Андрей Русанов - Охотники на людей
— Мих, если дело выгорит, мы через завхоза сок твой толкнем. Озолотимся! – Таня приложила указательный палец к губам. – Только тс–с! Это страшная коммерческая тайна.
— А я помогу вам это дело на поток поставить – к беседе подключился Алекс. – У меня бабушка ух какой сок делала! Только тайна не коммерческая, а военная, потому как продукт будет стратегическим!
— Мысль стоящая, так глядишь, снимут тебя с командования, и пойдешь сок гнать на пару с дедом, – мы совсем развеселились. – Главное весны дождаться, да действительно сделать, а то поговорим–поговорим, да на этом все и закончится. А мысль‑то действительно стоящая, тут очень многого не знают…
— А ведь все новое – это хорошо забытое старое, – Таня пыталась быть серьезной.
— Угу, давайте еще и деготь добывать в промышленных масштабах! – съязвил Мих.
— Да, тебе чаще надо в марш броски ходить, – не унималась Таня.
Сама обстановка располагала к рождению самых непонятных, странных и, вместе с тем, очень занятных тем для бесед.
Было холодно, дождь давно насквозь промочил плащи и теперь пытался проложить дорогу пронизывающему северному ветру прямо к нашим костям. К тому же ни на минуту не оставляло чувство, что за нами следят. Оно не было таким ярким, будто кто‑то в упор смотрит вам в спину, но едва уловимым, на уровне интуиции.
На хуторе нашему отряду не очень обрадовались – это читалась на угрюмых, молчаливых, а иногда откровенно злых лицах хуторян. Впрочем, и нам после таких нечеловеческих нагрузок – а мы просто валились с ног от усталости – общаться вовсе не хотелось. Мы сразу же передали старшему приказ о подготовке, вот и весь разговор.
Ощущение, что за нами следят, усиливалось. Оно стало навязчивым, будто теперь слежку вел не один человек, а несколько.
Нас разместили на сеновале, весьма просторном и сухом, несмотря на земляной пол. Крыша была весьма приличной и не протекала, несколько небольших окон давали свет, который просачивался сквозь мутный и поцарапанный, некогда белый пластик, заменявший давно выбитые стекла.
Старший практически сразу довольно жестко попросил не подходить к хуторянам, не следить за ними, не лапать женщин и не разжигать огонь, пообещав взамен баню, стирку, каждые два часа кипяток, а по вечерам горячий ужин…
Многое казалось нам странным – от злых неприветливых лиц и тяжелых взглядов, до нехарактерного крестьянам гостеприимства. Многие говорят, что первые впечатления обманчивы… По своему опыту скажу, что это не так, просто эти «многие» не пытались разобраться в себе, своих ощущениях, в людях и уж точно, не только не пытались поверить интуицию, но и более того – никогда не развивали это очень полезное бесценное чувство… Я в свои тридцать с лишним лет практически всегда вижу человека насквозь… Так или иначе, но в этот раз я был так измотан, что вместо рассудка воспользовался мозгами и не обратил на интуицию ни малейшего внимания.
Вечер и почти весь следующий день ушли на то, чтобы исследовать местность, найти и обустроить позиции, расставить и замаскировать секреты, ловушки (об их расположении мы рассказали местным жителям – несчастные случаи нам не были нужны), ну и, конечно же, привести себя в порядок.
Время текло по–разному – у одних быстро, у других медленно, у кого в безделье, а у кого в делах…
Без малого неделю мы несем службу на старом удаленном хуторе, губим свои нервы и здоровье в тяжелых условиях… Я смотрю на струйки воды, что монотонно сбегают с крыши: капли увеличиваются, затем отрываются от досок и падают вниз. Летят медленно, долго, а, ударяясь о землю, нет–нет, да и перевернут какой‑нибудь маленький цветной камушек, а то и вовсе разлетятся мириадами прозрачных брызг.
Но одно дело смотреть на капли, что взрывают пузырями серую поверхность луж, со стороны, из тепла, и совершенно другое – ощущать их на себе, вздрагивать при каждой новой игле, что, падая с тяжелого свинцового неба, пронзает тело насквозь… Я поморщился и попытался поглубже зарыться в душистое теплое сено…
— Спичка горит сорок пять секунд! Я считаю до пятидесяти! За это время вы должны как минимум раздеться. О том, чтобы одеться, я уже молчу! Нет на вас моего сержанта, десять шкур спустил бы! – Алекс набрал полную грудь воздуха, чтобы разразиться первоклассной бранью, но вместо этого лишь почти до крика повысил голос. – Ничего, до вечера, вы у меня в штаны будете запрыгивать! Сейчас вы у меня разучитесь спать на посту!
