Юлия Шолох - Старая развилка (СИ)
И свалился вниз.
* * *И снова Степан проснулся ни свет ни заря. Недовольно поморщился — кончик носа колола сухая травинка. Ну что опять? Рада после того случая, когда ее поймали за поличным больше не подходит, а громко кричит прямо от входа и сразу же выскакивает за ворота.
Так что же его разбудило?
Степан прислушался к себе и немедленно сел.
Не может быть.
Или может? Или просто дурной сон? Или оставшийся от похвал старосты осадок величия, который раздражает, потому что не дает вернуться к прежней, пресной жизни? Хочется, конечно, обладать уникальным даром, да вот только как его принять, если сам не веришь что это возможно?
Да и пусть… разве важно, что скажут остальные, пусть даже выставят на посмешище, ведь главное, он обещал Кильке, а она смеяться точно не станет.
Рубаху Степан натягивал уже по дороге к ее дому.
Не успел переступить порог, как увидел Кильку стоящей на лестнице, будто она кого-то ждала. Сползшая с плеча сорочка, слишком широкая и длинная. Растрепанные волосы. Удивленный взгляд.
Через секунду она бросилась наверх и исчезла в комнате. Степан невесело усмехнулся. Ему ни пришлось произносить вслух ни единого слова, так что и смеяться, если что, будет не над кем. Кстати, а дальше что? Определенно, оставить Кильку одну сейчас он не может.
Она пробежала мимо уже полностью собранная, ничего вокруг не замечая. Дверь в дом и калитку пришлось запирать Степану, причем наспех, чтобы успеть ее догнать. Остановилась Килька только у дома, из которого почти сразу вышел немолодой сутулый человек.
— На западной границе что-то случилось.
Человек даже в лице не изменился.
— Готовьте лошадей.
Килька уже вылетала на дорогу.
— Олег, беги к Лесовику и Синей бороде, скажи, ждем прямо сейчас на конюшне с вещами, — донесся до Степана голос мужчины, когда они уже бежали дальше.
На конюшне, где держали лошадей для общественных нужд, пришлось тратить время и ждать, пока лошадей оседлают и явятся люди, за которыми отправился невидимый Олег.
Степан и представить не мог, сколько сил понадобилось Кильке, чтобы дождаться остальных, а не просто бросить всех к чертовой матери и не уехать одной. Не знал и знать не хотел.
Дальше все тянулось, как во сне. Куда-то быстро ехали в мутном киселе рассвета. Деревья, холмы, трава, ручьи. Твердое седло. Прямая спина Кильки впереди. Сухой мусор, беспрестанно сыплющийся за шиворот.
Потом разгорающаяся жара, терпкий запах смолы.
Потом затянувшееся облаками небо. Но дождь так и не пошел.
Потом карусель завертелась невероятно быстро. Закружилась до смазанных пятен в тот самый момент, когда они нашли бредущего по лесу ППшера со слипшимися на затылке от крови волосами. На появление всадников он отреагировал коротким безумным взглядом и снова уставился в землю, выискивая следы.
Килькину руку ППшер остановил раньше, чем она к нему прикоснулась.
— На запад, — тусклым голосом сказал и побрел дальше.
И они шли на запад, где на лошади уже было не проехать. Лошадей некоторое время вели за собой, а потом оставили, привязав на небольшой полянке с сочной травой.
Как во сне, слишком настоящем, чтобы быть правдой, Степана царапала и хлестала окружающая стена зарослей, сквозь которые они продирались. Ноги намокли в каком-то мелком болоте, мошки, казалось, забрались в каждую складку одежды.
На фоне живого, щебечущего, скрипящего и тявкающего леса полное молчание окружающих людей звучало жутко.
Потом они нашли брошенную стоянку чужаков, которую судя по остывшему костру те покинули довольно давно.
Там же нашли тела. Двоих видимо некоторое время пытали, а третьим был белый как мука Ронька.
Степан не хотел смотреть, но смотрел.
Смотрел, как рядом с братом опускается на колени ППшер, медленно, будто время затормозилось. Как он выхватывает пальцами из земли куски, будто это свежий мягкий хлеб. И как в его движениях не остается ничего человеческого. И те звуки, от которых волосы на голове встают дыбом, никак не может издавать человек…
Черную тень, дрожащую на ветру рядом так сильно, будто она бесплотный, бестелесный дым, он так и не узнал.
И только Ронька остался спокоен и невозмутим. И хотя бесцветные губы не шевелились, Степану казалось, вокруг звучит его слегка потерянный голос.
* * *Ах, какие тучи,
Какие тучи!
Дальняя дорога
С ивою плакучей…
14
Похороны состоялись следующим вечером.
