Алексей Толкачев - Рассказы
Сик-стринг в этот раз ревел громче обычного, и вообще, обстановочка на площади была накалена. Слышался частый стук топоров о спинки лавочек. Яуза, несмотря на начало ночи, был уже здорово пьян. Увидев Ольгу еще издалека, заорал:
— Скажи своему Кислому пидору, что он труп, поняла!
— Не поняла, — спокойно ответила Ольга. — Как я погляжу, вы уже весь свой спирт выпили, да? Бедной девушке согреться ничего не осталось?
— На! Пей, не обляпайся! — Яуза, покачнувшись, протянул Ольге бутыль.
— А что случилось-то?
— У своего джампера сраного спроси, что случилось! Видишь — Неглинку подстрелили?
Неглинка считался вождем клана, в котором состоял Яуза. Здоровенный парнище, лет двадцати пяти, служил на китайском фронте. Вроде бы, до армии был цивильный, работал где-то на заводе, хотел в институт поступать, потом призвали. Отслужил три года, как положено, воевал, пришел без единой царапины, вернулся на завод, а через месяц — запил по черному. И понеслось — работу бросил, стал на площади по ночам бывать, ирокез себе сделал коммунистический… Ну и, в общем, стал коммунистом. И как-то быстро авторитет приобрел. В вожди выбился. И бухать стал как-то поменьше. А что — боец сильный, отчаянный, да и не дурак, фронтовик, опять же, коммунисты таких уважают.
Этот Неглинка сидел сейчас у пьедестала, под флагом с веселым Роджером, в окружении других авторитетов, и разговор у них шел на повышенных тонах. Голова у Неглинки была забинтована.
— А при чем тут мой Кислый?
— А при том, что Неглинке в голову стрелой попали. На Люсиновской, в подворотне. На нашей, суки, половине! В спину стреляли, суки!
Ольга вспомнила, как в прошлом месяце Кислый говорил что-то насчет стрелы в задницу… Только вот голова у Неглинки от задницы находится довольно далеко. Грубоватый промах выходит…
— А на стреле было написано: «Кислый», да? И, может, еще автограф его стоял? Или вы стрелу на Дзержинского отнесли, попросили отпечатки пальцев посмотреть?
— А че ты тут разбакланилась, а? Че ты лыбишься? Весело тебе? Какая, хер, разница — всех сук будем мочить! Стрелял, не стрелял — кого на нашей земле поймаем — будем убивать без разговоров! А Люсиновская теперь будет наша вся! А узнаем, кто конкретно стрелял — завалим, где б он ни прятался. А мы узнаем! Молись, чтоб это оказалась не твоя кислятина сраная. А Люсиновская вся будет наша! По всей улице будем валить досочников!
— Дурак ты, Яуза, и пить тебе надо меньше! И всем вам. И дерьмом от тебя несет из канализации. Одно скажу: за Кислого я тебе сама этими вот руками глаза выцарапаю. И Неглинке твоей. Понял?
Ольга отошла в сторону. Уроды! Да… Однако, без спирта сегодня придется тут торчать до утра. Ладно. А Кислый, гад такой, спит сейчас и сны видит, пока я тут за него с этими козлами лаюсь! А он отдыхает, понимаешь, от трудов любовных!
Вот уже полмесяца Ольга нарушала с Кислым главный пункт «Правил и обязанностей» физика. Нет, они соблюдали осторожность. Застать на месте преступления их не мог никто. «Нарушали», плотно занавесив окна. А то, что молодой человек заходит в квартиру к физичке — так это не запрещается. Мать — инвалид, друг семьи вывозит ее на прогулку на кресле-каталке, когда дочь на службе… Ну и когда не на службе — тоже помогает. Девушке ведь не везде легко с коляской управляться — где-то и горка попадется, где-то и ступеньки… На ночь Кислый никогда не оставался, а днем — что ж такого? Ничего такого.
Кислый пришел на площадь рано, но пара энтузиастов в ярких цветных куртках уже стучали досками по тонкому ледку, намерзшему на плитках ночью. Еще дымились угольки пары-тройки коммунистических костровищ, внося свою лепту в свинцовый смог, висящий над городом. Аэростат наблюдения спустили совсем низко, иначе ни хрена бы ему не было видно из-за этого смога…
Ольги что-то не видать… Обещала же утром дождаться. Поздний клиент, небось. Сейчас, значит, появится скоро. А пока и мы попрыгаем!
Заметив приближение Кислого, джамперы остановились, почему-то неуверенно переглядываясь. Что это с ними?
— Здорово, парни!
— Слышь, Кислый, тут такое дело…
— Чего?
— Короче, это… Минут десять назад пришел легавый и Ольгу увел.
— В смысле, легавый? Клиент?
— Да че-то… это… Не похож.
— Что значит, не похож?! Куда увел?
— Да вроде туда, к ней. На работу. В тот подъезд зашли, по крайней мере.
— Ну так значит, бля, клиент! Что вы мне тут мозги ебете?!
— Понимаешь, братан, у клиентов не такое выражение лица бывает, как у этого. И у нее тоже, когда клиент… Что он ей сказал, мы не слышали, но лицо у нее было… Скажи, Лысый.
