Камень-1. Часть 2. Колбаски, тайны и загадки в безмятежный период. - Александр Бельский
— Да тут слишком многие и слишком разные как-то в одной упряжке очутились. И эльфы со своим пророчеством, и сипаи взбунтовались. И, как я слышал, банды вдруг перед мятежом повылезали из всех щелей, гарнизон просто с ног сбился их ловить. И в самом этом мятеже кого только не было — и баронские отряды, и гуляйпольские, и наёмники, и местные. Так это у них всё дружно выходило, что я аж вспомнил старые войны с ушастыми. Всё в точности на их манер — этак исподтишка всё потихоньку сладить, и всех взнуздать, так что никто и не догадается, чья гармонь и кто играет. Ладно, после договорим, а то часики-то тикают, кукушка кукует! Пора бы нам уже заняться тем, для чего и пришли, — и Гимли поглядел на Иваныча, а тот, не возражая, развернулся и затопал в угол. Там на крючьях, надёжно ввёрнутых в перемётную балку, висели окорока, колбасы и куски грудинки в верёвочной оплётке. Дарри только тут понял, что в воздухе не сильно, но ощутимо пахнет не пожарищем, как на улице, а копчёностями, и рот тут же наполнился слюной. Хозяин «Улар-реки» вскарабкался на кстати стоявшую рядом с окороками деревянную стремянку, и занялся тем, что, снимая с крюков, навесил себе на шею несколько больших кругов разных колбас, а затем еще обогатил это монисто, намотав в несколько слоев то ли сардельки, то ли шпикачки. Затем, балансируя на ступеньке стремянки и неестественно прямо держа свою голову, по самые уши и роскошные усы увешанную колбасными ожерельями, он поднатужился и уцепил с крюка здоровенный свиной окорок, а затем ещё и второй. Старый гном заинтересованно наблюдал, как с некоей слоновьей грацией, вроде бы неспешно и осторожно, но быстро и в то же время плавно нагруженный копчёностями Иваныч стал спускаться со своего насеста под крышей. Затем, спохватившись, Гимли повернулся к водительскому месту машины.
Тент (тоже, кстати, не простой заводской, а кожаный) был сложен, а боковые стёкла опущены, так что ничего не закрывало старику обзора. Хмыкнув, он, не открывая водительской двери, протянул руку к козырьку от солнца (опять-таки кожаного) на рамке ветрового стекла, вытащил и с издевательской вежливостью показал Камню амулет-распознаватель от зажигания. Небольшой латунный шарик с кожаным брелоком-висюлькой заставилДарри почувствовать, что его щёки стремительно краснеют. Растяпа, проморгал амулет, торчавший в самом очевидном для него месте!Вдруг он ощутил нечто… Не магию, нет, скорее, это заговорила его старая взаимная любовь с камнем. Он и раньше часто чувствовал жилы, ручьи и полости внутри скалы. И сейчас он ощутил что-то подобное, какую-то неправильность. Или след чего-то рядом, под полом. Он всё ещё держал в правой ладони медальон-взломщик, и машинально начал поднимать руку — вернуть его Гимли, а заодно сказать об этом своём чувстве. Но тут события, до сей минуты текшие неспешно, как патока, вдруг понеслись вскачь.
Иваныч, сжимая в каждой руке по полупудовому окороку, подошёл к заднему борту «Стрижа». В грузовом отделении, кроме огромного, неряшливо и неаккуратно скомканного куска брезента, ничего не было. Оглядев его, пузан решил ничего не расправлять и не менять, но зато разразился панегириком копчёному мясу:
— Окорока у Карташки знатные! Эта шельма их в Вираце у какого-то славного мастера берёт. И простой сыровяленый чудо что такое! Они там свиней какими-то особыми желудями откармливают на вольном выпасе, да дробину, ну, то есть, солод после варки сусла для пива, им дают. Причём по какой-то специальной секретной методе, чередуя то одно, то другое.
А уж вот этот вот (тут он воздел вверх зажатый в левой руке на манер булавы у былинного героя окорок) и вовсе песня счастья для живота. Его как-то по хитрому припекают в особой медово-ягодной глазури в больших печах, затем ещё раз, по иному, уже теперь с листом ореховым, тёрном, можжевеловыми ягодами и со всякими острыми и душистыми травками-листочками и чесночком, а после в холодном дыму коптят до полного восторга и удовольствия. Под водочку вашу гномью, холодную и знобкую, да с хренком-горчичкой… Да боги с ними, можно же ведь и без них, без хренка и горчички! Ножичком так каравайчик горячий пластанёшь, а от него — дух хлебный, парок живительный. Ломоть толстый, да мягкий, прям весь в руку можно сжать, такой он пышный! Ты эдак на него такой же ломоть окорока, только тоненький, и они вместе так запахнут, что невозможно не выпить рюмку, а то от неё уже и рука замерзла. И так её раз, родимую, геройски и лихо, а потом занюхаешь этим вот хлебно-мясным великолепием ароматным, и — захрустишь огурчиком квашеным. Пупырчатым таким, мелким, острым, с черносмородиновым, вишневым и дубовым листком, да с хреном, да с чесноком, да укропом с зонтиками, и обязательно под гнётом побывшим. И вот только потом уже этим вот самым двойным ломтем и закусишь, не спеша так, чинно, с радостью и ощущением счастья бытия…
Оба голодных гнома почти одновременно дернули кадыками, сглатывая слюну. Дарри забурчал животом, а Гимли коротко и с чувством сказал, как припечатал:
— Сука!
Поняв, что перестарался, толстяк заткнулся и шмякнул воздетый к потолку окорок на брезент в кузове «Стрижа», и уж было приготовился, словно игрок в городки, бросить второй, сыровяленый. Как вдруг ткань задёргалась, зашевелилась, и стало ясно, что под ней что-то, а точнее, кто-то есть. Край брезента резко дёрнулся, и из-под него, вставая рывком, появилась фигура. Это был человек, мужчина. Он был одет в добротный, солидный даже городской костюм, правда, увы, сильно помятый. Гимли так и вовсе не понимал этой неудобной «городской» моды Пришлых. Кургузый пиджачишко казался нелепым и неуместным, и своей клетчатой мятостью вызывал в памяти когда-то слышанное слово «пиджакет». Да и сорочке с расстёгнутым на две пуговицы воротом для полноты картины не хватало галстука. К фатовским аккуратным усикам, напомаженными и закрученными остриями грозящими носу, очень пошла бы набриолиненная прическа, но, увы — шевелюра незнакомца была взлохмачена и взъерошена. Он смотрел на Гимли, к Камню же он был обращён вполоборота спереди, ну, а к Иванычу практически спиной, зато тот был ближе всех к незнакомцу, всего лишь в шаге.
— А-а-а-аркаша? — проблеял Иваныч, — а-а-а-а я вот про окорока твои рассказываю…
Но Гимли заметил кое-что ещё, кроме костюма и причёски. Незнакомый доселе
