Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ) - Беренцев Альберт

— Да это все вы в КГБ расскажите. Афганская война — это же по их части. Я, в общем-то, не против, что вами займется госбезопасность, Цветметов. Устал я от вас, если честно. Баба с возу — кобыле легче, как говорится.

— Фу как грубо, гражданин начальник. А вот раньше, когда я был социально близким уголовником, а не политическим, вы себе такого не позволяли. А как за мной комитетчики пришли — так все, можно обзываться.

— Ну извините, Цветметов. Я не хотел вас обидеть. Честно...

— А вот только я не позволю. Раз за мной пришли из КГБ, значит я теперь узник совести, политзаключенный. И я буду требовать строжайшего соблюдения прав человека репрессивным советским режимом. Я в Херсинскую группу напишу...

— В Хельсинскую, Цветметов.

— Да хоть бы и в Хельсинскую. Я везде напишу! И как настоящий диссидент я костьми лягу за свободы сограждан! Для начала репрессивному режиму следует снять все ограничения на продажу...

— Про столь волнующие вас ограничения в работе гастрономов вы тоже в КГБ расскажете, Цветметов, — устало произнес человек в синем, — Пойдемте.

— Нет, не пойдемте! Пусть все знают! Вот за эти грехи забрали Цветметова! За то, что он боролся за свободы гастрономов и доступность главного продукта народного потребления для населения!

— Вы пьяны, Цветметов. Я вынужден применить силу. Заранее извиняюсь...

— А если это по поводу баночки — то ее я в наследство получил! От любимой бабули, которая еще сдохла недавно...

Человек в синем сделал шаг в сторону колдуна.

— Я еще вернусь, сволочи! — заорал колдун и бросился в темноту.

Человек в синем побежал за ним, но, пробежав всего несколько шагов, вдруг остановился и удивленно заозирался.

— Где же он...? Это как...? Только что же тут был. Хм.

Колдун исчез, растворился в дождливой ночи.

Человек в синем растерянно подошел к Сыну Вождя, поморщился от вони и козырнул:

— Товарищ рядовой, разрешите узнать вашу фамилию? Интересуюсь не из праздного любопытства, сами понимаете. Просто в КГБ наверняка начнут выяснять, как это я упустил Цветметова. Поэтому мне нужен свидетель, что он... так сказать, растворился в воздухе.

— Крийгды-плывриз, — печально ответил Фаргнорт.

— Не владеете русским языком? Весьма некстати. Впрочем, ладно. Я тогда обращусь к вашему начальству. Заодно скажу, чтобы вам разрешили внеурочное посещение бани. А то от вас пахнет не очень... Вы уж извините. Всего доброго.

Человек в синем козырнул и ушел.

Дул ветер, дождь усиливался, и ночь была совсем темная. Фонарь раскачивался и скрипел.

Надвигалось нечто страшное, черное и запредельное. Нечто немыслимо злое. У человечества оставались считанные годы, но никто не ведал об этом. Русские ведь не понимают таких вещей. Только шаманки помнят. Нужно все-таки выучить русский язык, узнать, где находиться Степь, взять девушку в короткой юбке и бежать. Бежать, бежать, бежать.

Сын Вождя понял, что он повзрослел.

Не тогда, когда отец послал его воровать жену год назад. Он повзрослел только сейчас. Нужно бежать. Что-то грядет.

Колдун сказал правду, он еще вернется.

Хрулеев: 389

11 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

Было мокро, холодно, темно и больно. Хрулеев ничего не понимал.

Он помнил только шум мотора и светившую ему прямо в глаз лампочку на потолке уазика. Ему все казалось, что боль как-то связана с этой проклятой лампочкой, как будто это вовсе не лампочка, а собственный воспаленный нейрон мозга Хрулеева, сигнализирующий о повреждении организма.

Хрулеев чувствовал себя не человеком, а несколькими сшитыми кусками воспаленной кровоточащей ткани. Больше всего болело в грудине, там дергало при каждом вдохе, хотя непонятно было, где именно болит, боль была обширной и ломящей. Инфаркт у него что ли? Хотя нет, это глупость. Скорее, просто переломаны все ребра. А, может быть, сломанное ребро задевает сердце. У него же нет больших титек, как у Любы, его сердце беззащитно, особенно перед собственными ломаными ребрами.

