Корабль неспасенных (СИ) - Кибальчич Сима
Игорь распоряжался её личной жизнью, Дернов – профессиональной. Оба слишком авторитарны и холодны. Дернов из принципа, а Игорь по характеру. Первое время это не беспокоило, ей порядком надоело пустое общение, глупое стрекотание сверстников. А потом незаметно привыкла, что о нее изредка вытирают ноги. Сначала не особо заметно, потом все чаще. Что-то в этом было… извращенное, возбуждающее. И вот – она соскальзывает в темноту, а зацепиться не за что.
– Жень, ты куда сунула мой вейп?
– Никуда.
Она с трудом вынырнула из размышлений над до сих пор полной тарелкой. Игорь пошуршал еще по прихожей, а потом вернулся. В брюках, идеально гладкой рубашке и с недопитым кофе в руках.
– Не может быть, – отчеканил он. – Вечером я положил его под зеркалом, чтобы захватить на выходе.
Женя пожала плечами. В правильном лейтенанте Климове наблюдался один заметный порок, он дымил отравами в разных видах: сигареты, трубки, вейпы, смоксеры.
– Я не брала, Игорь.
– Кто тогда брал? Здесь больше никого нет.
– Может, ты что-то перепутал. Не туда положил, или не вчера.
– С чего вдруг? Я хорошо помню. Из нас двоих путаешь и забываешь ты. Вся в научных поисках.
– Ты сам меня к ним подтолкнул. Сам уговорил и устроил.
– Я хотел, как лучше. Видел – тебе интересно. А теперь больше ничего и не надо. Но я же много и не требую. Складывай мои вещи на место, а лучше вообще их не трогай.
Последние слова он уже чеканил злым, не терпящим возражения голосом.
– Я и не трогаю!
– Трогаешь, перекладываешь, тащишь в рот, а то я не видел. И ни черта не желаешь помнить.
– Да не трогала я твой вейп.
– Если не я и не ты, то кто?!
Гнев в нем питал сам себя, разрастался. Движения резкие. Не глядя швырнул чашку в мойку, хлопнул дверцей под жалобный звон. Шарахнул кулаком по рычагу озонатора, тот тонко заскулил и послушно мигнул фиолетовым всполохом.
– Перестань, Игорь, – прошептала она.
– Перестану, когда ты перестанешь юлить! – рявкнул он. – Специально засунула куда-то или выбросила? Захотелось меня побесить?
На Женьку накатила горькая, невозможная обида. Ведь играет с ним на дурацком корте, жрет идиотский крем-чиз с травами, выполняет эти вечные указания: ешь, гуляй, одень то, сними это, будь в такое-то время там-то. Но он все равно недоволен.
– Да иди ты к черту, параноик!
И Женя кинула в его сторону почти пустой чашкой. Пусть посуда парами идет в расход.
Игорь коротко отмахнулся и в один прыжок оказался рядом. Буквально вынес ее из стула, прижал к холодному окну. Больно и страшно.
– Ты мне тут побросайся, попосылай меня, – яростно прорычал в лицо.
Острая беспомощность, несправедливость захлестывали, превращали мысли в пропитанные отчаянием обрывки. Они закручивались воронкой злости, не давали успокоиться, мыслить здраво. Хотелось бить в ответ еще больнее, безжалостнее.
– А то, что ты мне сделаешь?! Я не твои суицидники, чтобы вести себя так, как ты привык. Как последний мудак!
– Это я мудак?! – взревел любовник.
– Мудак и есть, – выплюнула Женя, сжимаясь от ужаса и облегчения, невозможности сдержаться и вернуть это слово.
И он ударил наотмашь. Щека, шея полыхнули болью. Женя бы упала, если бы жесткий захват не сдавил плечо. Игорь удерживал на месте, не давал даже дернуться.
– Как ты посмела!
Второй рукой он схватил за горло, сжимая, посылая одну волну боли за другой. Злая, режущая синева глаз так близко, так страшно. Женя схватила будто стальную руку, пытаясь освободиться. Не выходит. Ни оттолкнуть, ни сбежать от бешеного взгляда.
– Перестань, – пискнула она, – не надо больше, пожалуйста.
Он зарычал ей куда-то в висок. Соскользнул с шеи, перехватил запястья и завел их назад. Заставил нагнуться к нему ближе, прижаться.
– Больше никогда, слышишь, никогда не смей называть меня такими словами, а то я не отвечаю за то, что случится.
Женя кожей ощущала жгучую, с усилием подавляемую ярость любовника. Сглотнула, не находя правильных слов, но не желая давать обещаний. Ложь сейчас ей не по силам.
