Сергей Беляков - Остров Пинель
Тем не менее, работа спорилась. Пока Кресси, Жюль, мастер Филипп и я препарировали Ово, Маннхайм готовил Fuongo – он один владел скальпелем в совершенстве, волшебник из Антверпена, гордость Академии…»
Снова пропускаю пару абзацев, на этот раз о Маннхайме и его неутолимой жадности.
«…я и Кресси выносили основные тяготы подготовки Ово к пересадке – мастер Филипп как хирург наверняка не снискал бы себе славы… Мы методично рассекали мягкие ткани, хрящи и кости позвоночника бедняги Ово.
Наши предыдущие попытки хранить живой мозг в рассоле пало-пало не были успешны до тех пор, пока мы не стали оставлять вместе с ним и нервные окончания из трубки спинного мозга… Маннхайм удалял мозг со спинными нервами из акцептора, затем ювелирно пересаживал мозг донора-Fuongo в разверстую черепную коробку… (несколько слов подряд были стерты)… подклеивал к периферийным… (непонятное слово)… Чудо случалось позже – экстракт пало-пало исправно приживлял нервы к новому мозгу, не всегда полностью, не всегда к тем же окончаниям… Но в подавляющем большинстве опытов мыши, собаки и овцы после некоторого восстановительного периода (обычно несколько недель, причем для более примитивных организмов этот срок был короче) оказывались способными к самостоятельному существованию… Пало-пало – настоящее чудо.
Прошло не менее пяти часов, пока мы подготовили Ово. Он стал похож на огромную безобразную жабу, распятую на столе: кожный покров, мышцы спины, сухожилия были растянуты и закреплены зажимами на специальной раме – изобретении Жюля, которым он безмерно гордился. Пока Маннхайм препарировал Fuongo, мы вышли на свежий воздух, шатаясь от усталости. Этот, восьмой, был лучшим оставшимся в нашем распоряжении, после того, как второй, четвертый и седьмой разбились при погрузке на корабль в Марселе…
Маннхайм не сомневался в успехе. Его уверенность передавалась и нам; мастер Филипп также излучает оптимизм, ему кажется, что самое трудное уже позади. Когда мы вернулись в операционную, Маннхайм завершал подготовку мозга Fuongo. Мы с благоговением наблюдали за тем, как он переместил мозг в череп Ово – он не доверял это никому, даже мастеру… Все, что оставалось сделать после этого – прикрепить корешки спинномозговых нервов к новому «хозяину» с помощью агарозного клея и обработать крепления экстрактом пало-пало…
Солнце уже почти село, когда мы наконец закрепили последний шов. Тучи на горизонте не предвещали спокойной ночи. Мы не чувствовали своих ног; я устал настолько, что не мог есть и сразу ушел к себе в комнату, где рухнул на кровать и без промедления уснул. Мастер Филипп и Кресси остались у стола с Ово – время до утра было критическим в процессе восстановления его жизненных функций… В последующие два-три часа сердце, легкие, печень, и все остальные органы, получающие команды от нового, здорового мозга, должны были начать функционировать – по крайней мере, так предсказывал мастер…
Я проснулся в темноте от страшного раската грома. Комната освещалась неверными сполохами молний; часы показывали пол-четвертого ночи. Я наспех оделся и пошел в операционную. Дверь в нее была открыта. Еще на пороге я понял, что что-то было не так: мастер Филипп, рыча от ярости, метался по комнате и проклинал всех и вся… Его гнев был столь ужасен, что я не отважился войти, но застыл на пороге. Кресси в операционной не было. Ово неподвижно лежал на столе; в его недвижимости было нечто безысходное. Мне стало не по себе – даже если первый наш опыт не удался, и Ово не оживет, неужели мастер и Маннхайм поставят крест на этой без сомнения великой идее?
Мастер подбежал к Ово и стал… (непонятное слово)… его, делая массаж сердца, потом поднес раструб кожаных мехов к его губам… Но я уже осознал тщетность его действий. Едва я решил было войти в комнату и уговорить его оставить попытки, как он взревел подобно дикому быку и, подняв край стола, с силой подтащил его к распахнутому окну операционной. Труп прокаженного – а в том, что теперь был действительно труп, я уже не сомневался… – вылетел в окно, соскользнув со стола.
Операционная комната располагалась прямо над обрывом, ведущим к морской пучине. Ово упал в воду… Шторм был страшен, но так же страшен был и мастер Филипп, стоящий у открытого окна и посылавший проклятие за проклятием в раздираемое молниями небо – его вставшие дыбом волосы будто бы светились в полумраке комнаты, а голос был подобен трубам судного дня…»
…Фонарь замигал, и мои глаза сдались в борьбе с пляшущими буквами дневника Деламбера.
Шорох.
Осторожно оглядываюсь. Никого.
