Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ) - Забудский Владимир

Гром салютов и парадов в честь победы и эйфория в СМИ затмили собой поиски правды. В Содружестве, где свобода слова и так всегда была весьма условна, вдобавок перешедшем на новый уровень цензуры в условиях военного положения, почти не осталось журналистов и общественных активистов, способных проводить независимые расследования. Информационную машину Союза, едва пережившего проигранную войну и заинтересованного в мире любой ценой, тоже заставили заткнуться. Таким образом, как ни сложно в это поверить, но люди, сотворившие столь ужасные вещи в век цифровых технологий, благополучно остались в тени.

Я понятия не имел, что у них за планы на мой счет. Крайне наивно было бы думать, что им не известно где я. Семь миллионов фунтов на мое лечение — серьезная сумма. И требовалась подпись кого-то весомого, чтобы ее выделить. Но зачем?! Это ведь они фактически приказали Тайсону Блэку убить меня. И в этот раз, учитывая мои травмы, совершенно очевидно, что выжил я по чистой случайности, а не по их замыслу.

И после этого они решают выделить средства, чтобы меня спасти?! А ведь эти люди были кем угодно, но только не альтруистами. Да и чувство долга по отношению к человеку, угробившему здоровье на службе в их компании, едва ли ими двигало. Но тогда какими были мотивы? Мне это было совершенно не ясно. И оттого становилось тревожно

— Вы поедете со мной? — не сумев скрыть беспокойства, поинтересовался я у доктора Перельмана. — Или только Ульрика?

— Нет, Димитрис. Никто из нас, — покачал головой врач, и тут же приободрил меня: — Не волнуйся. Наша помощь тебе не понадобится. Твоя компания выделит специальный транспорт вместе с человеком, который сопроводит тебя туда и обратно. А там на месте, как нас заверили, работает медицинский персонал. Так что ты будешь в полном порядке.

На моем лице не было написано полной убежденности в этом. И доктор, по-доброму и сочувственно усмехнувшись, шутя меня пожурил:

— Право же, пора тебе отвыкать от нашей опеки. Ты крепнешь с каждым днем. Недалек час, когда она тебе вовсе не понадобится.

— Доктор, спасибо, что верите в меня. Но давайте смотреть правде в глаза. Я все еще беспомощен, как младенец, хоть и научился немного толкать свое кресло. В таком состоянии хочется иметь рядом человека, которому можешь доверять.

— Не беспокойся. Эти люди так же хотят помочь тебе, как и мы. Во всяком случае, это их работа. Не вижу причин ни о чем волноваться.

Я неопределенно пожал плечами. Если бы меня хотели убить или еще как-то мне навредить, то это могли сделать намного раньше и проще. Но я не готов был ручаться, что способен разгадать планы этих людей. Прошлое уже не раз показало, что они способны играться с моей судьбой с такой же легкостью, как кукловоды с тряпичными куклами, а я могу об этом даже не подозревать.

— Так или иначе, у меня, как я понимаю, нет выбора, — проворчал я.

— Димитрис, как бы там ни было, я верю, что эти прогулки станут тебе полезными. В этом месте ты сможешь увидеться с такими же людьми, как ты, ветеранами, но уже успевшими адаптироваться к мирной жизни. Я верю, что ты найдешь там и пример, и поддержку, и, может быть, добрых товарищей, с которыми тебе будет приятно общаться.

— Хм, — с сомнением покачал головой я.

Перельман, похоже, не совсем представлял себе, что такое «Железный Легион». При мысли о раненых «товарищах», которые могли пережить войну, в моей памяти прежде всего всплыли лица таких как лейтенант Буллет или капитан Колд. Я представил себе, каким «счастьем» для меня была бы встреча с кем-то из них в реабилитационном центре. И решил, что мне трудно будет объяснить это Перельману.

— Что ж, посмотрим, — покорился я, рассудив, что выбора у меня действительно не было.

