Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ) - Забудский Владимир

28-летний Вилли Перкинс, ветеран отряда карателей «черных беретов» компании «Бразилиа Трупс», проведший трудные полтора года войны в Центральной Америке, где евразы пытались закрепиться, подкармливая местные социалистические движения, был с нами еще с августа 94-го. Перкинс был отличным малым, и держался молодцом. Только вот любил выпить, как Джеронимо. Однажды вечером он не слишком вежливо поговорил с офицером полиции, и словесная перепалка закончилась тем, что полицейский очутился в реанимации. На суде Перкинс до последнего клялся, что его спровоцировали, и нанятый нами адвокат отработал свой гонорар сполна — но Перкинс все равно получил пять лет.

От Гэри слово перешло к его соседу, а затем далее и далее, пока не дошло до Чако Гомеза. Один из основателей клуба, грузный 33-летний латиноамериканец, еще один ветеран «Бразилиа Трупс», который был лейтенантом в одном из подразделений, воевавших в Америке, единственный из нас имел юридическое образование. По общему согласию он занимался правовыми вопросами, связанными с работой клуба, и с неприятностями, в которые попадали его члены. В этот раз Чако был краток.

— Мужики! Адвокат, как всегда, работает в поте лица. К нему никаких претензий. Но он вряд ли пойдет на суд в следующую среду, если мы не оплатим задолженность за ведение предыдущего дела. Адвокаты бесплатно не работают.

— Как Джек? — спросил я.

— Увидиться с ним нереально. Адвокат говорит, что совсем плох. Отказывается идти на контакт, бормочет что-то себе под нос, — Чако потупился. — Вы все знаете, как это бывает. Нет никаких сомнений, что он действительно сделал то, в чем его обвиняют.

36-летний Джек Сорен, прежде один из образцовых членов клуба, сдал после того, как от него ушла жена с ребенком. Мы поддерживали его как могли, но все-таки не уберегли. Когда в прошлый вторник мне позвонил Чако и рассказал, что Джек находится в следственном изоляторе по обвинению в убийстве, я едва не расплакался от отчаяния.

Обстоятельства дела являли собой печальные строки эпитафии по жизни бывшего капитана 112-ого батальона морской пехоты (единственного из нас, кто не служил в ЧВК), человека, который участвовал в освобождении Киншасы, воевал в Гималаях, заслужил кучу боевых орденов и медалей. По общему правилу мы не принимали в клуб миротворцев, полагая, что их положение не так тяжело, как наше. Но Джека привел в конце 94-го один из старых членов клуба, рассказав, что его мучают те же проблемы, что и нас. И мы не могли не принять его. Сорен очень хорошо влился в наш коллектив, мы успели привязаться к нему.

И вот теперь это закончилось. В каком-то дешевом отеле он до смерти забил своим металлическим костылем шлюху в приступе безумия, характерного для дешевого суррогата, изготавливаемого на улицах, по рецепту, схожему с боевыми стимуляторами. После совершённого Джек спокойно скурил несколько сигарет, улёгся рядом и уснул мёртвым сном. Там его и застала полиция, вызванная администратором отеля.

— Его жена знает?

— Она не захотела со мной разговаривать, — печально вздохнул Чако. — Вы ведь знаете, как она относилась к Джеку в последние месяцы.

— Эта сучка виновата в том, что случилось! — вскричал Джеронимо гневно. — Лучше бы он ее костылем забил, а не какую-то уличную шмару!

— Не говори так, — возразил Илай осуждающе. — Она — мать его сына. И все мы знаем, что Джек любил ее больше всего на свете. То, что случилось — случилось не из-за нее.

— Чушь! — разозлился Джеронимо, вскакивая с места. — Она проклятая шлюха!

Минуты три мужики горячо собачились, затем успокоились и еще минут пять мирились. Делая вид, что прислушиваюсь к их перепалке, я старался побороть нахлынувшую на меня безысходную тоску.

