Дональд Маккуин - Воин
Конвей ушел, и Итал приник глазом к отверстию в гобелене. В правом ухе шумело, он почти ничего не слышал. Воин потер ухо, но толку от этого не было. Шум сидел глубоко в голове, и с ним ничего нельзя было поделать. Зато боль в паху почти прошла.
И еще одно не давало ему покоя, наполняя острым чувством унижения. Закрыв глаза, он снова видел ухмыляющиеся лица стражников. Воин открыл глаза, вспомнив ночь в горном форте, когда Алтанар заставил их идти к шатру под ураганным ветром. Он подумал, остались ли у женщины пальцы после полученного обморожения. Вряд ли.
Дверь открылась — медленно, беззвучно. В нее заглянула Девушка-рабыня, приставленная к незнакомцам. С кошачей быстротой она скользнула внутрь, быстро оглянувшись перед тем, как закрыть дверь. Она поспешила к кровати, и Итал с удивлением понял, что Фолконер явно ожидал ее.
Весь в напряжении, протискиваясь вдоль стены, он хотел завопить на них, чтобы разговаривали погромче. Если он не сумеет их расслышать, то Алтанар взбесится сильнее, чем когда-либо.
Девушка склонилась над чужаком, и Итал было подумал, что она собиралась поцеловать его, но тут же понял, что Ти нащупывает что-то, привязанное к ноге. Когда она выпрямилась, в руке у нее был нож. Он набрал в грудь воздуху, чтобы закричать на нее, остановить, когда она вручила нож Фолконеру. На этот раз она поцеловала его в лоб и исчезла столь же быстро, как появилась.
Итал проклял себя, восхищаясь ее хитростью. Только теперь он понял, почему она так старалась не попасть сегодня в список людей, которым позволено посетить Фолконера. Когда его найдут мертвым, Алтанар будет пытать всех, кто был на дежурстве, разыскивая, кто принес ему нож. Никто не сможет признаться в том, чего не знает, и Итал был уверен — несколько человек подтвердят, что маленькая Ти за весь день ни разу здесь не была. Фолконер проверил край лезвия.
Что-то жгло Италу глаза. Капли пота, сообразил он, поняв, что весь взмок, несмотря на холодную сырость коридора.
Фолконер подготовил свою смерть. Он хотел защитить своих друзей от того, в чем мог бы проговориться, когда яд в его крови принесет безумие. Это был храбрый поступок.
На Итала снизошло великое спокойствие.
Если он закричит и тем самым раскроет место, где скрывается, то Алтанар наверняка его убьет. Если он ворвется в комнату, чтобы помешать самоубийству, и чуть замешкается, то Алтанар наверняка его убьет. Если он не сделает ничего, чтобы остановить самоубийство, то Алтанар наверняка его убьет.
В любом случае его будут пытать, пока не вытянут имя девушки-рабыни, а уж с ней блюстители истины будут развлекаться долго.
Воин выпрямился. Несколько минут он смотрел в темноту. Снова заглянув в комнату, Итал увидел, что Фолконер сделал то, что собирался. Отступив от отверстия, он совершил ритуал, которым провожали мужчину клана, умершего достойно.
— Иди легко. Возьми с собой наше уважение к твоему пути. Пожалуйста, оставь свою храбрость нам, которые еще в бою.
Итал сам не понимал, что заставляло его произносить эти слова для Фолконера, самого странного из незнакомцев, но, выговорив их, он почувствовал себя намного лучше. Повернувшись, воин пошел прочь.
Глава 44
Конвей и Леклерк пристально разглядывали расстилавшийся перед ними пейзаж:
— Должно быть, это — пик Райнер, но я не припомню, чтобы у него была скругленная вершина и кратер на склоне.
Леклерк кивнул.
— А какое глубокое русло реки. Почти каньон. И деревья здесь меньше. Я думаю, ее снесло пару столетий назад, и сюда обрушилась целая лавина грязи и лавы от взрыва. Смотри, какая ровная местность. Не за что глазу зацепиться, от горы до Саунда. Интересно, жил ли здесь кто-нибудь, когда все это случилось.
Конвей ответил:
— Сомневаюсь. Ну не ирония ли судьбы? Дома, фабрики, поля — никто не знает, что там было. Люди, построившие их, видели, что все разрушено, но не вычеркнуто из жизни. А эти, живущие на руинах, даже не знают, что здесь была цивилизация. — Он остановился на мгновение, осматриваясь кругом, потом продолжил: — Гора «Отец Снегов». Интересно. Реки, озера, земля — все женского рода, а горы, точнее, горные пики — мужского. Быть может, мы говорим о вещах, приносящих жизнь, как о женщинах, а о вещах, приносящих смерть, как о мужчинах.