Шорох повторяется снова. Мое воображение, подхлестнутое рассказом Деламбера, посылает иголки паники в конечности.
Бусинки глаз большущей крысы возникают на уровне моего лица; она сидит на полке и энергично шевелит усами. Секунду спустя, разочарованно пискнув, она исчезает в темноте.
В темноте? Чертов фонарь…
Я судорожно вздыхаю. Кадавры, средневековые врачи в балахонах, Fuongo окружают меня. С какой стати вдруг погасло и дежурное освещение?
Я знаю, в какую сторону нужно идти.
Несколько шагов в пустоту приводят к тому, что я с размаху налетаю на что-то твердое, почти теряю равновесие, удерживаюсь, ухватившись рукой за брус – брус? – и нащупываю гладкую торцевую стенку стеллажа. Так. Я, кажется, в проходе. Впереди тусклой ниточкой, очерчивающей прямоугольник, светится входная дверь. Иголки в ногах гонят меня все быстрее и быстрее; ну же…
Идиот! Я оставил тетрадь где-то там, на полке!
Возвращаться к балахонам и кадаврам страсть как не хочется… Компромисс с храбростью достигнут. Максимально быстро я шагаю к прямоугольнику света.
У стойки Тийса в приемной сердце наконец оставляет попытки выскочить наружу через горло. Здесь невероятно светло. Мне становится стыдно за свои страхи; с другой стороны, то, что я прочел, ощутимо бьет по нервам…
На полке у стойки я нахожу антикварную ладанку, заправленную подозрительно пахнущей жидкостью. Похоже, Тийс держит в ней джинна. Фитиль шипит и плюется маленькими комочками огня. Далеко отставив руку с лампой, я снова иду в архив. В ее дрожащем свете все кажется совершенно другим…
Тетради на месте нет.
Падаю на колени, заглядываю под нижнюю полку. Фу ты, вот же она, здесь…
Страницы, которые я только что читал – и те, которые следуют за ними – вырваны из тетради. Их нет. Осталось лишь несколько последних листков… Я не верю своим глазам.
Еле слышный скрип дверных петель.
Крысы не умеют открывать двери… Оставив ладанку на полу, я оббегаю стеллаж с другой стороны и осторожно выглядываю в проход.
Силуэт в дверном проеме кажется знакомым, но…
Когда я влетаю в комнату Тийса, входная дверь в архив язвительно щелкает замком.
* * *…Тийс распекает меня уже минут десять. По его словам, пришла моя пора для обстоятельной беседы с психиатром – невозможно, чтобы кто-то еще имел ключи от входной двери. Полицейские на входе тоже не подтвердили присутствие посторонних в форте в течение всей ночи. И вообще…
Под монотонный бубнеж Тийса я пытаюсь рассуждать.
Пинель и его группа занимались невероятным по тем временам делом – трансплантацией мозга… Оставим в стороне их шансы на успех; даже по нынешним временам это пока является бесперспективным занятием. Однако даже то, что я прочитал в дневнике Деламбера, делало их гениями. Эти Fuongo, или мозги – их консервация и пересадка, отработанная на животных, находка заживляющего нервные клетки экстракта… Как его там… Пало-пало…
Я молчу. Остатки дневника Деламбера жгут мне бок. Красть нехорошо. Я клянусь самому себе, что когда это все распутается, я верну – и эту часть, и ту, которая была вырезана кем-то ночью…
«…словом, вали отсюда, понял?»
Тийс наконец ставит точку.
Мне совестно. Я протягиваю ему все оставшиеся деньги – около сорока долларов – и напоследок прошу дать мне прочесть свои и-мэйлы. Старик ругается, но деньги берет. Славный мужик Тийс, бормочу я сквозь зубы, читая письмо от Крекера.
«Дело меняется к худшему – даже не предполагал, насколько…
Появились новые детали. Надо непременно встретиться на Сен-Маартене. Каммингс – ключ к разгадке.
Буду в Филипсбурге в четверг вечером. В пятницу увидимся. Помнишь Кобб-стрит? Найдешь то же в Филипсбурге. Там же, в то же время.
Надо держаться вместе. Только в этом наш с тобой шанс выжить.
НЕ ДОВЕРЯЙ НИКОМУ!!!»
«Какой сегодня день недели?»
Тийс недоуменно смотрит на меня, потом жалеюще наклоняет голову: «Вторник…»
…Питер не удивился моему появлению на «Тихом Прости». Посмеиваясь над тем, как я уплетал банку равиолей, он прихлебывал «Маргариту» и периодически запускал руку за пазуху Квагги – так, в целях инвентаризации.
«Ну, да… Мы и так собирались на Монсеррат, поглазеть на вулкан… Можем забросить тебя на Сен-Маартен, без проблем…» – сказал он, растягивая и без того непомерную майку на груди подружки.
