Ян Валетов - Ничья земля
— Догадываюсь, — сказал Сергеев. — Ты, кстати, тоже не институтка, когда тебя зацепишь.
Матвей печально кивнул и шмыгнул носом.
— Просто, я думаю, что скажет настоящий раввин, когда его пришлют сюда.
— Не бери в голову, — сказал Сергеев, чувствуя, как от тепла печей, его начинает обволакивать сон. Молчун уже клевал носом, привалившись к его плечу. — Настоящий раввин оглянется вокруг, сдвинет набекрень кипу, расправит бороду веником, и скажет:
— Это что тут у вас за фигня! Ну-ка, дайте-ка мне автомат!
Сначала вереницей пошли врачи. Разговаривать при них было неудобно — Блинчик охал, когда его осматривали, косил подбитым глазом в сторону Михаила и шепотом матерился, когда кто-то из эскулапов нажимал на больные места.
Потом, дав минут пять передышки, косяком пошли сестры — утки, уколы, анализ крови, тонометры и термометры.
Потом гоголем вошел сам главврач, за которым осторожно, и не убирая с лиц озабоченное выражение, шли заведующий отделением, лечащий врач и старшая сестра. Все четверо так преданно смотрели на Блинова, что Сергеев почувствовал себя сиротой и симулянтом. Ему, обладателю двух треснувших, одного сломанного ребра, многочисленных ушибов и легкого сотрясения мозга, было просто нечего делать рядом с Владимиром Анатольевичем, имеющим в активе два перелома, трещину и сотрясение мозга средней тяжести. Вместе с депутатским статусом и партийным билетом это делало Блинчика просто неотразимым.
Когда весь свет медицины правительственной больницы исполнил над загипсованным лидером национал-демократии все запланированные па, и, как минимум, полтора десятка фуэте и, с чувством выполненного долга, удалился, в палату заглянул невысокий, средних лет мужчина, стриженый «ежиком» и ужасно похожий на Дональда Дака.
— Владимир Анатольевич, — сказал он, улыбаясь с такой радостью, будто бы не видел Блинчика лет, этак, десять, — к вам можно?
— Заходи, Васильевич, — сказал Блинов, устало. — Что, шефа привез?
— Да, нет, — ответил улыбчивый Васильевич, заходя, — шеф будет через полчасика. Я вам еще три человека охраны привез. И, вот, зашел поздороваться. Посмотреть, значит, как вы…
— Пока жив, — произнес Блинов с трагической, но очень выверенной, интонацией. — Жене сообщили?
— Маргарита Леонидовна приедет вместе с Александром Леонидовичем и Петром Виленовичем. Вы не волнуйтесь, они знают, что вы не при смерти. Слава Богу, что все так обошлось, Владимир Анатольевич. Ребят ваших, конечно жалко.
Он повернулся к Сергееву, посмотрел на него уже без служебного выражения лица, но с явным уважением.
— Вы Анатольевича из тачки вытащили?
— Было дело, — сказал Сергеев. — Откуда знаешь?
— ГАИшники прояснили — они около забора прыгали, пока «мерс» разгорался. Вас видели, как вы шефа из салона выдираете. А потом, когда ё… — он покосился на Блинова, словно тот был институткой или барышней на выданье и материться при нем было грешно, и поправился. — Ну, когда тачка рванула, они увидели, как вы летите в обнимку и подумали, что все — конец.
— Он, Васильевич, не только меня из салона вытащил, — вмешался Блинчик, — если бы не он, гореть бы мне от первого выстрела. Он сообразил, что будут стрелять и успел скомандовать. И руль, когда Сашу убило, он перехватил. Если бы не он, меня бы с вами уже не было.
Может быть, Сергееву показалось, а, вполне возможно, и нет, но мысль о том, что Владимир Анатольевич мог покинуть этот прекрасный мир, не вызвала у Васильевича должного приступа ужаса и неконтролируемой скорби. Вполне объяснимая реакция профессионала, который служит другому хозяину, но знает правила игры. И эта сдержанность реакций внушала Михаилу уважение к гостю: быть слугой и быть слугой двух господ — разные вещи.
— Счастлив ваш Бог, Владимир Анатольевич! — он еще раз внимательно посмотрел на Сергеева, и едва заметно кивнул, как свой — своему. — Ребят я отдал в распоряжение Толику. Хорошие ребята. Потом, как ряды пополните, отдать не забудьте. На счет Саши, и Рубена с командой — мои соболезнования, еще раз.
— Спасибо тебе, Васильевич, — сказал Блинов. — И за ребят, и за заботу.
Искренне так сказал, веско — так отец-генерал говорит уцелевшим солдатам после тяжкого боя слова благодарности. Сказал, заставив одной интонацией вытянуться во фрунт Васильевича, и очередной раз поразив Сергеева неожиданностью реакций и многогранностью натуры. Блинчик был действительно, лидером, человеком, умеющим и любящим управлять — это был дар природы. Казалось, еще секунда — и склонятся знамена, взорвутся грохотом полковые барабаны, и, на легкий пиджак Васильевича, сухая, изящная рука, навесит орденскую ленту — и грянет в тысячу глоток троекратное «ура».
