Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ) - Забудский Владимир

— Не думаю, что нас с ней можно сравнивать. Ты ведь понимаешь, что говоришь о дочери весьма уважаемых и респектабельных родителей, такой себе дворяночке, рожденной и выросшей в высших слоях общества. Случалось, конечно, в истории, что и такие люди вырывались из своего окружения и ступали на революционную дорожку. Но это были скорее единичные исключения.

Задумавшись, Клаудия продолжила:

— Из того, что я слышала об этой Фламини из разных источников, она — скорее все-таки человек из системы, чем человек, который борется против нее. Время от времени она вытаскивает на белый свет скелеты из шкафов каких-то чиновников. Из-за этого кажется, что власти должны ненавидеть ее. Но на самом деле власти терпят таких людей. Они воспринимают их как «санитаров леса», от деятельности которых всем одна лишь польза. Засидевшиеся на своих постах коррупционеры, воры, идиоты и извращенцы, которые оказываются недостаточно умны, чтобы заместить за собой следы своих грешков и защититься от публичных атак, отправляются в историю. На их место приходят люди моложе, умнее и эффективнее, с незапятнанной репутацией. Эта естественная ротация по законам Дарвина приветствуется. Она делает систему лишь крепче.

— А как же общая дискредитация власти?

— На первый взгляд это может показаться парадоксальным, Димитрис, но такие вот мелкие покусывания не дискредитируют власть, а наоборот, укрепляют ее. Ведь обществу насаживаются сразу две иллюзии: во-первых, что случаи злоупотреблений единичны; во-вторых, что власть готова адекватно реагировать на такие злоупотребления и наказывать виновных. А значит, не так уж власть и плоха. Сколько бы мелких чиновников не ловили за руку, система, как царь-батюшка, остается в глазах общественности непогрешимой, а государственная политика в целом не осуждается и не оспаривается.

— Значит, ты считаешь, что она действует в чьих-то интересах?

— Я не знаю, Димитрис. А почему тебя так заинтересовала эта Лаура? — наконец задала прямой вопрос Клаудия.

— Мне даже сложно тебе ответить, — пожал плечами я, не выдержав ее пытливого взгляда.

— Я слышала, она весьма интересная женщина, — понимающе улыбнулась она.

— Да, пожалуй, — согласился я.

Улыбка Клаудии стала еще шире.

— Очень приятно видеть на твоем лице это выражение, Димитрис.

— Нет у меня никакого выражения, — запротестовал я.

— Я бы очень хотела, чтобы в твоей жизни появилась женщина. Тебе это нужно.

Я неопределенно пожал плечами.

— Пара нужна каждому человеку. Так мы все устроены. Поверь опыту старой девы, которая потратила свою молодость на напрасные мечты. Ничто не заполнит в твоей жизни пустоту, которая отведена для семьи и для людей, которых ты любишь. По молодости может казаться, что это не так. Но чем старше ты становишься — тем больше убеждаешься в обратном. Было бы здорово, чтобы ты подумал о семье. Я знаю, что Володя с Катей хотели бы этого. И мне бы этого для тебя хотелось.

Мне очень хотелось раздраженно ответить, что Клаудия говорит какую-то несусветную ерунду. Но я так и не нашел в себе на это сил.

— Клаудия, это какое-то безумие, — признался я, вдруг сделавшись жалким и растерянным. — Я и правда не могу больше себя обманывать. Меня охватила какая-то иррациональная страсть к этой женщине, которой я практически не знаю. Словно какое-то наваждение. Никогда прежде такого не было. Но эти чувства лишены какого-либо смысла. Посмотри на нее, и на меня. Между нами — пропасть. Я даже не стану перечислять тысячи причин, почему между нами ничего быть не может. У нее своя жизнь. Черт возьми, да она, кажется, даже помолвлена! Самое разумное, что я могу сделать — выбросить эту навязчивую идею у себя из головы!

— Мой милый Димитрис, — твердо и проникновенно произнесла Клаудия. — Если ты хочешь, чтобы я дала тебе совет искренне и от всей души, то послушай меня. Любовь — это бесценный дар небес. Это чудо. И она прекрасна, какими бы неудобными и неблагоприятными не были обстоятельства. Не отворачивайся от нее. Лучше обожгись. Лучше пусть тебе будет больно. Не бойся этой боли. Если ты даже не поборешься — вот о чём ты будешь жалеть до конца своей жизни.

