Чистилище. Янычар - Золотько Александр Карлович
Ветер. Шорох листьев. Закричала какая-то птица.
– Что на дороге? – Иванченко взял с пульта часы, надел на руку. – У нас там ведь тоже есть микрофоны и камеры.
– Есть! – На полиэкране засветился квадрат.
Дорога. Камера установлена на дубе, направлена вдоль дороги в сторону шоссе. Автобусы.
Два бэтээра стоят борт о борт на дороге, повернутые в сторону ворот Узла-три. Люки открыты, водитель и командир курят. Облачка дыма быстро тают в насыщенном влагой лесном воздухе.
Солдаты стоят возле автобусов. В трех метрах друг от друга, лицом к деревьям. Один, оглянувшись, подошел к дереву, закинул автомат на плечо и расстегнул брюки.
А вот и Утес, прищурился Иванченко. Что-то энергично говорит в телефон. Стучит, сволочь, может, даже бригаду поддержки вызывает. Теперь уже все будет не так просто. Узел-три может защищаться, мысленно проговорил полковник.
– Микрофон! Включить микрофон! – потребовал Иванченко. – Я хочу слышать…
– Там слабенький стоит, – сказал техник. – Слова выделить не сможем, только общие шумы.
– Давай шумы…
Танковые двигатели они в любом случае засекут. Танк бесшумно не проедет. Да и вообще – дорога забита, это придется задним ходом отгонять автобусы к трассе – пять километров задним ходом. И только потом смогут войти танки. Нет, ребята, теперь уже все! Теперь уже ничего у вас не получится…
Утес что-то сказал своему помощнику, тот развел руками, потом что-то крикнул офицеру, стоявшему неподалеку, махнул рукой, подзывая, потом сам бросился к нему бегом.
Можно не суетиться, прошептал полковник. Минутой дольше, минутой быстрее – не суть важно. Иванченко сильно потер лицо ладонями.
Он даже на несколько минут забыл о своей дочери. Он был почти счастлив – все получилось, у него все получилось…
Выстрел. Даже слабый микрофон возле дороги четко его передал. Одиночный выстрел из автомата. Полковник вздрогнул, лицо окаменело.
Автоматная очередь – длинная, на весь магазин, не иначе. Стреляли где-то в конце колонны, Утес выбежал на обочину и попытался рассмотреть, что именно там происходит. Истошный человеческий крик.
Солдаты стали снимать автоматы с предохранителей, передергивать затворы. Некоторые встали за деревья, словно ожидая обстрела со стороны хвоста колонны.
– Что там у них, товарищ полковник? – спросил лейтенант с огневого пульта.
– Рот закрой, – посоветовал ему капитан Ермаков. – Сам не понимаешь?
Эпидемия? Тогда почему стрельба? Эпидемия – это когда болезнь, когда люди кашляют, теряют сознание, покрываются язвами. А стрельба? При чем здесь стрельба?
– Мы это пишем? – спросил полковник у техника.
– Да, согласно регламенту.
– Хорошо, – сказал Иванченко и поморщился – что тут хорошего? Там сейчас?
Тут полторы тысячи человек, из них почти тысяча – женщины и дети, сказал ему Утес. И все в центральном посту слышали, как он это говорил. Женщины и дети. Конечно, свои семьи важнее, но ведь можно было впустить кого-то из женщин и детей? Хотя бы только детей… Можно было бы?
Еще крики. И автоматные очереди. Длинные и короткие. Взрыв, кажется, граната. С кем они там ведут бой? Кто-то напал? Кто-то решил их потеснить и попытаться захватить бункера для себя.
Послышалась неразборчивая команда, солдаты медленно двинулись вдоль автобусов с двух сторон, держа автоматы наизготовку. От дерева к дереву, готовые в любой момент спрятаться за стволами вековых дубов. Пуля там не достанет. Ясно ведь – не достанет. Даже крупнокалиберный пулемет. Да что там пулемет, тридцатимиллиметровая пушка ни черта такому дереву не сделает.
Снова крик. И еще один. Теперь кричали несколько человек. Истошный женский вопль оборвался на самой высокой ноте, словно кто-то просто взял и заткнул женщине рот. Или перерубил горло.
Иванченко, не отрываясь, смотрел на экран. Желваки напряглись, на висках выступил пот. Он виновник всего происходящего? Или ему сейчас выпало увидеть, что случилось бы с ним и его людьми. И то, что сейчас происходит с его дочерью. В рейсовом автобусе или электричке.
