Дарья Аредова - Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)
Очень странно. Вроде, я по этой лестнице час назад поднимался – целая была. Не могла же она за час обвалиться, в самом деле. То есть, могла, разумеется, но мы бы услышали, точно. Сделалось тревожно. Я одним прыжком оказался на улице, опрометью кинулся под собственное окно. Позвал:
— Майя!.. Отзовись!
К моему невероятному облегчению, из окна донеслось слабенькое «Я здесь!»
Переведя дыхание, я вернулся к подъезду. И – остановился, будто налетев на невидимую стену.
Нет, стена-то, как раз таки, была. И очень даже видимая! На своем законном месте. Целая и невредимая.
Каким таким образом – если несколько секунд назад она разрушенная валялась?!
Ты сходишь с ума, Селиванов. Причем, окончательно. И бесповоротно.
Я тряхнул головой, отвернулся, развернулся обратно – и даже глаза зачем-то протер. Стена никуда не делась. Мне показалось, что трещины над карнизом сложились в улыбающуюся кошачью мордочку. Чертово воображение... Ну спасибо тебе, родное, и без того нервы ни к черту, так теперь еще и ты издеваешься!..
Кошачья мордочка подмигнула правым глазом.
Селиванов, ты псих.
Алиса
Высушенная излучением Белой Черты трава похрустывала под ногами. Ветер трепал волосы. Черная лента реки за спиной звала тихим плеском, а деревья протягивали в темноту скрюченные голые ветви. Грязно-белый забор чернел большой пробоиной – через эту самую пробоину мы и рассчитывали с Нэйси залезть внутрь. И сирена смолкла. Нэйси вдруг обернулась на ходу и спросила:
— Не боишься? Точно идем?
Я кивнула. Чего мне бояться – все как всегда, все опасно, удивительно и непонятно. Это только к незнакомому испытываешь страх – к знакомому привыкаешь. А опасность – опасность знакома с детства. Если всего бояться, тогда вообще, получается, не рождаться и вовсе.
Нэйси осторожно пролезла в дыру, замерла на несколько секунд, напряженно прислушиваясь, но было тихо, если не считать мерного гула и постукивания машин в заброшенных цехах, да еще где-то вдалеке хлопала на ветру оторванная кровля.
Зато в следующую секунду мы увидели первую тварь.
Она была похожа на большую собаку, только мощнее, и тело у нее было покрыто жесткой темно-красноватой шерстью. Нэйси выхватила оружие, но собака не нападала на нас. Сунувшись в дыру снаружи, она потянула носом, подрагивая ушами. Хвост нерешительно дернулся. Я заметила, что глаза у нее слепые, белые, одно ухо разорвано, а на правой стороне морды длинный порез, из которого сочится кровь вперемежку с гноем. Собака свесила язык, отступила назад и припустила прочь от забора, припадая на левую переднюю лапу. Мы с Нэйси растерянно смотрели ей вслед.
— Ладно, – сказала я. – Туман с ней, с собакой. Идем скорее.
Нэйси кивнула, и мы продолжили путь. У меня в горле пересохло, и потому я принималась периодически кашлять, а она на меня шипела. Но воды не было.
Впрочем, тварей тут, похоже, тоже было не так уж и много. Правда, ползучек хватало с избытком, и ворон. Ну, вороны есть везде, где есть ползучки, это все знают, так что, удивляться было нечему.
Мы пересекли заросший сухим прошлогодним бурьяном и кое-где заболоченный участок перед первым из корпусов, перебрались через рельсовые пути. Рельсы заржавели, между шпал угнездились вездесущие ползучки, одиноко стояла рыже-терракотовая от ржавчины вагонетка. У покосившейся проходной под ногами захрустело сквозь песок и щебень битое стекло, из-под мутных осколков которого разбегались муравьи. Один такой муравей едва мне шнурок не оторвал. Пришлось подстрелить. Муравей шлепнулся с моей ноги, куда он, было, вскарабкался, разбил при падении стекло и замер, чуть шевеля усами. Я перешагнула его и едва не ухнула в щель между стеклами. Впрочем, укуси меня муравей – меня б уже тут и не было.
У турникета проходной расположился растворитель. Должно быть, муравьев подстерегал.
А больше никого и не было. Только утробно урчали, стучали, грохотали, скрежетали станки внутри огромного здания. Сквозь дырку в крыше я видела тускло-бетонный корпус электростанции. И антенны на стене.
Мы с Нэйси переглянулись и, не сговариваясь, одновременно шагнули вперед.
И вдруг вспыхнул свет.
Лидия
Болело так, что я едва не лезла на стену, да и то по той простой причине, что двигаться было бы еще больнее, чем просто лежать и тихонько выть мысленно. Выть вслух я опасалась, дабы не тревожить остальных пациентов, которых насчитывалось помимо меня три человека, не считая Кондора.