— Ну.
— А это чтобы с тобой по дороге ничего не случилось, Оля. Попросил товарища полицейского эскортировать тебя, чтоб в целости и сохранности. Ты ведь дорога для меня очень… А я тебе подарок принес, Оля. С работы, как обычно. Я ведь, кажется, говорил тебе, что я в конторе работаю, на площади Дзержинского? Служу, точнее. Вот, видишь, и экран уже подключил. Нет, экран это не подарок, а подарок — вот.
Виктор Михайлович достал из внутреннего кармана пиджака маленький черный диск.
— Это кино. Показать тебе хочу. Про любовь… Вот, смотри, началось… Парень симпатичный… И курточка у него красивая, яркая такая. Только он ее сейчас снимет. И брюки тоже… А вот и девочка. Фигура какая! Божественная фигура. Ты смотришь? А сейчас она повернется, и мы ее лицо увидим… А вот это вот, кстати, сильно сейчас! Прямо я подивился даже: как это они! Так ведь, наверное, неудобно? Прямо художественная гимнастика… Ну а вот она и лицом повернулась… Лицо не знакомо тебе? Нигде его не видала? В зеркале, например?
Виктор Михайлович нажал на кнопку пульта, и экран погас.
— Что же это получается, дорогая ты моя девочка? А как же «Правила и обязанности»? А ведь я предупреждал! Неделю назад. Помнишь? Чувствовал я беду-то, Оля. Чутье, понимаешь… А вижу, ты не реагируешь! Ну а что мне оставалось делать в такой ситуации, сама посуди? Пришлось съемку организовать — если несправедливо подозревал — чтоб сомнения рассеялись, а если справедливо… И вот оно как получилось! Что ж ты такое наделала, а? Ну зачем же так? Ведь я люблю тебя, Оля! Ты ведь знаешь… А что вот теперь прикажешь делать? Жалко до слез, а ничего не поделаешь. Все, всему конец теперь, Оля! Понимаешь ты это? Ведь ты теперь собираешь вещи и едешь на китайский фронт! И даже не в солдатский бордель, а прямиком в штрафной батальон! Была Оленька… — Виктор Михайлович снимает с гвоздика на стене тряпичного зайца, — а вот ее уже и нет!
С легким треском игрушка рвется по швам и летит на пол. Дорогой кожаный ботинок топчет каблуком тряпочку с пуговицами, возит ее по полу.
— Вот так вот, блядь, Оля, нога судьбы на тебя сейчас наступила!
Что молчишь? Не слышала раньше, чтобы я ругался? Так ведь любому спокойствию есть предел-то, Оля… Короче, так. Если я постараюсь… Если я ОЧЕНЬ постараюсь, то за Байкал ты не поедешь. И даже останешься в Москве. Но на другой квартире.
Виктор Михайлович сделал паузу.
— Которую я, в общем, уже снял. Нуждаться ни в чем не будешь, зарплата у меня большая. Дальше. Служить в физичках тоже не будешь. Есть люди, кое-чем мне обязаны, помогут, сделают что надо… В деле твоем будет написано, что за особые заслуги перед Отечеством ты демобилизована досрочно. Жить будешь спокойно, хорошо, с матерью и сестрой можешь встречаться, а с мальчиками с площади ты больше не знакома. Ни с дневными, ни с ночными. Это условие.
Ну? Ну что ты? Все ведь позади уже! Вытирай слезы! Платок есть? Вытирай, и поехали на новую квартиру. Да что ж лицо-то такое?! Ты злиться что ли еще мне тут вздумала?! Оль, ты пойми правильно: тебя никто ничего насильно не заставляет. Мы сейчас выйдем отсюда, в любом случае, потому что здесь-то — что сидеть? Выйдем, сядем в машину, а там ты уже мне сама скажешь, куда ехать: на новую квартиру или в военную полицию. Как говорится: «Желание дамы — закон». — Виктор Михайлович печально улыбнулся. — Как раньше благородные офицеры говаривали… Я ведь, Оленька, российский офицер в пятом поколении, я тебе не рассказывал?
Когда Виктор Михайлович и Ольга спустились по последнему лестничному пролету на первый этаж, какая-то тень метнулась им навстречу — это все, что успел заметить безопасник. В следующую секунду на его голову обрушился мощный удар и Виктор Михайлович упал на кафельный пол.
— Держи! Рванули!
Кислый сунул Ольге в руки скейт. Вторым скейтом он только что врезал по голове безопаснику, от чего тот лишился чувств. Они выбежали из подъезда.
— Давай! Налево!
Они понеслись на досках вниз по улице Первых Побед.
— Стоять! — послышалось сзади.
Кислый обернулся.
— Черт, очухался!
— У него машина!
Держась за голову, Виктор Михайлович ввалился в служебный автомобиль. Завел двигатель, врубил сирену и мигалку. Гнать пришлось по встречной. Что, впрочем, было чистой условностью — машины были редки, денег на бензин не было не только у частных лиц, но у и большинства организаций.
