Ян Валетов - Ничья земля
По улицам Донецка сновали автомобили, пылали неоновым светом рекламы, из распахнутых навстречу летней ночи окон звучала музыка. У идущего по улице Ленина Сергеева то и дело возникало желание перебросить автомат с плеча на грудь и дать очередь, патронов на десять. По этим шикарным лимузинам, по зеркальным витринам, по счастливым улыбающимся лицам, по смеху из окон и дверей. По всему, что его окружало. Он зверел от такой несправедливости — в двух шагах от Ничьей Земли протекала своим чередом нормальная человеческая жизнь. В двух шагах от чужого несчастья люди предпочитали делать вид, что ничего не произошло, что они ничего не знают.
Но не было у него на плече автомата. И, слава Богу, что не было.
Ночью, лежа, впервые за два года, на белых чистых пахнущих ароматизаторами и чистотой, простынях, он не спал и слезы, горячие от ненависти, жгли ему щеки и, скатываясь, впитывались в подушку. Работающий телевизор бросал в гостиничный номер блики, тихонько, на одной ноте, гудел холодильник минибара. И, лишь когда беспокойная ночь канула в рассвет, Сергеев уснул.
Потом был куплен паспорт — наиболее доступный, но нерешающий всех проблем, паспорт вновь образованной Восточной республики. Красный, в лучших традициях отечественной истории, с двуглавым орлом, сидящим сверху на тризубе.
Имя мудреца придумавшего Восточной республике такой герб — история не сохранила. Его, скорее всего, расстреляли на скорую руку, чтобы не позориться, а те, кто утвердил эскизы, ссылались на занятость и напряженность момента. Но что сделано, то сделано — паспорта Восточников еще долго называли «вилкой в жопе», даже после того, как смешные бланки сменили на новые.
Российский паспорт, более приемлемый для дальних путешествий, он купил в Москве, уже по своим каналам. Паспорт был «правильный», не «покойницкий», не на ворованном бланке — и денег, соответственно, стоил немалых.
На обложке красовался двуглавый орел, на этот раз без вилки в заднице, и надпись «паспорт», а внутренний форзац метил стилизованный профиль Крутова — вполне узнаваемый, как ранее был узнаваем профиль Ленина, украшавший все купюры. Преемственность поколений, как потом выяснилось, была отличительной чертой российской власти, вот только второй Фанни Каплан пока не нашлось.
Несовершенная Федерация стремительно скатывалась в совершенную монархию. ГУЛАГ, под другим названием — был, террор — под видом борьбы с организованной преступностью — тоже был, даже тройки, вершившие правосудие в скоростном режиме — были. А вот вторую Фанни Каплан российская земля не родила — повывел Александр Александрович вражеское семя недрогнувшей чистой рукой, под удары горячего сердца, с холодной, как всегда, головой.
Но и в Москве, в этой столице регенерировавшей из состояния демократии Империи, Сергеев бы прижился без труда. Для него это было бы просто возвратом на исходные позиции — он застал последние годы могущества СССР и хорошо помнил основные правила. Но план состоял в другом — он должен был вернуться.
Он купил услуги пилота в Белгороде и, как выяснилось потом, купил и самого пилота, который летал с ним почти четыре года, до самой своей глупой смерти. Он разбился при посадке, на обратном пути, пьяный, так и не успев получить гонорар за последний вылет. В общем-то, не задорого купил — в комплекте с летным опытом и бесстрашием шли: нежданная преданность, настоящая дружба и профессионализм.
За пару дней Сергеев загрузил допотопный У-2 медикаментами, медицинским оборудованием, оружием, снаряжением. И вылетел в сторону Ничьей Земли, где и приземлился благополучно, несмотря на обстрел из стрелкового оружия и одну сумасшедшую зенитку, на которую они нарвались на самой границе.
Теперь все было проще. На каждой из границ существовали свои группы, зарабатывавшие на жизнь нелегальной переброской людей за пределы резервации. Работали группы, в целом и общем, аккуратно, хотя гарантий успешной переброски никто не давал, и, бывало, вместо удачного побега, все заканчивалось стрельбой и смертью. Появившиеся на некоторых участках обширные минные поля нарушителей границ не останавливали — те, кто решался на побег, были людьми отважными и смерти не боялись. То, что каждый день происходило в Зоне Совместного Влияния, зачастую, было гораздо хуже смерти.
