Дональд Маккуин - Ведьма
Побледнев, Леклерк вышел. Бернхард ответила за обоих:
— Мы будем стараться.
— Отлично. Большего я не прошу.
Джалита прохаживалась вдали от других, призывая Леклерка настойчивым мерцающим взглядом.
— Я боюсь за тебя, Луис. Ты слышал, как он обещал тебе славу? Тебе и той женщине? Как ты можешь теперь сомневаться, что они хотят поймать тебя в ловушку? Они заодно.
— Но ведь ты уверяла, что ей покровительствует Сайла.
— Одного поля ягоды, что Сайла, что Гэн. Гэн и Сайла. Все ради Церкви Сайлы и славы Гэна. — Смягчившись, она оставила обвиняющий тон. — Пожалуйста, будь осторожен. Не позволь им оторвать тебя от меня. — Затем она быстро ушла, изредка оборачиваясь, такая переменчивая, мрачная и экзотическая под угрюмо нависшим тяжелым небом, роняющим снег.
Луис и Кейт уже давно сидели одни в комнате Леклерка. Отрывистый разговор не клеился, слова падали, как высохшие осенние листья. Когда Леклерк представил Кейт Ларте, жене хозяина, та уговорила гостью Луиса обосноваться в соседнем доме.
Леклерк поспешил к окну и произнес с жалобой в голосе:
— Паршивый климат. Так хмуро, этот тусклый солнечный свет не потревожит и крота, а к полудню уже вечер. — И повторил еще раз, подойдя к камину, полному дров: — Паршивый климат.
— Уже зима, Луис. Дни и должны быть короткими.
— Я, наверное, должен благословлять такую погоду: как только потеплеет, вновь начнется война.
— Да, до весны осталось совсем немного. Разве это не беспокоит тебя?
— Трусишка. — Он развернулся спиной к огню. — Скажи откровенно, выдержим ли мы без Тейт и Конвея?
— Без них? — вздрогнула Бернхард. — С ними что-то случилось?
— Не знаю, от них нет никаких вестей. В этом году в горах ранний снег. Все дороги замело.
— Ты считаешь, Конвей и Доннаси в опасности? — Кейт встала.
— Просто плохое предчувствие, больше ничего. — Он двигался, отбрасывая уродливую тень. Женщина в черном то озарялась неровным сиянием пламени, то вновь оказывалась в темноте, словно повинуясь тайному ритуалу.
— Слова, глупые слова, — сказала Бернхард. — Если они воины, то и мы тоже. Я так думаю и уверена, мы сможем это доказать.
Леклерк неожиданно остановился. Он швырнул тонкую свечку в камин и спросил:
— Что это значит?
— Разве мы трусы, если прямо не участвуем в битве?
Леклерк смотрел сквозь торжествующую Кейт, казалось, он искал ответ где-то далеко, за стенами дома и, может быть, даже за пределами реальности.
— Ты заставляешь меня заглянуть в самого себя. Это приводит меня в бешенство. Ты делаешь логические выводы из романтических предпосылок. Как у тебя это получается? Что за волшебство помогает тебе понять, какие вопросы задает мое сердце моему разуму? В капсуле я грезил о мире, полном приключений, и вот я здесь. Я принес в этот мир массовое разрушение. И ты говоришь — воин ли я?
— Победит лучший. Твое умение решит исход сражения. — Бернхард поудобнее уселась на одном из мягких кожаных стульев. Она поджала под себя ноги, скручиваясь в теплый шар. Отблески пламени освещали ее лицо: высокий гладкий лоб, сильные скулы. Темные глаза, казалось, прятались в тени, слегка насупленные брови добавляли ей властности.
— После того как я выиграю для Гэна эту битву, — говорил Леклерк, обращаясь к огню, — почему у меня не будет таких же почестей? Неужели мой вклад в победу меньше только лишь потому, что основан не на силе, а на уме?
— Разве твоя ответственность будет меньше, если мы проиграем?
— Проклятье, — задыхаясь, произнес Леклерк, — спасибо тебе. Прошу, ответь мне на тот вопрос, что я не могу задать сам.
— Ты должен знать пословицу: «У победы тысяча отцов, поражение — сирота». После того как вы завоюете победу, найдется множество людей, которые захотят использовать тебя. Они выползут изо всех щелей. Они трусы, Луис, те, кто использует других ради выгоды.
— Ладно, ты можешь оставить бесполезную болтовню о будущем, покрытом мраком неизвестности. Ты — романтик, скорее умрешь, чем отступишь, рассмеялся Леклерк, однако в его голосе не было веселья.
— Обещай, что не забудешь меня. — Короткая фраза повисла между ними — слишком опасная, чтобы ее продолжить и слишком важная, чтобы пропустить.
— Я не смогу забыть тебя, даже если захочу, — ответил Луис.
Если слова Бернхард были искрой, то прямолинейная честность Леклерка раздула ее. Он подошел ближе и остановился перед девушкой.