Сколько людей побывало здесь с того момента, как клуб первый раз собрался? Я знал точное число. Тридцать два человека, если не считать случайных гостей, захаживающих на один-два раза. И где они сейчас? Трое мертвы. Четверо находятся в местах лишения свободы. Еще один вскоре очутится там же, и мы не сможем этому помешать. Пять человек проходят добровольное или принудительное лечение в наркологических центрах. Четверо вынуждены были переехать в другие города, но продолжают поддерживать связь. Девять ребят сейчас здесь со мной. Где находятся остальные шестеро — не имею ни малейшего понятия.

Порой я спрашивал себя: «Действительно ли есть хоть какой-то смысл в том, что мы делаем? Действительно ли хоть кто-то получил реальное облегчение от того, что мы здесь собираемся?» В этих молчаливых откровениях я непременно убеждал себя, что клуб важен. Но не лгал ли я себе — лишь для того, чтобы поддерживать в душе питающий мою силу воли огонек надежды? Как мы не старались подставлять один-другому плечо, сколько не скидывались последними грошами для того, чтобы помочь собратьям — все больше из нас доходили до критической точки. Может, настанет и мой черед?

— Что до меня, — по традиции взяв слово последним, произнес Илай. — То я, по обыкновению, прочту вам несколько строк из Библии, которые заставили меня по-иному взглянуть на мир…

Как всегда, мы выслушали строки, которые на этот раз выбрал Илай, с почтительным вниманием. Стефан время от времени крестился и шепотом повторял за Илаем. Остальные молчали. Большинство из нас не были глубоко верующими, как и почти все современные люди, а кое-кто был и открытым атеистом, высмеивающим суеверия. Но глубоко в душе почти каждый хранил нечто наподобие веры, или, во всяком случае, втайне мечтал ее обрести.

Я не разделял баптистских воззрений Илая, но никогда и не оппонировал ему. Хотя у меня в сознании, после матери Марии и пастора Ричардса, надежно поселилось настороженное и презрительное отношение к церковникам, и я привык воспринимать религию как атавизм, после войны мое противление ей ощутимо ослабло. Иисус Христос, пророк Мохаммед, Сиддхартха Гаутама — все они были одинаково хороши, и достойны того, чтобы занимать место в человеческих мечтаниях. Во всяком случае, они были куда достойнее, нежели те, кто ныне вершил человеческими судьбами — даже если они и не были наделены никакой божественной природой, либо вовсе не существовали.

Если вера способна помочь кому-то из нас обрести то, что он ищет, — я не склонен был отговаривать этого человека от такого пути. В какой-то момент я и сам начал задумываться об этом, позволив сознанию отрешиться от тех клише, которые вырабатывались в нем годами, и отпустив его в свободное плавание. Я дважды бывал в церкви, где читал проповеди Илай, и имел с ним несколько долгих бесед. Я также общался с Клаудией о буддизме. Читал несколько книг, которые мне посоветовали другие или которые я сам для себя выбрал. Бывали моменты, когда я почти чувствовал нечто такое, что мне очень хотелось почувствовать. Но я так и не пришел к этому до конца. Честно заглядывая себе в душу, спрашивая себя, не обманываю ли я себя, не стремлюсь ли к желаемому ответу на свои вопросы вместо честного, к созданию искусственного смысла — я не был уверен в ответе. Поэтому я так и оставался в состоянии пассивного поиска.

В завершение встречи я собирался сказать несколько слов о журналистке, шастающей в баре. Но, захваченный вихрем неприятных новостей, позабыл об этом. Прощаясь по очереди с мужиками, с которыми нам предстояло вновь встретиться через три дня, я думал о Джеке Сорене и других, кого не было с нами сегодня по разным причинам — до тех пор, пока не услышал обращенный ко мне добродушный голос Илая:

— Приятно видеть, когда после чтения Евангелие на лице человека видна такая глубокая задумчивость.

Я в ответ улыбнулся. Выйдя из раздумий, заметил, что мы с ним остались в помещении вдвоем. Так часто случалось, когда Хендрикс-старший хотел поговорить со мной. И я всегда с удовольствием принимал эти беседы.

— Ты всегда был хорошим оратором, Илай, — признал я, жестом предлагаю ему присесть в кресле напротив моего — эти два глубоких кресла с дранной красной обивкой, стоящие ближе всего к окну, мы обычно занимали, когда беседовали.