Антон Шаффер - Арт-Джаз
— Скорее! — крикнул я, и толпа хлынула в темень бомбоубежища.
Я зашел последним и изнутри закрыл дверь, моля всех богов сразу, чтобы за годы она не деформировалась, и между ней и коробом не образовалось хотя бы малейших щелей.
И здесь раздался гул. Он нарастал с каждой секундой. Все притихли и сгруппировались — незнакомые люди жались друг к другу, испуганно глядя вверх, где под потолком тускло горела лампа.
Следующее, что мы почувствовали — тряску. Нас буквально всех трясло. Единственное, чем я сейчас могу это сравнить — поезд в туннеле метро. Да, очень похоже.
— Вот и все… — сказал кто-то.
Но, по-моему, в тот момент мало кто понял смысл этих слов. Все переглядывались, испуганно перешептываясь. У всех был только один вопрос: что случилось? Верить в худшее никто не хотел. Да, признаюсь, и я еще на что-то надеялся, хотя понимал, что эта детская надежда уже ни к чему. Замигала лампочка, и погас свет. Мы оказались в полной темноте. Вот теперь людям стало по — настоящему страшно. Послышались первые рыдания, которые затем сопровождали нас первые два-три дня. Большинство женщин были в глубоком шоке. Да некоторые и сейчас — боюсь, что сознание их уже навсегда потеряло свою ясность.
Через час, прошедший в полном оцепенении, мы поняли, что живы. По всем правилам (это некоторые из нас помнили еще со школы), если бы радиация проникла в наше убежище, то все мы давно были бы уже на том свете. Значит, двери все-таки выдержали.
Старик, которого завали Игнат, вызвался быть старшим в нашей группе. Оказалось, что у него с собой были свечи. Когда они зажглись, я, приглядевшись, понял, что не такой уж он и старый — лет пятьдесят. Просто в суматохе показалось, да и ранняя седина Игната сбивала с толку.
Краем глаза я заметил, что кроме свечей и разных вещей в сумке Игната лежат кисти, карандаши, какая-то особенная бумага… Я-то далек от искусства, куда мне. Но когда с людей спал первый испуг и некоторые более менее пришли в себя, я с удивлением узнал, что сижу в одном подвале с самим Игнатом Красновым — гениальным художником, чьи картины весят (вернее, висели) в лучших музеях страны… Краснов всегда славился своей экстравагантностью — это все хорошо знали. Да многие и в лицо его не знали. Он мог бы пользоваться всеми благами и привилегиями, но вместо этого жил чуть ли не отшельником. В молодости он действительно работал учителем изящных искусств в обычной районной школе, что было просто непостижимо! Такие люди, способные творить, жили не хуже самых высокопоставленных лиц. Но он выбрал другой путь.
Наличие гения в нашем подвале сказалось на общей атмосфере. Лидерство Игната все признали безоговорочно. Видимо, что-то есть такое в людях — они думают, что если человек был тогда великим, там, наверху, то и здесь в подвале он сотворит что-то невероятное, какое-то чудо…
Но за прошедшую неделю чуда не произошло. Мы изучили все бомбоубежище. Оно достаточно обширное и вместительное, но нам приходится экономить свечи. Мы нашли две двери, помимо той, через которую вошли. Что за ними — никто не знает. Открывать их пока опасаемся.
На наше счастье, в убежище оказались сухие пайки, которые, похоже, лежат здесь еще с пятидесятых. Печенье, ставшее каменным, сахар, консервы, срок годности которых истек уже много лет назад. Но надо что-то есть — и мы едим их.
Думаю, запасов, при жесткой экономии, нам хватит еще на неделю-полторы. А потом надо будет что-то думать. Игнат, как я понял, изо всех других, больше всего доверяет почему-то мне. Хотя, если не брать в расчет женщин и детей, то из тех тринадцати мужиков, что находятся в бомбоубежище, я действительно наиболее подходящая кандидатура. И это не пустая бравада. Во-первых, я из Москвы, я это резко повысило мой авторитет среди присутствующих, поставив почти на одну планку с Игнатом. А, во-вторых, и это, конечно, куда важнее, в моральном плане я держусь куда лучше остальных. Я не знаю в чем причина. Никогда бы не подумал, что я настолько хладнокровный. Может, просто до этого в моей жизни не было таких экстремальных ситуаций, и я просто не мог проверить себя?…
Но что-то случилось. Что-то изменилось во мне. Прошлого словно не было. Не было Москвы, не было работы, не было Маши, Павлика, родителей — ничего. Я как-то легко смирился с мыслью, что все это было лишь странным сном, который затянулся и затянул в круговорот меня. А теперь я проснулся. И вот она — реальность. И ничего не может быть реальнее этого бомбоубежища, этих испуганных людей, большей части из которых, скорее всего, в ближайшем будущем придется умереть.
