Колесо года (СИ) - Пронина Екатерина
Выстрелили за окном петарды. Белая вспышка холодной ярости ослепила Игоря. На миг заболела голова. Он представил, как Котька, обиженный и заточенный в комнате, методично ломает одну модельку за другой. Отковыривает номера. Развинчивает колёса. Ногтями сцарапывает краску.
Ледяной ком в животе всё рос и рос. Теперь там был уже не маленький сугробик, а целый снеговик. Изуродованный злыми мальчишками мстительный снеговик с рябиновыми потеками на щеках.
С тошнотворным чувством Игорь вернулся за стол. Он никому ничего не сказал. Праздник продолжался.
Дядя Николай открыл бутылку шампанского, пробка выстрелила в люстру, мама запричитала. По телевизору началась «Ирония судьбы». Таньку погнали спать. Котька остался, потому что никто не следил за его режимом, но скоро и сам задремал на диване, закутавшись в покрывало.
— Сиди, мам, я его уложу, — сказал Семён.
Он осторожно подхватил брата прямо вместе с покрывалом, чтобы не разбудить. В его сильных, мускулистых руках пухлый Котя казался крошечным, как игрушечный пупс. Семён улыбнулся мягкой, светлой улыбкой, которая редко появлялась у него на лице. Тётя Людмила рассеянно кивнула, смахивая слезу над тарелкой солёных огурчиков. Дядя Николай по обыкновению начал посапывать, запрокинув желтоватое, похожее на луковицу лицо.
Семён отнёс Котьку спать и вернулся, неловко потирая багровую шею.
— Там Котофей Николаич немного поиграл с твоими машинками, — шепотом сказал он, склоняясь к уху Игоря. — Мы тебе завтра всё склеить поможем, хорошо?
— Не вопрос, — губы сами собой растянулись в медовой улыбке. — Что я, маленький, что ли?
Папа пожаловался, что терпеть не может «Иронию судьбы» — мол, ему всегда жалко Ипполита. Мама переключила на «Голубой огонёк». Семён разлил всем, кроме Игоря, шампанское, и сел рядом с тётой Людой. Она положила на плечо сына рыжую голову в сбившихся кудряшках. Тушь у неё поплыла от слёз и сделалась похожа на дешевый грим. Дядя Николай с присвистом сопел, выпирающий над ремнём живот колыхался, как желе.
Игорь дождался, когда начнётся обращение президента, и тихо выскользнул на кухню.
Там на застеленной ватой тумбочке стояла пластиковая ёлка. Слабо моргали в сумраке огоньки гирлянды, издевательски улыбался красным ртом пластиковый Дед Мороз. А под ёлкой лежали подарки. Игорь нашёл среди них картонную коробку с улыбающейся на ней красной машиной. Он был слишком взрослым для такого, а сестра фанатела по Барби. Значит, этот подарок мог принадлежать только Котьке.
— Гоша, куранты скоро! — крикнула из комнаты мама.
— Я сейчас… Мне в туалет надо…
Игорь аккуратно поддел ножом скотч, чтобы потом можно было незаметно запечатать коробку обратно. Открыл холодильник и встал на стул, чтобы достать мандарины с верхней полки. Их специально убрали так высоко, чтобы Котька не смог добраться. Игорь выбрал три жёлтых, сочных шара с пупырчатой, тонкой кожицей, перед которыми никак не сможет устоять шестилетка. Один за другим, он запихнул мандарины в подарок. Забили куранты.
Завтра утром Котька наверняка встанет раньше всех. Взрослые будут гулять ночью, а Татьянка любит валяться в постели до обеда. Значит, двоюродный братец прибежит на кухню первым. Станет вскрывать подарки. В коробке с улыбающейся красной машиной он найдет три спелых мандарина и, не веря в своё счастье, торопливо съест их, пока не видят взрослые. Через несколько долек лицо его начнет синеть. Он захрипит, но в кухне хорошая дверь, и его не услышат. Фиолетовый язык выпадет изо рта, горло раздуется, как подушка.
Только через несколько часов его найдет под ёлочкой Игорь — ни в коем случае не Татьянка! Незачем ей на это смотреть. Тётя Людмила наконец получит настоящий повод поплакать. Пусть хоть в этот раз её напомаженный рот искривится искренне. А дяде Николаю всё-таки придется купить живую ёлку, чтобы кидать за маленьким гробом, обитым самой дешевой тканью.
Игорь так размечтался, что даже облизнулся. И тут его кто-то взял за шею.