Рыжая лежала на соседней кровати. Бледная, осунувшаяся, вся перемотанная бинтами, она вздрагивала во сне, и дыхание у нее было тяжелым, неровным и хриплым. Рыжие кудряшки слиплись от пота в отдельные темные кольца. Через ее кровать уютно посапывал еще кто-то, но его я разглядеть не могла. Мрачный Кондор сидел напротив через проход и читал какие-то бумаги – полковник, даже находясь в госпитале, не пожелал оставить работу. Жилистая рука держала карандаш твердо и уверенно, ни разу не дрогнув, делала на полях быстрые пометки. Иногда карандаш норовил выпасть, и тогда Кондор раздраженно хмурился. За стеной шумела вода – там находилась больничная прачечная. Мне было больно и скучно.
Правда, вскоре завозилась рыжая, отчего на белых бинтах расцвела алая клякса.
— Не шевелись, – порекомендовала я, надеясь, что она все же затихнет, но рыжая либо окончательно потеряла сообразительность от боли, либо просто не услышала. Она попыталась встать, но тут же рухнула обратно, глядя на покрытый влажными разводами потолок и переводя дыхание. Затем обернулась ко мне и вежливо произнесла:
— Здравствуйте.
— Здоровей видали, – отозвалась я словами неизвестно, куда подевавшегося Дэннера и улыбнулась ей. – Ты как?
Рыжая скривилась.
— Паршиво. А вы?
— Так же. Не знаешь, что там наверху происходит?
Рыжая замолчала, обдумывая вопрос.
— Наверху?.. – наконец, уточнила она.
— Госпиталь в подвале.
— Я давненько там не была. – Девчонка постаралась улыбнуться, но вышло не очень. – Пить хочется.
— Кувшин на столе. – Я заставила себя приподняться. Надо сказать, тело напрочь отказалось подчиняться, но я твердо решила его переупрямить – нечего распускать сопли. Я не какой-нибудь Артемис. Семь шагов до стола показались Дорогой Жизни в полном объеме, я цеплялась за стены и кровать и до крови прокусила губу, но не сдалась. Руки тряслись, от боли в глазах темнело.
Заветный кувшинчик лег в ладонь прохладной керамической ручкой, и я кое-как ухитрилась налить воды в стакан, расплескав едва ли не четверть. Рыжая что-то говорила и даже пыталась встать, но я не обращала внимания. Любой на ее месте вел бы себя точно так же – кому же захочется чувствовать себя беспомощным. Мне, вот, тоже не хотелось.
— Вот, держи.
...Я, наконец, увидела человека на кровати вблизи. И разглядела лицо.
И хорошо, что рыжая стакан взяла секундой раньше.
Он спал, мирно подложив ладони под щеку – живой. Живой и невредимый.
Я упала на койку. С губ сорвалось полуслышное
— Витька...
Дэннер
Честно сказать, тот бред, что со мной творился, я даже и списать ни на что не мог, потому, что сложно подыскивать объяснения, столкнувшись в первый раз в жизни с полнейшей несуразицей. Я и не знал-то, как бы это обозвать – не то, чтобы найти мало-мальски рациональное объяснение всему происходящему.
Я шел по абсолютно пустой улице, и облака над головой продолжали рассеиваться, медленно, но, черт бы их побрал, верно, и солнце жарило все сильнее и сильнее, будто вознамерилось меня заживо спалить. Ветерок гонял под ногами пыль и мертвые листья, твари, казалось, разом исчезли во всей округе, как, впрочем, и люди. Я был совсем один во всем Городе, и осознание этого тревожило, будто пресловутый камешек в сапоге, или мелкая, но расположенная в каком-нибудь неудачном месте, ранка. Ранок на мне, впрочем, и без того хватало. Поддавшись внезапному порыву, я взглянул на свою правую руку. На месте пореза светлела ровненькая узкая полоска очередного шрама – да и только.
И как это они ухитрились, интересно?.. Вы не подумайте ничего такого, но меня охватил чисто научный интерес.
Ладно, к черту, пока что. С ранками и прочей ерундой потом разберемся.
С таким вот расчудесным настроем я и прошел километра два по пустым улицам, зачем-то нарезая круги и упрямо прислушиваясь к тишине, и сам не заметил, как оказался у дверей бара. Просто в какой-то момент поднял голову – а он вот он, стоит себе. Автопилот, видимо. Я усмехнулся, хотя и не было мое положение особенно-то веселым.
Дверь была приоткрыта. Она болталась на одной петле и жалобно поскрипывала, будто тихонько стонала. У меня возникло ощущение, что брошенный дом плачет и зовет людей, потому что ему страшно медленно умирать в одиночестве. Неприятное ощущение.
