Александр Карпенко - Грань креста
Да он, может, и болезнью-то страдает другой? Не исключено. Но это не важно. Важно — правильно отписать. Пишешь — помни: следующим читателем, вполне вероятно, станет прокурор.
У Люси в этом плане все получается просто великолепно, придраться не к чему Ну а уж для тех особо докучливых, которые смогут и объяснений потребовать, остаются крошечные, незаметные постороннему глазу лазеечки. Ходы, так сказать, к отступлению. Ноу-хау я выдавать, конечно, не стану. Маленький пример наиболее распространенной уловки, которой пользуются почти все (я в том числе), все же приведу. В медицинской документации не должно присутствовать слово «нет»: «Переломов нет», «Отеков нет», «Хрипов в легких нет». Подобные заявления не стоит делать. А вдруг все же есть? А ты не увидел. Или возникнет через десять секунд после твоего ухода.
Значительно лучше применять более осторожные формулировки: «Не выявлено», «Не определено», «Не обнаружено». Особое значение придавать следует точности высказываний тогда, когда ты и не подумал поглядеть на то, о чем пишешь. Нашим дурацким бригадам все же проще. Всегда можно сослаться на невозможность проведения общего осмотра из-за психического состояния больного. Желающие могут сходить и проверить. Бога ради!
При работе на линии более распространены крупно написанные и жирно подчеркнутые надписи: «Осмотр производится в условиях недостаточной освещенности», «Доступ к больному затруднен» и т. п. Как упрекнуть доктора, что он не смог пощупать живот, стоя на голове?
Пример грубой отписки: «От осмотра отказался». Так лучше не писать. Даже если это правда. Утром, протрезвев, все равно во всех бедах клиент будет винить врача. А вот более профессиональный подход: «Родственники больного оскорбляют бригаду, бестактно вмешиваются в проведение осмотра и лечения».
Одним словом, писать карты — искусство. И Люси им владеет вполне.
Раз уж разговор зашел о картах вызова, не могу удержаться от рассказа о многозначности нашего слова. Там, дома. Прихожу с утра на службу, наблюдаю такую картину. Отработавшая свою смену психбригада в полном составе восседает за чайным столом. Помимо чашек, там стоит емкий пузырек с зеленкой. Доктор заполняет карту вызова, диктуя сам себе: «Ведет себя вызывающе… Оскорбляет… Обильная нецензурная брань…» Водитель и фельдшер (за большую доброту души и неизбывную любовь к больным носящий кличку Пиночет) согласно кивают.
«Проведена психотерапевтическая работа», — завершает написание карты старшой. Члены бригады гнусно и долго ржут и возвращаются к прерванному занятию — смазыванию зеленкой ссадин на кулаках.
Удивительно, как быстро я привык к своей необычной начальнице. Временами ловлю себя на том, что думаю о ней и воспринимаю ее просто как женщину. Даже когда она сидит непосредственно перед моими глазами на приборной доске. Сомнения, которые я испытывал в ее профессиональной пригодности, за эти несколько дней развеялись совершенно. Трудно не проникнуться уважением к существу, помещающемуся на ладошке, способному спокойно беседовать с разъяренным чудовищем, превосходящим размером и силой в сотню раз, если не больше. Вы, вот лично вы, станете общаться со взбесившимся слоном?
Э-э, похоже, приехали. Снова город. Основную часть работы поставляет город. Что, в общем-то, и неудивительно: и плотность населения здесь выше, и жизнь более нервная, беспокойная. На селе дурачка накормят, пожалеют. Он уже примелькался, стал привычной деталью пейзажа. Даже и не смеются особенно над убогим. Живет себе, никому не мешает.
Не то в городе. Тесно, скученно. Соседи и родственники быстро устают от вполне даже безобидных выходок несчастного умалишенного. И того хуже — место занимает? Занимает. Кусок ему положи? Положи. А если он бабу приведет? Ну как такое потерпеть! И начинаются жалобы: «Он же сумасшедший! А вдруг он чего сделает? А если он газ не выключит? У нас дети, мы за них боимся!» и т. д.
Несчастные создания наши больные. Бесправные. Каждая вша над ними может изгаляться. Скажи соседу слово недостаточно вежливо — в дурдом! Вынеси мусорное ведро в неурочное время — вызвать к нему психбригаду! И вызывают. И командуют с порога: «Его нужно немедленно изолировать! Отвезите его в психушку!» Вас бы туда на денек! И — бегут следом, до самой машины, возмущенно голося: «Как вы можете его оставлять! Мы будем жаловаться! Если что-нибудь случится, виноваты будете вы!»
Будем, будем. Жалуйтесь. Чем громче кричат, тем меньше, скорее всего, было причин для вызова.
Милые, он же не бегает за вами с топором! Оставьте вы его в покое. Поймите, он тоже человек.
Так. Кипит возмущением толпа соседей перед подъездом. Что там?