— Все это звучит так странно, — покачав головой, растерянно улыбнулся я. — «Любовь». Я давно и слова-то такого не произносил. Лишь в юности, да и то не особо задумывался, что это значит. Что это вообще такое? Как отличить его от чего-то другого?

— Ты сможешь отличить, — ни капли не сомневаясь, заверила она.

Я стоял в расстроенных чувствах. Признавшись другому человеку в том, что я долго не желал признавать даже наедине с собой, я вдруг почувствовал себя голым, невообразимо жалким и смешным, совершенно беззащитным перед всей безнадежностью и абсурдностью той ситуации, в которую я угодил, сам того не заметив.

Всю жизнь я наращивал в себе толстокожесть и искренне полагал, что иррациональность любви сильно преувеличена популярной культурой. Насмехался над романтичными идиотами, которые мучились из-за безответных чувств вместо того, чтобы пойти себе дальше и найти то, что им подходит. И вот теперь кто-то словно по-садистски поиздевался надо мной, вложив в моё сознание чувства к человеку, с которым у меня не было ни малейших шансов построить какие-либо отношений. У этой сумасшедшей истории не могло быть не то что конца — у неё не могло быть вообще никакого начала и продолжения.

— Проклятье, — выругался я.

— Со стороны очень похоже на любовь, — продолжая рассматривать меня, констатировала Клаудия.

Я бессильно покачал головой, отчаянным жестом дав понять, что не знаю, что и думать.

— Клаудия, я не хочу быть идиотом, которого просто водят за нос. Мне очень хочется доверять ей. Но ты правда считаешь, что мне стоит ее верить? Она правда та, за кого себя выдает?! Или я просто наивный болван?!

— Никто не может сказать этого, кроме тебя.

— И все-таки что ты думаешь?

Клаудия вздохнула, глубоко задумавшись.

— Я привыкла оценивать действия и мотивы людей осторожно и скептически. Пожалуй, даже слишком. Моя жизнь к этому располагает. Я часто видела, как те, кто выступают под знаменем защиты прав человека, оказываются, тайно или явно для себя, всего лишь чьим-то орудием.

Она продолжила, заговорив с рациональностью скептика:

— Ты не можешь не замечать междоусобной борьбы, которая сейчас происходит во власти. Позиции Патриджа пошатнулись. Он слишком стар, слишком авторитарен, слишком прочно прирос к своему креслу. От него начали уставать даже в его окружении. Олигархия выдвигает нового лидера, молодого и обаятельного — Райана Элмора. Я прекрасно понимаю, что эта перемена не сулит обществу никаких реальных изменений. Серые кардиналы останутся, прикрытые от глаз обывателей завесой мишуры, а новый лидер, пусть даже обаятельный, будет еще более беспомощной марионеткой в их руках, чем нынешний. Но обыватели ведутся на эту имитацию политического процесса. Так что за их умы и сердца идет серьезная борьба.

Дав мне время подумать, она закончила:

— Путь политика похож на проход по узенькому мостику, под которым разверзся целый океан грязи. Толкнуть конкурента вниз — мечта каждого. Особенно если сделать это осторожно, чтобы никто не догадался, что это ты. Правозащитники, журналисты, общественные активисты — такие себе пращи, с помощью которых удобно метать камни в соперников, при этом оставаясь как бы не при чем.

— К чему ты ведешь? Говори прямо.

— Отец Фламини — серьезный политик, один из самых умных и дальновидных. Говорят, что они с отцом близки. Зная это, я могла бы предположить, что она действует в интересах его отца или его политических союзников. А они взамен гарантируют ей политическое прикрытие и неприкосновенность. Я видела много подобных случаев.

Я становился все задумчивее. Следя за игрой теней на моем лица, она, тем временем, добавила:

— Но пусть эти слова не влияют на голос твоего сердца. Мои догадки могут быть верны, а могут и не быть. Кроме того, общественную и политическую жизнь не стоит смешивать с личной. Она может быть правозащитницей, а может быть интриганкой. Но и та, и другая, способны любить. Лишь ты один должен увидеть и почувствовать, достойна ли она твоего доверия. Дай ей шанс.