Солдаты у дороги вдруг стали падать. Роняли автоматы, опрокидывались на спину, падали на колени, а потом лицом вниз, катались с боку на бок и корчились, приняв позу зародыша. Кто-то несколько секунд еще стоял на ногах, озираясь недоуменно по сторонам, а потом, через две-три секунды, тоже валился наземь.
Микрофон ловил и передавал в командный пост крики, выстрелы, еще несколько взрывов и хрип. Многоголосый хрип задыхающихся людей.
Утес и офицер остались на ногах. Офицер держал в руках автомат, что-то кричал, но его, похоже, не слышали или не обращали внимания. Выбежавший из-за автобусов солдат остановился, выпустил очередь назад, в какие-то тени, которые камера не позволила идентифицировать.
Подбежали еще несколько солдат, десятка полтора. Один или двое – в крови. Кровь на лице, на руке…
Офицер отдавал приказы, солдаты выстроились в плотную цепь, так, чтобы чувствовать локоть друг друга. Вскинули автоматы к плечу. Они ждали нападения. Люди в бункере не видели, кто атакует, не могли рассмотреть и опознать на слух. Автоматы в глубине леса смолкали один за другим.
– Может… – неуверенно начал оператор.
– Мы ничего не можем, – оборвал его полковник. – Можем только…
Солдаты у дороги перестали корчиться. Некоторые лежали в лужах крови, некоторые… некоторые начинали подниматься. Медленно, неуверенно. И было в их движениях что-то нечеловеческое.
Несколько поднимающихся держали в руках автоматы, но не как огнестрельное оружие, а будто дубины или копья.
– Черт… – вырвалось у кого-то из операторов. – Это что же такое за…
– Это эпидемия, – сказал полковник Иванченко. – Это было бы с нами, если бы…
Он не договорил, но все поняли. Они бы лежали в лужах крови, они бы стреляли наугад из автоматов, они бы медленно вставали, они бы…
Кто-то из солдат оглянулся, дернулся от неожиданности и что-то крикнул. Не что-то членораздельное, а просто громко выдохнул воздух. И словно это была команда атаковать, вставшие с земли бросились на солдат.
Удар прикладом – офицер упал на землю, оживший навалился на него сверху, потекла кровь.
– Они… они что?.. Они жрут?..
Солдат выстрелил из автомата, провел по нападающим пулями, как водой из шланга. Ожившие должны были валиться на землю, но вместо этого они бежали, прыгали, сшибали с ног солдат, впивались им в горло зубами, рвали на куски, выкрикивая что-то утробными голосами и хрипя, надсадно хрипя, словно не хватало им воздуха… Или будто воздух стал твердым и шершавым.
Трое солдат прижались спинами к автобусу и стреляли, не переставая; один наконец сообразил стрелять в головы, несколько оживших упали. Три автомата в упор – это много. Это смертельно даже для оживших, тем более что было их не очень много – двадцать или тридцать.
Наткнувшись на плотный огонь, ожившие бросились в стороны, под прикрытие деревьев, утащив с собой несколько трупов. Солдаты у автобуса перезарядили автоматы, не отводя стволов от леса, двое направо, один налево. И тут лобовое стекло автобуса разлетелось вдребезги, будто в него изнутри врезалось пушечное ядро.
Люди из автобуса сплошным потоком окровавленных тел обрушились на солдат сверху, смяв их и опрокинув.
Крики стихли, только хрип, безумный хрип задыхающейся толпы. Треск разрываемой одежды, хлюпанье, чавканье, неразборчивое бормотание… Женщины. Мужчин было совсем немного, солдат рвали в клочья женщины. Из леса появились ожившие солдаты, им мяса не хватило, они бросились на толпу, выхватили какую-то беснующуюся женщину, ударом штыка почти отрубили ей голову и начали рвать тело зубами.
Лейтенанта у огневого пульта стошнило. Он успел повернуться к стене и упасть на колени. Центральный пост заполнила рвотная вонь.
И тут ударили пулеметы. Два КПВТ с бронетранспортеров. Пули калибром четырнадцать с лишним миллиметров разрывали человека в клочья, разбрасывая кровавые ошметки по сторонам, развешивая кишки гирляндами на кусты вдоль дороги.