— Хорош, — подумал Михаил, — ох, как хорош. Вот теперь понятно, что сделало тебя, выпивоху и женолюба, величиной на политическом небосводе. Не ум, не обаяние, не внешность — вот это умение сказать то, что нужно, и так, как нужно, и в нужный момент, заставив окружающих думать и чувствовать в унисон. То, что называется новомодным словом харизма. Редкое явление во все времена, так как осмыслению и пониманию сути не подвержено.
Из коридора послышался шум, загудели несколько встревоженных мужских голосов. Приглушенный дверью до полной невнятности, стал слышен голос женский — раздраженный и резкий по тону. За стеной что-то с грохотом упало. Шум голосов перешел в разговор на сильно повышенных тонах. Васильевич, подняв брови, выпал из-под очарования Блинчиковых обертонов, и пробкой вылетел в коридор.
Дверь палаты распахнулась, пропуская Васильевича наружу, а звуки — во внутрь, и Сергеев услышал родной женский голос, посылавший кого-то к бениной матери.
— Вика, — подумал Сергеев, ласково.
— Руки убрал, на фиг! — раздалось со знакомой хрипотцой. — А не уберешь, тебе их лично Блинов и выдернет!
— Да, нельзя туда, — бубнил кто-то из бодигардов, — не положено!
— Руки убрал, я сказала! Телок в хлеву будешь за вымя тягать! Кому не положено!? Мне не положено?!
— Да, я не тягал! Не трогал я! Чего вы наезжаете!?
И с огромной радостью:
— Валерий Васильевич, ну, хоть вы объясните женщине, что сюда нельзя!
— Руки убрал! Слава Богу! Валера! Они вдвоем там?
— Доброго дня, Виктория Андроновна!
— Какая баба! — сказал Блинчик с неподдельным восторгом в слабом голосе. — За что тебе Умка, так везет? И коня, и в избу, и на охраняемый объект! Сергеев, ну, поделись, как тебе это удалось?
Вика в палату не вошла, а вбежала: встрепанная, почти без косметики, в синих джинсах и трикотажном свитерке. Похожая больше на старшекурсницу, чем на акулу пера.
Васильевич только заглянул в дверь, оценил обстановку, правильность принятого решения, и тут же ретировался.
Увидев распятого на вытяжках Блинова, и лежащего на соседней кровати в позе Тутанхамона Михаила, Плотникова нащупала стул, стоящий у стены, и уселась на него, чуть сгорбившись, опустив сумку между широко расставленных коленей.
Взгляд у нее был не самый дружелюбный.
— Сукин ты сын, — сказала она устало. — Негодный сукин сын!
Было неясно, к кому, собственно, она обращается — мужчины переглянулись.
— Весь Киев гудит — на Бориспольском перестрелка. Куча погибших. Кто говорит — пять человек, кто говорит — десять. Но все говорят, что живых нет.
Она подняла глаза на Блинчика.
— На тебя все газетчики уже некролог готовят.
— А ты, — сказала Вика Сергееву, — ты, позвонить мог? Ты что — не понимаешь — я думала, что тебя уже нет!? Почему? Почему тебе и в голову не пришло позвонить?
— Вика, — произнес Сергеев, примирительно, — да как бы я тебе позвонил? Я полчаса назад еще был без сознания!
— Виктория, — вмешался Блинов, — Умка правду говорит! Я понимаю, что ты волновалась. Тебе от Сидорчука позвонили? Ты, вообще, откуда знаешь, что мы здесь?
Плотникова посмотрела на него, как на предмет обстановки и опять перевела взгляд на Михаила.
— Ты хоть цел?
— Относительно. Могло быть хуже.
— Да, цел он, цел, — опять встрял в разговор Блинов со своим страдающим голосом, — успокойся.
Но на него не обратили внимания.
— Я думала, что ты погиб.
Она встала, и, подойдя к его кровати, склонилась над Сергеевым так, что ее челка почти касалась его лица.
— Я живой, — сказал Сергеев.
— Я вижу. Я испугалась. Я испугалась, что ты ушел не попрощавшись.
— Я не хотел тебя будить.
— Глупый, я не то имела в виду.
Она прикоснулась губами к его лбу. Дыхание было теплым, словно дуновение летнего ветра.
— Мог бы выйти, вышел бы, — проворчал Блинчик со своей кровати и грозно загремел растяжками. — Устроили тут нежности! Я вам что — статуя Командора?
— Если честно, — сказала Плотникова, не поворачивая головы, — ты сейчас больше похож на гипсовую статую девушки с веслом, из парка культуры и отдыха.