Сам Сергеев уже многие годы пользовался услугами группы «Вампиров» — молодых харьковских пацанов, фанатов парапланеризма и дельтапланеризма. Кому-то из них пришла в голову светлая идея — и вот через контрольно-следовые полосы, минные поля, над головами пограничных дозоров, сопровождаемых служебными церберами, засновали черные, как ночь, дельтапланы — «двойки». Невидимые для радаров, бесшумно скользящие на фоне черного ночного неба. Тяжелые грузы ребятам были не по зубам, ими занимались другие спецы. Нужно было только указать квадрат, и в нужное время, за очень редким исключением, шелестя парашютным шелком, с неба опускались крепко сколоченные деревянные ящики. Там где был спрос, немедленно возникало предложение — и вопросы риска для чьей-то жизни в сравнении с деньгами не значили ровным счетом ничего.
«Вампиров» искали все — не было еще силовой структуры, которая не заявила о свой заинтересованности в прекращении их деятельности: их ловили, в них стреляли, но они, назло всем, продолжали работать и слабый ручеек людей, просачивающихся наружу без санкций властей, не иссякал.
Вовнутрь же людской поток вливался постоянно. Это были изгои, заключенные, диссиденты, бандиты и просто беглецы от всего и от всех. Их привозили и сбрасывали в Зону, как мусор — человеческий мусор на свалку. Это было дешевле и надежней, чем строить новые тюрьмы и ремонтировать старые. Это было дешевле, чем расстреливать и перевоспитывать. Это было удобно.
Конфедераты делали это тайком от западных союзников, а россияне и белорусы особо не стеснялись, с лихвой восполняя убыль среди жителей Зоны.
Все шло своим чередом, невероятное становилось привычным. Человек, вообще, удивительное существо, он привыкает ко всему.
Сергеев посмотрел на часы. Сумерки начали сгущаться, а до моста, по прибору, оставалось более часа ходу, если не менять размеренного темпа ходьбы. Задумавшись, он автоматически передал Молчуну функции ведущего и подстроился под его ритм шага. Мысли и воспоминания приглушили боль ушибов и заставили забыть об усталости, пусть на время.
Мягкий, подгнивший лист шуршал под ногами — других звуков не было слышно. Михаил принялся считать шаги, запоминая сотни. Когда он дошел до двух тысяч — стемнело окончательно. Влажный сумрак навалился на лес мгновенно, превратив испарения от пропитанной водой земли в фантасмагорические завитки жидковатого тумана.
Дальше идти без света было невозможно. Скрепя сердце, Сергеев надел налобный фонарик о пяти голубых светодиодах — мечта одинокого снайпера, а не фонарь — пошел первым, тщательно выбирая дорогу и поминутно сверяя с GPS направление. Заблудиться или дать кругаля на пару километров в условиях такой видимости было минутным делом.
К мосту они вышли на сорок минут позже расчетного времени, но ученый походной жизнью Сергеев, ночью к переправе не пошел, а, выбрав место для ночевки у корней старого, шишковатого вяза, решил дождаться утра. Они перекусили на скорую руку — вяленым мясом, сухарями и запили ужин пахнущей дезинфикатом водой. Молчун жестом показал, что он дежурит первым, и Сергеев без лишних возражений лег, свернувшись клубком, как еж, в ложбинке у корней, и тут же провалился в глубокий, как обморок, сон. До рассвета они по разу сменили друг друга, а когда утренний ветерок развеял низкий туман, подползли поближе, чтобы рассмотреть мост и его окрестности в бинокль.
Мост действительно был, карта не врала. Когда-то через него проходило шоссе — обычная однорядка с твердым покрытием. Теперь, конечно, дороги не было. На ее месте просматривались остатки пережеванного временем и дождями асфальта, вдавленный в почву щебень. И сам мост обрывался на второй опоре и снова возникал на противоположном берегу. Вместо среднего пролета зияла пустота. Из темной, медленной воды поломанными зубами торчали полуразрушенные сваи.
Но переправа, все-таки, была. Справа от моста, прямо на воде примостился дощатый понтон, обвешанный ржавыми двухсотлитровыми бочками из-под горючки. Понтон, конечно, так себе — даже пару тонн не выдержит, но пешком перейти можно.
Сергеев повел биноклем еще правее и замер от неожиданности. На полянке, возле моста, рядом с непонятной покосившейся конструкцией из досок, веток и проржавевших кусков металла, стояли три армейские палатки. А рядом, почти касаясь заиндевевшей травы лопастями несущего винта, приник к земле пузатый и уродливый вертолет охотников.
Глава 3
Что может быть хуже, чем телефонный звонок в полтретьего ночи? Только телефонный звонок без четверти три. Трель мобильника вырвала Сергеева из сладкого предутреннего сна, безжалостно, как рука хирурга-дантиста вырывает из десны больной зуб. И так же быстро.
