Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены
— Дайте человеку, наконец, поесть, — вмешалась Диамис. — Пастурма ведь имеется еще на кухне? И салат из репы импортной.
— А теперь к делу, — заявил чуть погодя Карен, как старший здесь. — Сразу предупреждаю: Денгилю ни намека. О чем он, такой умный, догадался — пусть догадывается.
— То, что вы делаете в стране — уравновешиваете правительственное влияние — целиком в наших интересах, — продолжал он. — Поэтому мы с самого начала и дали вам силт как знак оберега и содействия. Камень в нем, розовый алмаз, — не столько ваш портрет, сколько символ вашего права на ту целокупность знания, которым располагает Братство Зеркала. Этим последним правом вы, по сути, еще активно не пользовались. Кроме того, пора вам знать: если вы откроете свой перстень, вам подчинится любой из Оддисены. Но это дозволено делать только в крайнем случае.
— Вы что же — хотите сделать из меня легена?
— Нет. Во-первых, наше число ограничено традицией. Нас бывает и двенадцать, но это в случае настоятельной необходимости, критических условий и прочего. Во-вторых, мы прошли через все круги и каждый раз заново связывали себя клятвой. Для вас же мы хотим, чтобы ваша воля была свободна и ничем не ограничена, кроме вашей совести. Есть только одно место в Братстве Зеркала, которое удовлетворяет этим условиям. Магистр.
Он подошел к Танеиде и, как прежде Диамис, открыл ей кольцо.
— Это ведь магистерский алмаз. И огранка не так уж прихотлива, а ведь сколько в нем сияния!
— Но… это не для меня. Я не хотела властвовать.
— Этого и не потребуется. Вы будете магистром не для власти, а для чести. Чем выше место человека в Оддисене, тем выше и последствия, и ответственность за содеянное им. За то, что человек совершит, будучи на магистерском посту, он отвечает перед самим собою, а это тяжелее, чем перед другими. Вы пока таким знанием и мудростью не обладаете.
— Но есть одно обстоятельство, — это вступил Керг. — В Братстве довлеет сила ветхого закона. Все установления, и прежние, и новые, подчинены известной вам триаде: постепенное восхождение — ответственность за власть — пожизненность. Изменить что-либо, пусть по мелочи, — значит начать цепную реакцию, которая в конце концов логически превратит Братство в обычный закрытый орден с привилегиями и борьбой за них. Поэтому нам нужен человек, который мог бы, не покушаясь на основы, привести наше решение в соответствие с живой жизнью. Это право одного только магистра.
— Вы полагаете, для этого, труднейшего из труднейших, меня хватит? Что же…
Танеида обвела всех неожиданно веселым и твердым взглядом.
— Не мне с вами спорить. И не в моем обычае отвергать то, что посылает Господь Вседержитель. Будь что будет, я — принимаю!
И после паузы:
— Сколько у меня друзей, а я и не знала.
Позвали Денгиля — обихаживал на конюшне лошадей, которые их всех сюда доставили. Разгребли завал на столе. Подняли веселую возню на кухне. И началась для Танеиды самая удивительная свадьба, самая суматошная и блаженная брачная ночь, какую можно было представить: когда все опять пили и ели, и смеялись, и перерывали Денгилевы книги, и говорили без конца. Имран играл на рояле — он не только «писчим пером», но и музыкантом оказался первоклассным. Эррата, разумеется, танцевала посреди лесниковой каморы. Шегельд и Сейхр, споря и философствуя, обсыпали всю окрестность табаком — один из трубки, другой из сигарет без мундштука. Посреди этого интеллектуального пиршества новобрачные то и дело искали пятый угол, впрочем, не совсем безуспешно.
Утром, когда разъезжались, заботливая Диамис напомнила:
— Погодите, а псевдоним для того, чтобы по нему адресовать информацию? Не на Кардинену же засылать, это имя как-то быстро по всему Лэну зазвучало.
— Может быть, Виктория? — спросил Имран.
— Фатх, — это уже перевел на эроский Карен. — Только это имя для мужа. Но ведь и она сама…
— А, бросьте вы! Почему не просто Никэ, Ника Самофракийская, — решила Диамис. — И не так избито, и всем ясно.
