые деревья. Вход свободный, никого в цепях вроде не держат. Чего ж меня так трясет-то?
— Чего ты боишься? — спросил падальщик. — Я могу убить здесь любого.
Этого знания мне и не хватало для спокойствия.
— Зачем мы вообще сюда пришли? — Я поежилась. — Ирина месяца три как в декрете.
— Прекрати вибрировать, — рявкнул Веник. — С мысли сбиваешь. Вот что значит нечистая совесть.
Мы шли по центральной дорожке, которая упиралась в здание. У боковой двери стоял молодой мужчина в белом халате и, прикрывая рукой сигарету, курил. Закон законом, а, подозреваю, жаловаться на дым тут некому. Под пристальным взглядом незнакомца мы свернули на боковую дорожку, но я еще пару минут чувствовала его взгляд меж лопаток, как нечто почти осязаемое, уверена, падальщик тоже.
Нам стали попадаться… Как их назвать? Клиенты? Отдыхающие? Больные? Пусть будут постояльцы. Первым мы увидели дедушку с тростью, передвигался он маленькими неторопливыми шажками. Ничего, что бы позволило сделать вывод о его психическом нездоровье. Одинокий пенсионер, у которого болят ноги на прогулке, только глаза отчаянно-тоскливые. На лавочке сидела сухонькая старушка в ярком платье. Маленькая, с белыми завитушками химии и подведенными голубым карандашом глазами. Она напоминала яркую птичку. Еще одна старушка чуть в стороне объяснялась с высоким кустом. Я не сразу заметила скрытую за листьями ее пожилую собеседницу, по одежде видно — посетительницу, да и глаза живые.
— Одну минуту, — окликнули нас из-за спины, я тут же обернулась, так и есть, тот самый парень в белом халате. — Вы к кому? Я могу помочь?
Несмотря на дружелюбный тон, смотрел он на нас с подозрением. Я почувствовала, как напрягаются мышцы Веника под моими пальцами.
— Мы… эээ, — я искала ответ, но не находила его, единственной дельной мыслью было убежать.
— Валя! — старушка, мимо которой мы прошли меньше минуты назад, уже не сидела на лавочке, а вовсю обнимала гробокопателя. — Приехал, родной! Я уже с самого утра жду. Это мой сынок, мой Валентин, — это уже мужчине в белом халате.
— Шли бы вы, Мария Николаевна, погуляли, не видите — не до вас, — отмахнулся незнакомец.
— Как вы разговариваете с моей матерью? — рыкнул падальщик, обнимая бабушку.
Кто удивился больше: я, мужчина или сама старушка — сказать сложно.
— Э-э-э-э, — теперь уже растерялся парень, — но я думал… — Он нахмурился. — Я никогда вас раньше не видел.
— Я только из командировки, — ответил Веник, — и сразу к матери.
— Да к ней вообще никто не ходит! Документы у вас есть?
— Я на Севере работаю, вахтовым методом, то, что мы раньше не пересекались, еще ни о чем не говорит, — падальщика было трудно смутить.
— Это мой Валя! Что ж ты, ирод, творишь! — Бабушка, видно, испугалась, что парень переубедит гостя, и тот внезапно поймет, что никакой он не «Валя». В голосе послышались неподдельный гнев и испуг. — Думаешь, я родную кровинку не узнаю? — Она повернулась ко мне, и на секунду в глазах мелькнула растерянность, тут же сменившаяся радостью. — А жена-то у тебя какая красавица, прям, как ты и писал. Теперь бы еще внучков повидать, и можно на тот свет со спокойной душой.
Так хреново мне еще не доводилось себя чувствовать. Мужчина в белом халате слегка отступил.
— Кстати о письмах, — Веник достал из кармана какой-то замызганный листок в клеточку, больше похожий на гигантский список покупок, пару недель пролежавший в кармане. — Где я могу найти Ирину? Фамилию ты тут не пишешь, — он на мгновение сунул листок под нос бабушке, и та посмотрела на него с заметным интересом, видать, самой любопытно, что она там такое могла рассказать, — но не думаю, что у вас тут много беременных Ирин.
— А что такое?
Мы все, включая старушку, у той горели глаза, уставились на гробокопателя в ожидании ответа.
— А то, она у матери книгу взяла, да не вернула. Ничего особенного, старая добрая классика — «Мастер и Маргарита» Булгакова. Но она из полного собрания сочинений в восьми томах, это пятый. Того издания больше нет. Книги остались в память об отце. Так что мне нужна эта книга. Сегодня.
— Истинная правда, — кивнула Марья Николаевна, — Пётр Сергеевич так любил книги, — и тут же немного невпопад спросила. — А когда он умер?
— Знаете, — мужчина посмотрел на старушку, — что-то не верится.
— Мне все равно, — падальщик достал телефон, — мою мать обокрали. Советую известить главврача, я вызываю полицию и репортеров. «Медсестра ворует у подопечных», выйдет не репортаж, а конфетка.