— Она орет, из окон по детям пустыми бутылками кидается!
Действительно, осколками разбитых бутылок усеян весь двор. Вот, сопровождаемая залпом брани, летит еще одна.
— Что, пьяная? Так это не к нам. Полицию вызывайте.
— Да вызывали, не берут. Говорят, проверили, она сумасшедшая. В дурдоме лежала раз пять. А это, мол, не по их части.
— Ладно, разберемся.
Дверь, естественно, заперта. Хорошая дверь, прочная. Похоже, еще и изнутри чем-то подперта. Ломать? Лень. Стоп. Это первый этаж. Окно. А, так тут еще и лоджия есть. Ну, вообще сказочно. Пошли. Прыг. Подтянулись. Люси, ты куда? Люси, не падай из кармана! Молодец, Люси. Хвостиком зацепилась. Влезешь? Тогда я продолжаю. Локтем — в стекло. Задвижку — аккуратненько, не порезаться. Двери открываются внутрь? Тогда — пинком. Хотя бы с одной стороны безопасно будет. Сам — в ту же сторону. Слева что? Ах ты бес!
Из-за занавески на меня — с трубой. Солидная труба, газовая. Поздно, милая. Давай-ка инструмент сюда. Черт, куда б ее деть, чтоб еще раз не схватила? Что ты делаешь, сука! Куда мне пальцы в рот суешь! Пасть мне рвать хочешь? Нет, такого еще никто себе со мной не позволял. Ну, получи. Заслужила. Не клади палец в рот, откушен не будет. Сожму-ка я зубки еще посильнее. Не нравится? А мне твои грязные лапы облизывать нравится? Кусну-ка еще разок для вящей внятности, и пора ручонки блудливые за спину закручивать. Чем же это таким скользким ты намазалась? Люси, ты еще куда?! Я ее не удерживаю, не дай бог, тебя раздавит.
— Шура, бери вторую руку. Я эту подержу.
Как же ты держать-то будешь, маленькая мышка? Гляди-ка, зубками впилась в запястье, коготками за кровать зацепилась. Правда, держит. Вырваться можно, но очень больно. Чуть ворохнется, зубки впиваются глубже. Плачет, сволочь, от боли. А не хватайся за струмент! На свободную руку — браслет. Подтянул к удерживаемой мышкой, закрыл вторую половинку. Уфф.
Хнычет, дурочка. Кровь с обеих рук течет — из прокушенного мной пальца и из порванного Люси запястья. Вольно ж тебе было, глупая, с психбригадой войну устраивать! Не права. Вперед, на выход!
Соседи аплодируют. Дверца машины открылась.
— Налево назад!
Сломленная духом дурочка безропотно лезет, куда велено. Дверца захлопнулась. Поехали.
— В роддом?
— А куда ж еще?
Отдышались. Просох пот. Унялась дрожь, вызванная избыточным выбросом адреналина в кровь. Попили химически-малиновой теплой газировки. Курю, с милостивого дозволения начальницы. Молодец, мышка. Понимает, когда мне без этого не обойтись.
— Нет, ну ты прикинь, как мы в больнице выглядеть будем? Врачи больную покусали!
— Не бери в голову. Никто не поверит. Это она по болезни. Бредовые идеи преследования.
Глава тринадцатая
На краю городской застройки Нилыч притормозил, огляделся, затем остановился совсем. Не впервые я изумляюсь. Все-таки границы секторов поразительная штука. Улица обрывается, словно обрезанная лезвием. Я не удивился бы, увидав разрезанную пополам городскую квартиру. Но этого конечно же нет. Просто заканчиваются дома, столбы фонарей, дорожная разметка. И начинается дождь. Равнина перед нами мокнет, потонув в туманной серой мороси. Сумерки. Сизые, холодные, неприятные. Мрачная колея, в которую переходит улица, пузырится красноглиняным киселем. Плачет от тоски, свесив коричневые шапочки над мутно-зелеными оконцами, жёсткий неприбранный камыш. Интересно, дорога в одном секторе обязательно совмещается с дорогой в другом или это искусство пилота? Косым ломаным полетом перечеркнула небо какая-то непромокаемая сумеречная гадость. Резанул по барабанным перепонкам судорожный визг.
А у нас асфальт сухой. Брызги летят в городской сектор от силы на полметра. Медлит Нилыч. Знать, неохота в грязь залезать. Насколько хватает глаз, гати не видно, одно сплошное месиво.
Ухнула вдалеке трясина. Наружу выбралось грязного цвета создание помесь кенгуру с крокодилом. Огромное, бронированное, маленькие злобные глазки под нависшим лбом. Прошлепало, волоча на хвосте ошметки тины, кануло в следующее оконце. Не иначе, местная квакушка. Она нас с комариком не попутает? Не-е, роль Ивана-царевича я здесь играть не согласен. Но стрела-то у нас все равно в болото упала. Стоим.