— Может быть, когда-то давным-давно. Женщины все так же приносят жизнь, но хватит об абстракциях. Вернемся к нашим делам. Меня тревожит Картер. Она уже долго не может прийти в себя.
— Она возьмет себя в руки, как только захочет жить. Эта старая настоятельница нашла им занятие. Они тоже будут приносить пользу.
Последняя фраза возвратила их к трудному разговору, и Леклерк быстро поднял брови, осторожно спросив:
— Что ты имеешь в виду?
— Мы останемся здесь в живых до тех пор, пока нужны Алтанару. Как только он разберется в нашем оружии, то отберет его у нас.
Леклерк изучающе смотрел на гору.
— Полковник Фолконер передал свою миссию тебе, не так ли?
Конвей чувствовал, что шея его багровеет.
— Я этого не говорил. Не приписывай мне мотивов, пока не выслушаешь до конца.
— Я слушаю.
Конвею хотелось обдумать то, что он собирался сказать. Он хотел выразить так много — патриотизм, от которого сжимало горло, когда он думал о своей ушедшей стране и о новой, ожидающей своего рождения; друзья, их будущее, такое хрупкое и суровое перед лицом варварства Олы, его неспособность найти безопасный выход из положения. Запинаясь, он продирался через все это, чувствуя, что не находит нужных слов.
Когда Конвей замолчал, Леклерк перевел на него взгляд.
— Я же говорил, что он возложил свою миссию на тебя. — Он сделал протестующий жест прежде, чем Конвей смог возразить. — Признайся, у нас нет никакой альтернативы. Вы уже сказали, что он устранит нас, как только не сможет больше использовать. Можем ли мы сделаться незаменимыми?
— Должны.
Леклерк кивнул, как будто обсуждая шахматную партию.
— А это значит, что мы должны будем помогать ему в войнах и таким образом выполнять президентский приказ повторно объединить страну. — Его самообладание наконец исчерпалось, и лицо скривились в болезненной улыбке. — Я даже не могу вспомнить его имя. Мы — единственные люди, когда-либо слышавшие о нем, знающие что-то об этой проклятой стране, а я не могу вспомнить, как звали президента.
— Это была хорошая страна. Она должна жить снова.
— Ты что, с ума сошел? Ты думаешь, что этот кровожадный идиот собирается восстанавливать Зал Независимости или что-то в этом роде? Лично я присоединился к криогенному проекту, потому что у меня не было другого выхода. Я был никто, у меня не было работы, и война смела бы меня с лица земли, как и всех прочих. Так что я подумал, если буду участвовать в проекте, получу шанс на настоящее приключение. Прелестная мысль. Все оказалось гораздо страшнее, чем хотелось бы. Конечно, это лучше, чем ждать, когда из бомболюка тебе на голову вывалят канистры со СПИДом 6-А, или наблюдать, как на глазах меняется цвет радиационного индикатора, пока ты впитываешь гамма-лучи. Если мое волнение тебя не пугает, то я с тобой. Подумай о том, как захватить Олу, и я твой, с потрохами. Но воссоединить континент? — Он махнул рукой, охватывая гору Отец Снегов, долину, горизонт на востоке. — Мы даже не знаем, как он теперь выглядит.
Конвей двинулся дальше.
— Давай возвращаться в замок. Они злятся, если мы отсутствуем слишком долго.
Это была двухчасовая экскурсия в прошлое. Они наслаждались относительной свободой даже больше, чем свежим воздухом и пейзажем, несмотря на то что находились под постоянным наблюдением. Сопровождавшие их стражники и не пытались скрыться из виду, хотя шли в некотором отдалении, позволяя свободно разговаривать.
И мужчин, и женщин уже не ограничивали в передвижениях и в контактах. Они обнаружили, что Оланы вполне дружелюбны — местные жители относились к незнакомцам с терпением и юмором. Однако они не спускали настороженных глаз со стражников, вполне допуская, что придется отвечать на вопросы. В группе поражались, насколько жители запуганы Алтанаром. Конвею не терпелось узнать побольше о мире, лежащем за стенами замка. Но путешествиям всячески препятствовали и строго их контролировали.
Сегодня, прогуливаясь вдоль мощенной камнем дороги, Мэтт изучал технические навыки Оланов. Камень и древесина были основными строительными материалами, и они уже освоили арки; окна и двери завершались перемычками, некоторые из них были удивительно большими. Леклерк заметил, что здесь явно жертвовали изяществом и пропорциями в пользу прочности. Его внимание привлекла и сама дорога. Она была прямой, как стрела, и, очевидно, имела прекрасное основание, иначе давно была бы разбита колесами огромных деревянных телег, грохотавших по ней вверх и вниз. Однако камни были не подогнаны по высоте и наклону, что создавало ухабистую, неровную поверхность. Леклерк съязвил:
