Александр Шакилов - Остроги. Трилогия (СИ)
– Гурбан, бритва есть?
Командир достал из рюкзака и протянул профессору опаску, которой редко пользовался, но которую содержал в идеальном порядке. Ее лезвием можно перерубить перышко в воздухе, не то что снять щетину с загорелого лица. Вот только ни перья, ни щетина батю не интересовали. Велев раздобыть воды и зеркало, он уселся в командное кресло Стерха.
– А что, удобно… – Поелозил в нем задом, приподнялся и вновь шлепнулся, откинувшись на спинку. – Любил Афоня комфорт. Сибарит, понимаешь… – И начал методично брить ноги.
Светлана умчалась наливать воду, снимать со стены зеркало и потому не увидела, как профессор нещадно расправился с растительностью на нижних конечностях. А зрелище, надо сказать, было не для слабонервных. Не каждый день Даниле и его коллегам доводится видеть, как обнаженные ученые сами себе делают эпиляция. Правда, батя ограничился лишь лодыжками и голенями. Пару раз он серьезно порезался, пришлось вытирать кровь.
– Ничего не должно мешать, всё убрать, всё! Эх, снять бы кожу, обнажить нервы – и уже к ним, напрямую…
– Отец, что ты делаешь?! – не удержался Дан, когда Светлана принесла-таки воду в тазике и небольшое зеркало.
Тазик Сташев-старший поставил себе на колени и начал обильно смачивать свою седую шевелюру. А зеркало, вручив Дану, велел держать так, чтобы он мог собою любоваться.
– Мне, сынок, очень не хочется отрезать себе ухо. – После чего принялся брить налысо череп. Он спешил, будто боялся передумать. За пару минут все было кончено, он тщательно смыл с головы остатки волос и кровь из нескольких царапин. – Даня, сынок, помоги мне. – Отец то ли не хотел объясняться, то ли не услышал вопрос. – Я надену корону, а ты придержи. Потом надо будет закрутить винты хомутов так, чтобы был максимальный контакт с кожей…
Данила послушно взялся за нечто блестящее, холодное и действительно напоминающее корону, разве только закрепленную на балке, вторым концом утопленной в шарнир, который в свою очередь сам…
– Стоп! – вскрикнул отец, и Дан отшатнулся, схватившись за автомат на плече. – Сначала надо датчики на руки поставить и закрепить ноги. А то голову зафиксируем, и как потом?.. Даня, сынок, займись ногами, вон видишь, зажимы. Ага, они самые. И не жалей меня, плотнее давай, как можно сильнее затяни. Ай! Да-да, вот так, не надо ослаблять, что ты! – Профессор принялся скоблить свои предплечья. Очистив их от волос, он прилепил к коже датчики-присоски с проводами, ведущими за спинку кресла. – Есть? Вон отвертку возьми, корону надо закрепить хорошенько. И не жалей меня, говорю! Ай! Еще! Сильнее затягивай! Второй попытки не будет, надо сразу все правильно сделать, понимаешь?!
Гурбан, Ашот и Мариша хоть и следили за этой суетой, но в процесс не вмешивались. Рядового Петрова и Светлану мирские страсти не интересовали – они были заняты исключительно друг дружкой. Данила же до сих пор не мог понять, что задумал отец. Родитель ведь уселся в кресло Стерха, которое является частью сложного прибора, формирующего и отправляющего приказы зомбакам на большом расстоянии. Верно? А то. Значит… Неужели батя хочет сам, без Стерха, ныне покойного, изменить ход войны?!
Словно прочитав мысли сына, Павел Сташев сказал:
– Аппарат настроен на биотоки головного мозга Афони, но есть вероятность, слегка отличная от нуля, что мне удастся… Ну, в общем, понятно.
Данила кивнул. Понятно, а как же. Вот только про мизерную вероятность ему не понравилось. Как-то безнадежно прозвучало.
– Но почему ты, пап? Давай кого-нибудь другого посадим…
Профессор невесело улыбнулся:
– Спасибо, сынок. Помни: я люблю тебя, горжусь тобой. Все, что я делал в последние годы, – все это для тебя. Ради тебя, сынок, я… Что стоишь?! Врубай рубильник!
Переход был таким резким, что Данила тут же кинулся к указанному рубильнику, торчащему слева из стального ящика с прорезями для вентиляции у самого подножия кресла, сразу за ним. Дан дернул вниз обрезиненную рукоять, но рубильник не сместился ни на миллиметр.
– Сынок, чего ты там возишься?
– Сейчас… – Данила навалился на рубильник всем телом, и рукоять неожиданно легко и мягко ушла вниз. Стальной ящик загудел, из щелей потянуло теплом, запахло горячим машинным маслом.
И Дан с ужасом увидел, как тело отца напряглось – каждая мышца сократилась под действием электричества, пронзившего ее. Профессора выгнуло – если бы не корона и не зажимы, его выбросило бы из кресла. Мука исказила лицо Павла Сташева, рот его открылся, десны обнажились, язык вывалился. Данила тут же потянулся к рубильнику, намереваясь обесточить чертов аппарат.
– Не вздумай! – сумел выдавить из себя отец. – Нет! Я ведь принял твой выбор! Я ушел, оставил тебя! Прими и ты!
Там, в подземелье, отец разрешил ему остаться, чтобы прикрыть отход «варягов»… Данила нехотя убрал ладонь с рукояти.
Сташева-старшего корежило, лицо его налилось кровью, глаза выпучились. На него страшно было смотреть. Дан вновь потянулся к рубильнику, и тогда батя заговорил – поначалу через силу, а потом голос его зазвучал спокойно и даже умиротворенно, несмотря на конвульсии тела:
– Я чувствую их. Всех их. Много. Очень много. Больно чувствовать. Они рвутся с поводков, растущих прямо из мозга. Моего мозга. Они выдирают мой мозг из черепа. Я должен обуздать их…
Данила смотрел на отца снизу вверх, чувствуя себя маленьким, крохотным даже, рядом с его величием. Вены на ногах отца набухли под кожей, покрыли сетью руки, грудь, на висках они заметно пульсировали. Теперь каждое слово отец буквально выплевывал вместе с брызгами слюны.
– Их. Слишком. Много. Они. Сильней.
Дан разрывался между желанием вырубить адскую машину и приказом отца не делать этого ни в коем случае.
– Почти. Не. Реагируют. Стерх. Его биотоки. Не мои. Мозг. Вырвут мне мозг! – Выкрикнув последнюю фразу, отец, как показалось Дану, потерял сознание. Тело его выгнулось так, что захрустели кости и сухожилия, веки сомкнулись.
А потом на измученном лице профессора появилось подобие улыбки. Он моргнул, еще раз и еще.
– Я сделал это. Все-таки сделал это!.. – сказав это, Павел Сташев обмяк, глаза его уставились куда-то мимо Дана. Дыхание прервалось клекотом в глотке, из угла рта вытекла алая струйка.
– Эй, ты чего?.. – Данила уже понял, что случилось, но он не мог, не хотел поверить в это. Он всячески гнал от себя мысль, что его отец… Нет! Не думать так о нем! Нельзя! Если подумаешь, так и случится, а пока еще можно исправить всё, еще можно!..
Руки тряслись, как у дядюшки Натана с перепоя, когда Данила отдирал от запястий и предплечий отца бледные присоски датчиков и они безжизненно повисали на сине-зеленых, как вены под кожей, проводах. С короной пришлось повозиться чуть дольше, червячные стяжки с четырех сторон давались ему куда хуже, чем в прошлый раз, а еще говорят, что ломать – не строить. Затягивал их Дан отверткой легко, а вот раскрутить получилось не сразу. И чего Стерх такой головастый был? Небось из-за избытка мозгов у него под черепушкой и закоротило… Отвертка выскользнула из шлица хромированного винтика, чиркнула по пальцу, разодрав кожу. Выступила, набухла капля крови. Еще чуть-чуть – и польется струйка, точно такая же, как у бати изо рта… Стоп! Не думать об этом! Нельзя! Стоп! Данила облизал ставший солоноватым палец. Наворачивались слезы, но их тоже надо было гнать, иначе ничего не получится. Слезы – признак скорби, признак того, что отец… Нет! Нельзя об этом думать!
Окрашенный алым кончик отвертки вновь впился в шлиц. Надо спешить, но не надо суетиться. От суеты только вред. Данила провернул отвертку еще трижды, прежде чем корона сдалась.
Рядом что-то делали, о чем-то говорили «варяги», но Дан заставил себя не замечать их, не слышать. Они могли сказать непоправимое. Они наверняка говорили, что отец… И потому Дан не слушал их и не слышал. Он игнорировал прикосновения. Его хлопали по плечу, гладили по спине, хватали за подбородок, а он отворачивался. Лишь только замечал, как шевелятся губы Мариши, Ашота или Гурбана – сразу отворачивался. А то еще накличут. Сказать – все равно что приговорить, пустить ту, что с косой, сюда, в лабораторию Стерха…
Отпущенная на волю корона приподнялась – пружинный механизм сократился, как напряженный бицепс, приподняв блестящую балку, скрепленную шарнирно с кронштейном на стене. Как же тут все чисто, аккуратно… Дану безумно захотелось испортить эту чистоту, плюнуть, что ли, на пол, нацарапать на стене «Здесь был Данила», хоть что-нибудь сделать… Стерх, сволочь, как же Дан ненавидел его сейчас, кто бы знал.
Он отошел от кресла на пару шагов. Было ощущение, что о чем-то важном он забыл. Надо вспомнить. Отодвинуть Маришу, которая липнет как муха, и вспомнить. Взгляд упал на обнаженные ноги отца, на бедра, спустился к голеням, закрепленным кожаными ремнями. Вот было бы «здорово», если б Дан начал поднимать отца с кресла и сломал бы ему при этом кости…