Алекс с самого утра муштровал двух провинившихся недавно парней, заставляя их раз за разом то одеваться, то раздеваться на время, и те уже просто с ног валились… Наказание за такой тяжелый проступок было весьма легким…
Мих уже несколько часов кряду спорил с Танькой о чем‑то, связанном с лошадями, и спор их постепенно свелся к банальной ругани. Мы все были на взводе – сказывалось напряжение и затянувшееся ожидание, и неизвестность, поэтому такая разрядка была просто необходима.
Бронислав, которому совсем недавно удалось каким‑то чудом раздобыть на базе внушительных размеров нож, занимался его заточкой. Он то и дело плевал на небольшой прямоугольный брусок, после делал замысловатые пассы двумя руками, довольно урчал или просто хмыкал и, натянув одной рукой свой, привязанный к бревну, кожаный ремень, начинал водить железкой взад–вперед уже по нему. Самое интересное было вовсе не это, а проверка остроты лезвия. Он придирчиво проверял, режет ли нож волосы на руках или ногах, и даже если нож эти самые волосы резал, сын кузнеца, недовольно качая головой, начинал весь процесс сызнова, чем нас в первое время ужасно забавлял. Мы с удовольствием подтрунивали над ним, советуя побриться всему и сразу, а не ходить наполовину стриженным.
Его левая рука (да и нога) была еще со вчерашнего вечера абсолютно лысая, а нож, на мой взгляд, давно бы дал фору самой лучшей опасной бритве. Все же яблоко от яблони далеко не падает, и это хорошо.
Что до меня, то я давно уже научился определять остроту ножа по отсутствию бликов, когда держишь нож лезвием к себе и смотришь прямо на него, сверху вниз, – если оно отсвечивает белым, если есть «завалы» или полоса, которую оно создает, неравномерная, то нож надо точить… А еще… Незачем лишать себя растительности. Так недолго и в женщину превратиться.
Что касается остальных, то тут особо нечего рассказывать – все было как обычно. «Монахи» в унисон храпели после тяжелого наряда, развесив свою одежду на веревках вдоль стены, а наш здоровяк с внешностью казака стоял полуголый под дождем, закрыв глаза, и усиленно дышал (мы давно привыкли к странным выходкам нашего регулярно практиковавшего «моржевание» великана). Кто‑то из бойцов заступил в наряд, кому‑то предстояло только–только заступить и просидеть под проливным дождем несколько часов, мечтая о горячем травяном настое, заплесневевшем сухаре и горстке орехов или сухофруктов… Кто‑то сидел или лежал, рассматривая почерневшие от времени, истрескавшиеся бревенчатые стены. Одним уже порядком надоели бесконечные разговоры, а кто‑то, молча не мог просидеть и минуты…
Так шло время. Менялись лишь темы бесед под бесконечный счет Алекса, да под нелепые попытки его подопытных совладать с одеждой…
Боже, как я ненавижу дни, заполненные разговорами… Как я ненавижу дни, когда полно свободного времени… «Пожалуйста, Небо, не надо больнее», – наверное так надо просить Бога, чтобы он избавил от неопределенности, от прошлого… Как я ненавижу в такие дни себя… Как я ненавижу в такие дни всех…
Воспоминания… Иногда, это прекрасный способ убить время… Иногда это незаменимое средство, чтобы убить себя… А впрочем, впрочем, все фигня… И пьяный отрыв в пабе Портер в Киеве, и в боулинг клубе «Сфера» в Смоленске, прогулки по Баумановской или Арбату в Москве, или изуродованный бездарными архитекторами Минск… Все ерунда… Даже борьба разума и безумия на четырнадцатом этаже, перед прыжком вниз… Все игры разума… Все сейчас не стоит и ломанного гроша…
Мягкое ароматное сено, монотонный шум дождя и шум ветра благоволят спокойным мыслям. Люди лишь тлен… Вирус. Не более. Люди давно перестали быть частью планеты… Им нет места на ней… Как я мечтал их уничтожить… Как я мечтал… Когда‑то я мечтал… Я умел мечтать… Когда то я мог мечтать… Когда‑то все дети, все взрослые мечтали… А теперь… Уже много лет… Они пусты…
Струйки воды все так же сбегают с крыши, капли все так же медленно падают с небольшого козырька, чтобы, упав, нет–нет, да и перевернуть какой‑нибудь маленький цветной камушек, а то и вовсе разлететься во все стороны мириадами прозрачных брызг.
Время стоит на месте, лишь стремительно течет поток мыслей, пытаясь утянуть за собой в бесконечность. В голове беззвучно тикают несуществующие часы… Еще раз сменились ребята на постах, снова горячий чай возвращает тепло телу, возвращает к жизни…
