Глаза войны - Алексей Адушев
-«Нет, язык мне знаком с детства, мама научила». Правда после детства толком его не практиковала и многое стало забываться, на войне языковой практики стало больше, наверстывала».
-«Кто твоя мать?» - расслабленно и лениво, чуть ли не зевая спрашивал Розенталь, всячески демонстрируя мало интересную ему беседу с низшим существом, но я видела, чувствовала, что на самом деле ему не на шутку любопытно.
-«Моя мама до Революции была служанкой и кормящей няней в дворянской семье Артюховых, если эта фамилия вам о чём-то говорит, а там немецкий и французский были не просто в ходу и правилом хорошего тона, знание языков было нормой».
-«Нет, мне не знакома эта фамилия. Откуда знаешь немецкие сказки?
-«Тоже от мамы, она ведь была детской няней. Я знаю много сказок и не только немецких».
-«Как попала на войну?»
-«Я врач. Севастополь, плен».
Он молча кивнул, отвернулся и уходя бросил:
-«За тобой придут…»
Я ещё долго стояла на лагерном плацу, меня била дрожь, на расспросы девочек я не могла ответить ничего вразумительного, я сама мало что понимала. Немцы ведь не удосуживались объяснять, они даже слова для нас - лагерных славян экономили. «За тобой придут». Как это понимать? Кто придёт? Зачем придёт? Можно ли трактовать эту фразу, как то, что разговор не закончен, и он желает его продолжить? А может ему просто, что - то не понравилось и за мной придут, чтобы меня расстрелять? А может, придут и отведут в медблок для того, чтобы препарировать меня на столе как лягушку?
Дни тянулись, никто не приходил. Поначалу я готовилась, я считала, что возможно у меня будет лишь один шанс, его нельзя упустить. Под нарами у меня была самодельная расчёска, специально остро заточенная с одной стороны, её для меня сделали девочки на рабочей смене в лагерном цеху и смогли спрятать от надзирателей.
Прошла почти неделя, я уже не ждала. Пришли за мной неожиданно, днём, в то время, когда мы копали котлован под новый лагерный, пристрой. Разумеется, у меня при себе не было ни расчески, ни чего другого. Хорошо, что не было. Меня обыскали с головы до ног, не церемонились, заставили раздеться до нога, прежде чем провели к Розенталю.
Ни в первый, ни в последующие визиты у меня не было и шанса. Нацистский зверь был очень осторожен, в кабинете в котором проходили наши с ним беседы не было даже намёка на что опасное, никаких ножниц, ножей и колюще режущих предметов, даже графина для воды или вазы, стулья и стол и те вмонтированы в пол. Моей досады не было предела, но с другой стороны я поняла, что даже в такой ситуации, даже в таком состоянии они продолжали нас бояться.
Они уничтожали нас, морили голодом, но продолжали бояться. Единственным вариантом было броситься на него и душить, но какие шансы у истощенной женщины против сытого и холеного зверя? Никаких.
Я думала, что он захочет поговорить о моем прошлом, моем происхождении, а может захочет задать вопросы как врачу, так сказать обменяться опытом, но нет, как врач я его не интересовала, он считал себя на порядок умнее, а советскую медицину считал варварской и отсталой. То есть он, делающий дикие и варварские вещи с беременными женщинами был прогрессивным светилом медицины, а я отсталым фельдшером. Это всё я поняла по первому нашему приватному разговору, но тогда я совсем перестала понимать, чего ему от меня нужно.
Оказалось, что самовлюбленный и амбициозный нацист Розенталь имел второе высшее филологическое образование и работал над диссертацией и собирался защищать докторскую степень. Темой его диссертации, как не трудно догадаться, были «славянские и другие отсталые народы», в одном из разделов своей работы он хотел доказать, что наша «темнота и варварство» берут своё начало ещё из древнего фольклора, славянские сказки и поверья для этого яркий показатель и пример.
Ему нужны были от меня сказки, народные приметы и прочее. Уж этого я точно не ожидала. Приметы и поверья с детства не помнила, нас воспитал комсомол и все народные поверья ушли как пережитки прошлого, но пришлось делать вид, что всё помню и знаю. Что - то вспоминала, другое придумывала на ходу. Розенталь всё аккуратно записывал мягким угольным карандашиком. Мои познания и сказки, которые знала, закончились уже на третью нашу беседу.