– Ты зачем так делаешь, зачем пытаешься меня взбесить? – зашептал он в ухо мокро и жарко, не давая отстраниться. – Я же все для тебя сделаю. Что хочешь, только попроси. Я же люблю тебя, дура.
Все, что она захочет – для нее. И все, что сам захочет – с ней. Любовь такая. Женя мотнула головой, по-прежнему не решаясь возражать, произнести опасные мысли вслух. Уткнулась носом в его плечо. Почти инстинктивно. Так легче. Спокойнее. Можно отвести грозу. Игорь сразу отпустил запястья и нырнул руками под тенниску. Отправился гулять по спине. Разглаживая, надавливая, жадно лаская.
– Моя девочка, почему ты такая, почему с тобой так сложно. Я же знаю, что говорю, а ты…, но все равно.
Она вцепилась в его рубаху, судорожно сжала ткань в кулаки. Пуговичка отскочила в ее уже оголенный живот. Горячие губы гуляли по изгибу шеи, превращали тело в желе. Как и всегда. Невозможно вывернуться, удержаться от искушения. Толчки языка, нежные захваты, укусы и снова толчки. Тысячи светлячков заполняли и уносили сознание от реальности в блаженство. Когда так невесомо, жарко и хорошо, остальное теряет смысл.
Женя гнулась, разворачивалась, терлась о его грудь, вдыхала одуряющий запах одеколона. Похоть легко сжирала обиды, открывала захлопнутые двери.
– Умничка моя, отзывчивая, послушная…
Шептал что-то стыдное, сладкое. Играл пальцем с влажным огнем между ногами, и Женя раздвигала их шире. Срастись бы с этим кайфом, исчезнуть в нем. Пусть сделает, как захочет. Согнет, заглотит, воспользуется. Только бы скорее, сейчас.
Женя застонала, и Игорь подсадил ее на стол, сдергивая короткие шорты с трусиками, одним движением сбрасывая остатки завтрака на пол. Она откинулась назад, стараясь приподнять бедра. Не хватало опоры, ступня скользнула по ножке стола.
– Хочешь меня?
Любит спрашивать, и всегда признание, просьба заставляют полыхать от стыда и желания.
– Да-да, пожалуйста.
Он навис, раздвигая и приподнимая колени. Пятки почувствовали край стола, и Женя заерзала, устраиваясь, сползая чуть ниже, выгибаясь. Жесткая столешница под локтями, пальцы царапают шероховатую поверхность, соски мокнут под его языком. Щекотно, горячо, выставлено на показ. До безумия хорошо.
– Давай-ка, девочка, покажи, что умеешь.
Засунул три пальца в рот. Твердые, сладкие, с привкусом кофе. В один рывок он вошел. Облегчение, полнота, правильность, – вынесли остатки разума. И она полетела. Отдавать, принадлежать, растворяться, парить вне времени. Другое потеряло смысл и значение, исчезло. Она лишь часть и чувствует все. Здесь и за пределами, внутри и снаружи. В движениях, стонах, безжалостных шлепках, в жарко горящем лице – другого смысла не нужно. Ничего нет важнее этой боли и наслаждения. Она кричала, выгибалась на разрыв. Между ног пылала безжалостная топка.
– Еще, я сейчас…, Игорь, пожалуйста…
Слышал ли он ее? Когда зарычал, сдавливая грудь и вгрызаясь в губы, звезда внутри взорвалась. Пробила тысячей колких искр, и криком вынесла за границу чувств. Боже, как хорошо…
***
Игорь ушел. Извинялся за свой психоз, целовал тыльную сторону ладоней. Снова и снова. Говорил, что любимая девочка и самая сексуальная. Оставшись одна, она ходила от стены к стене, из комнаты в комнату. Хороший секс всегда дарил легкость телу и свежесть мыслям. И работалось после него прекрасно. Но сейчас тревога не отступала.
Умная квартира следила за метаниями: включала мягкую подсветку в прихожей и в зашторенной спальне, выдвигала ящички, стоило задержаться у встроенного комода, разворачивала кресло, чтобы удобнее сесть. Домашний уборщик что-то шоркал в ванной и гудела стиралка.
Если бы Игорь захотел, мог запустить робота и отсканировать каждый сантиметр их жилья. Если так важен вейп. Времени ушло бы не больше, чем на их ругань. Но он предпочел выплеснуть гнев, и на выходе из дома найти игрушку в кармане собственного пиджака. И снова извиняться, целовать ладони. Знает, сволочь, как плавится все внутри от его поцелуев, обида уходит, как воздух из спущенного шарика. Может, и вообще все устроил специально. Хотел разозлить и разозлиться, жесткой прелюдии для секса. Оставить без кожи и получить всю целиком. Проклятый провокатор.