О том, что утром несколько человек с Килькой и Степаном сорвались в западный лес, знали все. И когда в обед следующего дня они вернулись с телами убитых, деревня всколыхнулась, новости вспыхнули и разлетелась горящими искрами, будто подожженный улей.
Гале проболталась Катька. И единственной эмоцией было тупое, вязкое удивление, почему тогда, три дня назад на празднике она не увидела Роньку? Почему не дождалась, чтобы хотя бы поздороваться?! И неужели… неужели прошло всего три дня?
Горе часто заставляет окружающий мир замереть. Галя с трудом думала, слушая Ольгу и не слыша. Медленно, как в кошмаре пробивалась сквозь пустоту и пыталась вспомнить, когда именно успела так к нему привязаться. К ним всем, если честно, даже к Степану. А какого сейчас…
Были вещи, о которых она думать не решилась.
Теперь на кладбище Галя стояла напротив вырытой наспех ямы. Немного в стороне, рядом с остальными пришедшими прощаться, не в силах потревожить эти две черные неподвижные тени у самой могилы.
Немного полегчало от трусливой мысли, что тело завернули в ткань и лица не видно. Но даже сейчас она не могла смотреть туда, вниз, поэтому смотрела вокруг. Столько людей, но разве среди них много тех, кто действительно считает, что потерял кого-то дорогого? Большинство пришло просто для поддержки, после того как чуть раньше похоронили двух других, Одноухого и Ивана, которых местные знали большую часть жизни.
Все окружающие понимали, что случилось в лесу. Перед смертью двое патрульных рассказали чужакам все. Не могли не рассказать, мало кто станет молчать после того что с ними проделали (судя по следам на телах). Чужаки ушли с полной информацией о деревне, ее жителях и их беззащитности. Но существовала еще одна вещь, о которой можно было только догадываться. Ронька сказал пришельцам нечто такое, что заставило их немедленно уйти, не пытаясь увести с собой хотя бы часть народу. Не карауля остальную часть патруля, которая по их расчетам еще не прибыла. Вот только что?
Над этим еще не раз станут ломать голову, но не сейчас.
В какой-то момент Галя просто открыла рот и запела, хотя никто не просил. Но в ее деревне было принято, чтобы для тех, кто уходит, пели родные. А сколько тут вокруг людей, которых можно считать Роньке пусть не родными, но хотя бы друзьями? Степан петь не умел, а…
Галя пела, стараясь, чтобы слезы не срывали голос.
Не для тебя придет весна,
Не для тебя Дон разольется,
И сердце девичье забьется
С восторгом чувств не для тебя.
Не для тебя цветут сады,
В долине роща расцветает,
Там соловей весну встречает,
Он будет петь не для тебя.
Не для тебя журчат ручьи,
Бегут алмазными струями,
Там дева с черными бровями,
Она растет не для тебя.
Не для тебя придет Пасха,
За стол родня вся соберется,
Вино по рюмочкам польется,
Такая жизнь не для тебя.
А для тебя кусок свинца,
Он в тело белое вопьется,
И слезы горькие прольются,
Такая жизнь брат ждет тебя.
Темнело, приближалась ночь, ветер становился холоднее, а Галя пела, не в силах остановиться. Пела, когда люди подходили беззвучно прощаться. Пела, когда могилу засыпали. Когда Степан остановился напротив, кивнул с благодарностью и молча отошел.
Пела, когда люди постепенно расходились. Неизменными оставались только две тени и Галя не могла остановиться, потому что ей казалось, они ей этого не простят.
В голосе появились хрипы, когда ее остановила Ольга. Кроме хозяйки людей вокруг больше не было. А тени все так же неподвижно стояли…
— Хватит. Пошли. Пора уходить.
— Не могу их оставить.
— Можешь, — Ольга сильно, до боли сжала плечо и потянула прочь. И Галя послушно пошла вслед за ней. Она все оглядывалась, каждые два шага оглядывалась…
Тени не заметили, что остались совсем одни и больше никто не поет. Казалось, они и сами неживые.
Проворочавшись всю ночь, Галя встала на рассвете и бродила по кухне, пока из своей комнаты не вышла Ольга.
— Я должна идти к ним. Я знаю.
Она бы ушла и без разрешения, это понимали обе. Но хозяйка много для нее сделала, а хозяин пусть не сделал ничего, но одной его любви к дочери хватило Гале, чтобы считать его чуть ли не святым. Ну, может не совсем святым, но, по крайней мере, не хотелось, чтобы они вспоминали ее как совсем неблагодарную тварь. К счастью Ольга не стала ни запрещать, ни говорить, что Галя там лишняя. Да и откуда ей знать? Что она знала о Кильке, о братьях, непроизвольно злилась Галя. Кто о них знал? Только боялись да придумывали сплетни одна другой страшнее… Никто толком и не утруждался правдой!