Обернувшись, он увидел Семёна. Огоньки гирлянды бросали красные, жёлтые, зелёные отсветы на его спокойное лицо, поэтому в ледяных, как у рыбы, глазах загорались и гасли искры разных цветов. В соседней комнате всё ещё били куранты.
— Сём, я тут так… ничего… — отчаянно зашептал Игорь.
Семён приподнял его за горло и толкнул к открытому холодильнику. Лопатки обдало морозом. С верхней полки покатились и застучали по полу мандарины.
— Я просто есть захотел, — Игорь плаксиво скривил рот. — Фруктиков. Какой же без мандаринов Новый год?
На миг ему показалось, что двоюродный брат его убьёт. Задушит и запихнет в морозилку. Или оставит коченеть под пластиковой ёлкой. Но Семён вместо этого зажег сигарету, открыл форточку и шумно втянул дым.
— Тогда ешь, — он поставил на стол раскрытую коробку с красной смеющейся машинкой.
Игорь дрожащими руками вытащил три мандарина. Он торопливо почистил первый, брызгая на стол соком, разломил дольки и запихнул в рот сразу половину. Вязкая кислятина склеила челюсти, подбородок и ладони стали противно-липкими. На ресницах задрожали слёзы. Семён сбил пепел о краешек блюдца с лимонными корками.
— Ещё ешь.
— Я не хочу больше, — с трудом ворочая языком, сказал Игорь.
— Тогда зачем взял три?
Пришлось есть ещё. Куранты замолчали, из соседней комнаты теперь долетало «Счастье вдруг, в тишине…» Игорь ел дольку за долькой, хлюпая носом и растирая слёзы сладкими от сока ладонями. Семён курил, раздувая ноздри, и грудь у него поднималась так тяжело, будто он грузил вагоны. На улице хлопали, как выстрелы, петарды.
«Чтоб вы все сдохли», — злобно думал Игорь, глотая кисло-сладкую слюну.
Он жевал и мечтал, что утром плотный, слежавшийся снег упадет на машину дяди Николая и раздавит их всех. Представлял дольку мандарина, которая застрянет в горле у Котьки и задушит его. Тётю Людмилу, повешенную на ёлочке на её же безвкусные бусы: нитка искусственного жемчуга стягивает жирное горло, единственная туфля болтается на варикозной ноге. Семёна, разрезанного на кусочки и расфасованного по контейнерам, как холодец. Семёна, у которого из пробитого горла торчит ёлочная игрушка. Семёна, замороженного, как ледяная скульптура в парке.
Когда мандарины закончились, Семён встал, потушил сигарету, смахнул кожуру в мусорный контейнер.
— А теперь ты, Игорёк, пойдешь в ванную, умоешь рожу и вернёшься с улыбкой.
Он похлопал двоюродного брата по мокрой от слёз и мандаринового сока щеке и добавил:
— Не порти людям праздник.
* * *
Умывшись ледяной водой и тщательно утерев лицо махровым полотенцем, Игорь проскользнул в прихожую. Какое-то время он стоял в нерешительности, глядел на жёлтую полосу света из-под двери в комнату и слушал, как поёт телевизор. Но вот о чём-то заговорил Семён, и ледяная злость толкнула Игоря в грудь. Он торопливо сунул ноги в зимние ботинки, не стал завязывать шнурки, стянул с вешалки первую попавшуюся куртку и выскочил на лестничную площадку.
После праздничного шума в квартире подъезд был странно тих. Гроб на втором этаже убрали. О покойнике напоминали только мягкие длинные иголки, устилающие ступени. Игорь вышел во двор.
После новогодних курантов наступил мёртвый час, когда само время, казалось, не движется. На чёрных глыбах многоэтажек горели жёлтые квадраты окон.
Откуда-то долетала старинная советская музыка. Но улица была тиха и неподвижна. Только что здесь жгли бенгальские огни, запускали фейерверки, гуляли и праздновали, но, когда наступила полночь, люди расползлись по домам, чтобы слушать куранты, пить шампанское и доедать салаты. Цветные кружочки конфетти усыпали мягко утоптанную дорожку под ногами. Льдисто, будто сахарные, сверкали сугробы.
Взгляд Игоря остановился на фигурах из снега. Зайчик укоризненно смотрел одним глазом. Татьянкин снеговик улыбался свеженькой клюквенно-красной улыбкой. Видимо, днём ему заново нарисовали лицо, а вместо метлы дали в руки лопату. Игорю стало не по себе, он поднял воротник, зябко вжал голову в плечи и быстро пошёл прочь.
