Глаза войны - Алексей Адушев
Проезжали какие-то офицеры на разбитой полуторке, груженные каким-то скарбом и раненными, сказали, что приказ заминировать дороги, по которым будут прорываться из окружения наши войска. Как сейчас помню, что в основном это были дороги на Чаусы и Тишовку, в направлении на Бобруйское шоссе. Помню, офицер один обливаясь потом орал мне в ухо сильно, видимо контуженный был, кричал, что сейчас нам мины привезут и роту пехоты в прикрытие дадут, чтобы мы могли спокойно работать. Якобы, он уже отдал все приказы, распорядился.
Так мы и просидели с моими сапёрами до вечера, никаких мин, никакой роты конечно не пришло. Досидели до того, что по улице немцы сначала начали минометный обстрел, а потом, когда мы искали где укрыться, напоролись на немецких солдат, которые уже вышли в эту часть города. Постреляли моих молодцев не за понюх табака, помню, что одного звали Яша Мальцев, второго Слава, а третьего, увы, не помню, как звали…
Я бежал, помню, что пули над головой свистели долго, а крики за спиной то нарастали, то отдалялись. На моё счастье уже вечерело, в июле хоть световой день и длинный, но уже начинало смеркаться и это было мне на руку. Шёл всю ночь, сначала закоулками, а потом уже через окраины, зарево горящего города и канонада оставались где-то за спиной. Сторонился крупных скоплений людей, в темноте не сразу разберешь наши или немцы.
Да даже если и наши, то что толку, большая группа привлекает лишнее внимание и её точно скоро обнаружат с воздуха или накроют артиллерийским огнём. Ещё обида у меня была, считал, что все меня бросили, предали, оставили меня и моё отделение погибать там. А я жить хотел, жить…
Вышел к лесу, обрадовался, что теперь у меня есть естественное укрытие. Шёл по лесу всю ночь, пока к утру не сморило, решил отоспаться днём, а потом ночью опять идти. Доел НЗ и уснул. Шёл опять всю ночь, ни компаса, ни карты, лишь природные ориентиры и луна. К утру и произошла эта роковая встреча, которая всю мою дальнейшую жизнь перевернула. Сначала я увидел дым, а потом уже и почуял запах костра. Сначала хотел обойти это место за три версты, думал, а вдруг немцы, но здравый смысл подсказывал, откуда тут немцам взяться, наши скорее всего, такие же как я горемыки – беглецы.
Желудок сильно подвело, к позвоночнику уже прилип, а раз есть костёр, то значит и еда должна быть, может удастся поесть чего. Когда я подошёл ближе, то услышал отчетливо пение, женское пение, сначала подумал, что какие-то сумасшедшие в лесу патефон удумали слушать, а когда ближе подошел и искажавшие звук деревья уже не мешали, то понял, что не пластинка это, а живой голос.
На поляне, у поваленного дерева сидели 5 девиц в форменной красноармейской одежде. Чего-чего, а вот такой картины я уж точно не ожидал увидеть. Одна пела, а другие сушили свои пожитки и рубашонки на костре, как оказалось они незадолго до встречи со мной какую-то речушку вплавь пересекали и сушили вещи.
Не знаю, кто больше кому удивился, я им или они мне, но когда я вышел на них, то они даже не попытались схватить оружие, настолько они были растеряны. Я сразу приметил, что при них было две трехлинейки, которые так и остались лежать на земле, когда я появился. Решил брать инициативу в свои руки, сразу определив, что я здесь старший, хотя одна из девушек тоже, как и я, по знакам различия, была сержантом, но я был мужчина, значит главнее по определению.
Прикрикнул на них:
-Ишь вы, самодеятельность тут устроили, как будто в гости на блины пришли, песни горланят, костры жгут, немец дым увидит и всё, поминай как звали. Прекратить это безобразие, немедленно затушить костер!»
Та, которая была в их группе старшей, попыталась огрызнуться, мол, «что вы себе позволяете, кто вы вообще такой?» и тому подобное, но я её осёк и припугнул тем, что немец нам на пятки наступает, а они тут санаторий-профилакторий устроили. Опасность и страх близости немцев поубавил в них гонора и превратил их в обычных женщин. Старшая, которую звали Марина Долгушина, сказала, что их, как и меня бросили. Они телеграфистки, приданные штабу 20-го механизированного корпуса, были всё время под опекой командира 26-ой танковой дивизии генерала Обухова Виктора Тимофеевича.
Когда дивизия попала в окружение и было принято решение, слить остатки топлива, взорвать оставшуюся технику и прорываться из окружения, во время переправы через реку Сож, налетела немецкая авиация и началась неразбериха. В этой неразберихе про них и забыли, бросили, а может и сами отстали.
За то недолгое время, что продолжались мои с ними совместные скитания могу сказать, что девчата были отменные, хорошие, душевные, но совсем лишние на этой войне. Правда, тогда я думал о другом. Думал о том,