— Ты сказала, что знаешь, почему Жрец Луны движется к побережью. Можешь объяснить мне это сейчас?
Последнее слово прозвучало нарочито подчеркнуто, и Бернхард поняла, что Леклерк обвинял ее в нежелании говорить в присутствии Джалиты. Ликование, заполнившее все ее чувства, ни на йоту не изменило тона.
— Жрецу Луны нужен источник электрической энергии.
— Зачем он покинул долину Матери Рек? Там почти всегда дует сильный ветер. И не говори мне о доступности водной энергии. А, кстати, зачем ему нужен электрический ток?
— К марту он достигает севера. На побережье, вблизи устья реки, он сможет использовать ветряные мельницы или водяные колеса. Что, если он создает конденсаторы?
— Конде… — Леклерк не смог заставить себя произнести слово до конца. Он двинулся через комнату, отчаянно жестикулируя. — Та технология умерла вместе с нами. Если ты сможешь воспроизвести ее сейчас, что ты будешь с ней делать? Соберешь радио и настроишь его на прошлое? Конденсаторы, а почему не платы Ойя?
— Платы Ойя в этом мире? — скорчила гримасу Бернхард. — Ну, если у тебя есть тайное желание стать запеченным поросенком, то почему бы и нет. А вот конденсатор вполне возможен.
— Ты так думаешь? Откуда ты узнала, ты же агроном?
— Мы работали со всякой техникой — солнечной энергией, ветряными генераторами, водяными колесами. Я не вникала в детали, но кое-что помню. Знаешь ли ты хоть что-нибудь о батарее, существовавшей в древнем мире задолго до того, как люди разгадали секрет электрической энергии? Кое-кто утверждает, что это тайна ювелиров, они использовали ее для позолоты своих изделий.
Снисходительность Леклерка сменилась недовольством.
— Изящная гальванизация и убийство людей слишком далеки друг от друга.
— Не будь дураком, — отрезала Бернхард. — Взять немного меди, из нее выковать тонкие листы и разделить их тканью, пропитанной воском. Прячешь все это в подобие рюкзака, заряжаешь, затем подводишь к копью — и молния!
— Возможно, возможно. — Поглаживая челюсть, Леклерк отступил к столу, нагруженному книгами. Рассеянно он выбрал одну и, бессмысленно теребя ее, некоторое время размышлял над словами Бернхард.
— Нет, не копье, с одним контактом ничего не выйдет, нет цепи, — продолжил он, — два накапливающих терминала, вот что нам необходимо. Ты хочешь, чтобы ток оказывал наибольшее воздействие на человеческую плоть? Но для этого тебе нужна замкнутая цепь через все тело. Два широко разнесенных острия вилки, изолированные друг от друга, и каждое подключено к отдельному терминалу. — Леклерк поднял руки и ткнул большими пальцами себя в грудь. — На расстоянии десяти дюймов. — Он нахмурился, покачал головой. — Нет, только один выстрел — и бесполезное оружие.
— Одного выстрела хватит. Ряд копьеносцев с заряженным оружием. Контакт. И десять, пятьдесят, сто конденсаторов разряжаются одновременно, внезапно. Каждый, кого касается острие копья, мертв. Все мертвы, все. Представляешь, какая поднимется паника!
— Но ведь конденсаторы истощатся.
— В ход пойдет обычное оружие. Но и эти заостренные штуковины — не поздравительная открытка, не так ли?
— Это жестокие слова.
— Я ненавижу сражаться, ненавижу думать о бедном Джонсе как о враге, ненавижу науку, помогающую нам убивать людей. Иногда я ненавижу саму себя. Но ведь мы на правильном пути?
— Конечно. Мне многое не нравится в Церкви, особенно та Церковь, что противостоит Сайле, но этот культ Луны — откровенное зло. Мы должны принять меры против тирании, нельзя создавать непобедимых, вроде Гэна.
— Он — самый благородный человек из всех, что я знала. — Бернхард внезапно стала осторожной.
— Цезарь тоже был благородным, — еле слышно прошептал Леклерк.
— Что? Я не расслышала.
— Нет, ничего. Я вновь подумал об оружии. — Взглянув на девушку, он продолжил: — Ты не заслуживаешь такой жизни, Кейт. Этот мир слишком жесток, слишком.
— Что поделать, я в нем живу. И я не собираюсь оставлять его в ближайшее время. Кто-то же должен учить других в этом чертовом мире.
— Богохульство. Невозможно, — Леклерк изобразил на лице потрясение, — и забудь слово «я». Ты говорила что-то насчет учения, ты слишком непослушна.
— Я никогда не произносила «учение», — Бернхард высунула язык, — во всяком случае, это — еще одна причина для нашей победы. Три Территории — только начало, наши маленькие девочки — новые Учителя, и первое, чему мы учим, — это равенство.