Эти мысли пугают меня. Я пытаюсь думать по старому, но у меня ничего не выходит. Прошлого нет. Есть настоящее. И будущее. И в наличие последнего я, сам не знаю почему, твердо уверен. Как и Игнат. Нас только двое таких в этом темном холодном помещении. И я уверен, что мы выживем.
Сейчас я прекращу запись. Свечка и так уже совсем маленькая. Ловлю на себе заинтересованные взгляды Игната — ему, похоже, интересно, что я тут крапаю в тетрадке огрызком карандаша. Но и он ловит свет от моей свечи. Сам сидит с листом бумаги и рисует. Остальные разбрелись по углам, и, похоже, уже похоронили себя заживо. Только вот Степан еще бродит как неприкаянный туда — сюда — хорошо держится пацан, не сдается. Что-то мне подсказывает, что он тоже все сдюжит. Да и Игнату он нравится. Игнат, вообще, как я понял из коротких бесед с ним, считает, что то, что в обществе принято воспринимать как отклонение — на самом деле норма. А потому он и симпатизирует Степану — хулигану, шпане, оторве.
Все. Гашу свечу. Остальное после. И сейчас я уверен, что „после“ будет».
Глава 18
Арт ошеломленно смотрел на лежащую перед ним тетрадь. Так это дневник человека, который в момент удара находился рядом с самим Красновым! Теперь ему стало понятно, почему ему дали прочесть эти записи — впереди было еще достаточное количество страниц, прочитав которые он должен понять, что за человек глава «ядерщиков». Вот, оказывается, как все. Значит, к роли шпиона его готовили чуть ли не с первых часов в лагере. Видимо, как только стало ясно, что «эвакуатор» накрылся, в голове Командующего (или Солдата? А, может, Кати?) созрел этот план.
Арт в очередной раз ощутил себя игрушкой в умелых руках кукловодов, которые тонко и изящно манипулируют им, подкидывая все новую и новую наживку, которою он охотно заглатывает.
Ему захотелось пройтись. Сидеть в тесной комнате наедине со своими мыслями было невыносимо. Отложив тетрадь, он встал из-за стола и вышел на улицу.
На поверхности жизнь продолжала бить ключом. Все куда-то шли, откуда-то возвращались, о чем-то разговаривали, смеялись. Они ко всему привыкли. Они жили в своей повседневности, где свинец небе с ядерными осадками — просто еще одна данность. Арту стало совсем тяжело — в глубине души он прекрасно понимал, что у людей просто нет другого выхода. Что им еще оставалось делать? Проклинать судьбу? Кончать с собой? Они выбрали жизнь. И уже за это одно стоит относиться к ним с уважением. И не просто жизнь, но жизнь в борьбе.
— Вышел воздухом подышать? — услышал Арт у себя за спиной. Он обернулся перед ним стоял толстячок Игорь. Вид у него был, как обычно, недовольный, но в глазах не было никакой злобы. Вот таким она был человеком — вечно на что-то сердящимся, но лишь для порядка, а не из-за того, что что-то его действительно раздражало.
— Да, что-то захотелось пройтись… — неопределенно ответил Арт, ожидая новой подачи от собеседника. И он ее получил.
— А там, — Игорь кивнул на «идеальный домик», — сейчас такие страсти кипят. Решают, как тебя лучше внедрить.
— А чего меня опять не позвали? — Арт почти крикнул эту фразу. Внутри у него все закипало. — Я тут что? Мальчик, которому сказали, он сделал?
— Ну-ну, не кипятись, — принялся успокаивать его Игорь. — Я тебе это, можно сказать, по секрету сказал, а ты на весь лагерь раскричался. Зачем тебе там сидеть? Обстановку ты все равно не знаешь — потом тебя подробно проинструктируют. Все правильно. И поверь, мальчиком тебя никто не считает. После того как ты дал окончательное согласие, Владимир стал к тебе относится с еще большим уважением. Так что расслабься, наслаждайся этой жизнью, насколько оно вообще возможно…
Игорь горько усмехнулся, а потом заглянул Арту в глаза и спросил:
— Слушай, Артем, а как там у вас? Расскажи…
— У нас? — Арт призадумался. — Даже не знаю, что тебе и рассказать…
— Да все расскажи, — загорелся Игорь. — Ты понимаешь, Артем, мне сейчас тридцать пять, то есть во время удара было десять. Ты много помнишь из этого возраста? Вот и я не очень. Сплошные обрывки. Конечно, остались в голове воспоминания о синем небе, ярком солнце, обычных днях, о родителях. Но все стерто, все смазано. Никаких ясных образов. Я много раз просил Владимира разрешить мне побывать там, у вас. Но ни разу он не сказал «да». То ли не доверяют, то ли еще что-то. Не могу понять. Но я здесь, Артем, задыхаюсь. И вся наша борьба… Нет, конечно она важна, кончено это смысл всей нашей жизни, но, понимаешь, Артем, даже если мы победим, небо-то от этого голубым не станет…