§ 53

Поездка в реабилитационный центр вызвала во мне ощущение дежавю. Восемнадцать лет назад микроавтобус с эмблемой «Вознесения» с угрюмым молчаливым водителем по имени Омар, не выпускающим изо рта сигарету, вез меня со станции метро «Уилсон Драйв» в интернат. Теперь очень похожий на него молчаливый тип, также отгороженный от меня стеклянной перегородкой, перевозил меня в салоне черного микроавтобуса с тонированными стеклами без опознавательных знаков, оборудованного для транспортировки людей на инвалидных колясках. Водитель, крепкий мужик в очках, не произнес ни слова, помогая мне заехать на кресле в салон, и явно не собирался изображать из себя добренькую сиделку.

За окном проносились аккуратные улочки Стокгольма. Они были именно такими, как их описывал Перельман — чистые, аккуратные, усаженные вечнозелеными хвойными деревьями и кустарниками. Несмотря на еще вполне зимний холод и снег, устилающий ветви деревьев, атмосфера царила приподнятая. По велосипедной дорожке, которая в эту пору года не использовалась по назначению, бойко сновали спортивные люди на беговых лыжах. По тротуарам гуляли тепло одетые пешеходы, большей частью молодежь, порой отвлекаясь на то, чтобы весело побросаться снежками, а на снежной целине меж деревьев, испещренной крошечными следами, стайки детей лепили снеговиков. В деревянном киоске, стилизованном под старую избушку из сруба, продавали горячий грог, глинтвейны и кофе.

Стокгольм был практически таким же чартерным городом, как и Сент-Этьен, в аэропорту которого мне довелось побывать на самой заре своих мытарств. Это была вотчина Консорциума, в дела которой Содружество практически не вмешивалось. И если Сент-Этьен был свободной экономической зоной и индустриальным парком, то Стокгольм — огромным образовательным и научно-исследовательским хабом. Именно здесь выращивались мощнейшие в оставшейся Европе мозги, и здесь же они генерировали идеи, которые вскоре коммерциализировались и приносили Консорциуму миллиарды фунтов, а иногда, если это не противоречило интересам корпораций — даже делали этот мир чуть лучше. Или, во всяком случае, разнообразнее.

Зрелище за окном вызывало во мне смешанные эмоции — немного оживления, но больше печали. Под моей затекшей отощавшей задницей было инвалидное кресло, так что вид здоровых и бодрых людей, которые резвились игрой в снежки или катались на лыжах, не мог не вызывать во мне определенной тоски. Вдобавок, я пытался представить себя там, снаружи, со своими стремными седыми волосами и перепаханной шрамами рожей. Но моего воображения для этого не хватало. Ну разве что у кромки тротуара, с преклоненной головой, блюдечком для подаяний и сильным перегаром. Что ж, Миро сможет кое-что рассказать мне об этом древнем цыганском ремесле.

Я действительно испытывал дежавю. Но сходство с событиями восемнадцатилетней давности ограничивалось обстановкой и не имело ничего общего со мной самим — ни внешне, ни внутренне. Тогда я был молод, полон сил, энергии и планов. Теперь я стал совершенной развалиной, отрезанным ломтем, изгоем, которого спасал от глубочайшей депрессии лишь самостоятельно установленный запрет на то, чтобы всерьез задумываться о своем будущем. Только не сейчас. Не раньше, чем я выкарабкаюсь и хоть немного восстановлю здоровье. Надо решать проблемы по мере их поступления.

Реабилитационный центр с умиротворяющим названием «Тихие сосны», которое, по моему убеждению, лучше всего подошло бы психбольнице, населенной лоботомитами, был расположен вдали от городской суеты, на пригорке. Довоенное пятиэтажное здание с высокими потолками, огороженное забором с острыми шпилями и окруженное тенистой сосновой аллеей, и внешне-то очень смахивала на дурдом. Когда микроавтобус въехал в распахнувшиеся перед ним автоматические ворота с обманчиво приветливой надписью «Добро пожаловать», у которых дежурил совсем негостеприимного вида охранник в черной куртке, оттопыренной из-за бронежилета, у меня тревожно засосало под ложечкой.

Мой провожатый оставил меня у стойки электронной регистратуры в холле сразу за тяжелой дубовой дверью парадного входа в здание. Здесь царила суета, какую можно встретить в холле любого публичного учреждения в час пик. Воздушные дисплеи и голограммы крутили рекламу, подобранную под специфику здешней аудитории — медикаменты, протезы, страховые полисы, оздоровительные туры и социальные ролики.