Правая рука болела ровно и невыносимо, вся до плеча. Кисти Хрулеев совсем не чувствовал и не мог пошевелить ей, там на конце правой руки было только что-то тяжелое и чужое, как будто ему отрубили кисть и приделали на ее место пудовый кусок свинца. Голова трещала, перед глазами плавали яркие пятна.

Еще была острая боль в колене, как будто туда что-то воткнулось. Наверное воспалилась нанесенная когтями филина рана. Задетое пулей плечо было все в крови, но почему-то не болело.

Было темно, Хрулеев не понимал, где он.

Ледяной дождь стучал по проржавевшему железу, лил прямо в открытые раны Хрулеева.

Хрулеев завертел головой, но разглядел только черный шлем в форме маски Дарта Вейдера. Значит, Сергеич. В бою Сергеич не участвовал, а из этого следует, что Хрулеева кто-то привез назад на элеватор. Они на общем собрании что ли? Но собрались здесь только Сергеич и Хрулеев.

Потом из темноты появилась огромная жирная туша Блинкрошева, закутанная по случаю дождя в плащ-палатку. Блинкрошев был похож на Смерть со средневековых гравюр. Капюшон плащ-палатки полностью скрывал его лицо, но нечеловеческий и неестественный бас Блинкрошева не узнать было невозможно:

— Хм... Хрулеев. Герман был обеспокоен затянувшейся битвой и послал нас эвакуировать Любу в случае поражения. Там был Гипералкалоид, да? Интересно...

Хрулеев не ответил, ему было неинтересно, а только очень больно.

— К сожалению, Люба погибла, — продолжил басить Блинкрошев, — Гипералкалоид тоже уничтожен, а жаль. Он бы нам пригодился. Вообще, погибли все кроме тебя. Мы потеряли треть мужчин. Это не так уж и плохо, учитывая, что зима близко, а запасов пищи у нас совсем мало. Но Герман рассчитывал на победу, и кроме того, как тебе наверное известно, был неравнодушен к Любе. Вождь пребывает в глубокой депрессии.

Наш оружейник тоже мертв, так что будь моя воля, я бы назначил тебя на его место. Однако, Герман, когда он придет в себя, безусловно обвинит тебя в поражении, как единственного выжившего. Вероятнее всего, он просто сочтет тебя дезертиром и скормит Молотилке.

Я этого не хочу, Хрулеев. Я полагаю, что ты еще можешь быть нам полезен, особенно сейчас, когда наши человеческие ресурсы истощены этой проклятой битвой за картофельное поле. Так что тебя надо убрать долой с глаз Германа, чтобы Вождь не видел тебя, когда оклемается. Поэтому я перевожу тебя в рабы.

Пойми меня правильно, Хрулеев, это в твоих же интересах.

Вижу, что ты ранен. Но, к сожалению, врачей у нас не осталось. Плазмидова еще жива, но вероятно уже никогда не сможет никого лечить. Увы, она не в том состоянии. Так что помощь тебе окажут твои новые товарищи — рабы. Они должны были научиться это делать, ведь их мы никогда никак не лечили. И если они при этом до сих пор живы — значит, как минимум, умеют оказывать первую помощь. Логично? К кузнецу его!

Хрулеева потащили сквозь темноту и дождь и затолкали в какое-то очень теплое, сухое и приятное место, где пахло гарью.

— Башку ему побрейте, — распорядился кузнец, громадный широкоплечий человек, — Ну че, каким номер тебя клеймить? Какой твой любимый? У тебя есть счастливое число?

Хрулеев не ответил, вместо этого он действующей рукой потянулся к какому-то острому штырю, валявшемуся на полу.

Хрулеева ударили ногой в грудь, он заорал от боли и упал на спину. По грудине разлилась обжигающая боль, как будто внутрь залили кипятку. Двое людей из личной охраны Германа, имен которых Хрулеев не знал, держали его, а Сергеич сбрил машинкой Хрулееву все волосы на голове.

— И тряпочкой ему башку протри, — посоветовал кузнец, — А то волос в ожог попадет — может быть гниль, заражение и тому неприятные вещи.

Кузнец бросил на жаровню большие кованые стальные цифры — три, восемь и девять. Выбрал он их наугад, просто запустив руку в ящик с клеймами.

— Покрепче держите, особенно башку, — распорядился кузнец, — А то я ему ткну случайно горячим железом в глазяру — и будет у вас полуслепой бесполезный раб. И все труды насмарку и псу под хвост.