Медовый месяц тоже оказался под стать первой ночи. Они с Денгилем вернулись в Дом: так называли подземное сооружение, сердцем которого была Зала Тергов. С ними приехали и «заграничники», Сейхр и Имран, которые ждали здесь нелегальной переброски. Удивительная это была пара — современные Дон-Кихот и Санчо Панса, которые вдобавок обменялись частью своих качеств. Имран был высок, спортивен, русоволос и склонен к саркастическим афоризмам. Сейхр — низенький, с брюшком: серые волосы вились штопором, нижняя губа чуть оттопыривалась, а горбатый нос нависал над нею, как романтический утес. Первый был лаконичен, второй велеречив: младший — циник, старший — романтик. Европеец и иудей. Притом они не расставались ни на минуту, и пребывание Танеиды в Доме шло под аккомпанемент как бы двухголосной фуги.
У Сейхра она спросила:
— Храм Тергов — он что, вырублен снаружи из отверстия в горе, как армянский Гегард?
— Не совсем. Здесь вообще-то сеть пещер карстового происхождения. Над самой большой пещерой вынули купол — она показалась низка, — однако расширили не только сверху, но и снизу. Камень шел на отделку галерей, большей частью природных, но также и искусственных. Говорят также, что статуи Тергов изваяны тогда же из глыб, оставшихся после черновой работы, и как бы растут из пола. Но это уж вряд ли, по-моему: мастерство скульптора по стилю и психологизму относится к более позднему времени. Да и мраморы неодинаковые.
— Как люди нашли в себе силу сотворить подобное?
— Спросите лучше, как они могли бы удержать ее в себе, эту силу, когда нечто иное прорастает из человека, как древо, и завладевает им?
Тут подключался Имран:
— Почему-то думают, что homo — существо самодовлеющее. И это сейчас, когда хотя бы его экстрасенсорные способности несомненны. Вы скажете, что они идут из него самого? Из каждого по отдельности? Но тогда они могли бы только разъединить человечество, а они соединяют. На последнее способна только такая мощь, которая находится вовне и выше.
— Тогда это уж точно не Бог, хоть вы намекаете именно на это, — смеялась Танеида. — Аллах, как говорят, ближе человеку, чем его шейная артерия или внутренности.
Вокруг Зала, который был сердцем Дома, шли концентрические окружности коридоров, анфилад и комнат, разделенные лучами проходов на части: всё это называли Сектора. Был Сектор Гостиничный, где поселили их с Денгилем, и Сектор Апартаментов, в нем постоянно обитали Карен и вообще те, которым был противопоказан открытый воздух. Хватало в них всего, кроме земного шума, и гораздо большей роскошью, чем мебель дорогих пород, картины, книжные раритеты, тонкий фарфор и современнейшая бытовая техника, считались тут качественные записи бойкого уличной жизни, морского прибоя или широколистой соловьиной рощи. А еще был Медицинский Сектор, любимое детище Хорта; Спортивный — с гимнастическими и фехтовальными залами, конюшнями и даже ипподромом. Информационный — с библиотекой, фонотекой, видео- аудио- и прочими «теками», — и Сектор Сокровищ, где веками копилось то, что давно могли бы расточить войны и междоусобицы, находились в самом низу и были рассчитаны на прямое попадание атомной или нейтронной бомбы. Все Сектора складывались в огромную спираль, уходящую в основание горы и там перетекающую в подземный лабиринт.
— Можно вообразить себе, что это символизирует путь человека к истине, — рассуждал Сейхр. — Идти, подниматься, даже поднимаясь — возвращаться к ней опять и все время ее оспаривать, дабы обогатить ее.
— Ибо истина должна изменяться уже для того, чтобы остаться истиной, — вторил ему Имран. — Мы-то, как говорят, прогрессируем. Во всяком случае, меняемся, это уж бесспорно.
В библиотеке, где Танеида устроилась подобно мышонку в головке сыра, оба они клали ей поверх манускриптов и инкунабул вполне современный аналитические обзоры и, конечно, комментировали.
— Ваши добрые дядья Лон-ини и Марэм-ини вельми хорошо все обустроили. Крестьянам — землю в долгосрочную аренду, пролетариям — не слишком пыльную работу, промышленникам — жирные места управляющих бывшей их собственностью; военным — Академию и Генштаб; тем же, кто мыслит нелояльно — заграницу без конца и без края. Равновесие сытости! — Сейхр.
— Если человека тянет плюнуть в свою жирную похлебку, это, конечно, гадко. Но не стоит ли за этим нечто более высокое и идея более благородная? Говорят, что самое ценное в человеке — его нонконформизм, — Имран.
— Вы сделали вид, что разрушили старую систему управления, но — Боже! — тотчас получили новую, с иголочки, куда более наглую бюрократию. Боретесь с почтенными древними суевериями, где закодировано истинное знание, — и обрастаете шелухой новых, под которыми нет почвы. Убрали диктатора — и вот увидите, новая диктатура здесь будет, если не создана уже, — говорил Сейхр.
