Макс Брукс - Мировая война Z

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Кабинет директора Центрального разведывательного управления мог принадлежать какому-нибудь менеджеру, или врачу, или простому директору школы в маленьком городке. На полке обычная коллекция справочников, на стене фотографии и дипломы, на столе бейсбольный мяч с автографом Джонни Бенча из «Цинциннати Редс». Боб Арчер, хозяин кабинета, видит по выражению моего лица, что я ожидал чего-то другого. Подозреваю, именно поэтому он предпочел давать интервью здесь.

— При мысли о ЦРУ у вас, наверное, сразу возникает два самых популярных и живучих стереотипа. Первый — наша задача рыскать по миру в поисках потенциальной угрозы для США, второй — у нас есть для этого все возможности. Этот миф постоянно сопровождает организацию, которая по своей сути должна существовать и действовать в строгой секретности. Секретность — вакуум, а ничто не заполняет вакуум лучше параноидальных рассуждений. «Эй, ты слышал, кто-то убил такого-то, мне говорили, это ЦРУ. Эй, что насчет того переворота в банановой республике, наверное, ЦРУ приложило руку. Эй, осторожно с этим сайтом, ты ведь знаешь, кто следит за всеми сайтами, которые мы смотрим! ЦРУ!» Такими люди представляли нас до войны, и мы с радостью их поддерживали. Нам хотелось, чтобы плохие парни подозревали нас, боялись нас и дважды подумали бы, прежде чем причинить вред кому-то из наших граждан. Вот преимущество славы всеведущего спрута. Один недостаток: наш собственный народ тоже в это верил, и где бы, что бы, когда ни случилось, на кого, как вы думаете, показывали пальцем? «Эй, где эта чокнутая страна взяла ядерное оружие? Куда смотрело ЦРУ? Как это мы ничего не знали о живых мертвецах, пока они не полезли к нам в гостиную через окно? Где было это чертово ЦРУ?!»

Правда в том, что ни Центральное разведывательное управление, ни какая-нибудь другая официальная или неофициальная американская разведслужба никогда не была чем-то вроде всевидящих, всезнающих иллюминатов. Во-первых, нам бы не хватало финансирования. Даже когда дают карт-бланш во время холодной войны, физически невозможно иметь глаза и уши в любом подвале, пещере, закоулке, борделе, бункере, кабинете, доме, машине и рисовом поле по всей планете. Не поймите меня неправильно: я не говорю, что мы ни на что не годны, кое-что из приписываемого нам действительно является делом именно наших рук. Но если вспомнить все безумные шпионские истории, начиная с Перл-Харбора[18] и до Великой Паники, вырисовывается образ организации, превосходящей по могуществу не только Соединенные Штаты, но и объединенные усилия всей человеческой расы.

Мы не какая-нибудь теневая высшая власть с древними тайнами и таинственными технологиями. У нас есть реальные ограничения и очень немного ценных активов, так зачем же нам их разбазаривать, гоняясь за каждой потенциальной угрозой? Тут мы уже затрагиваем второй миф о настоящих заботах разведки. Нельзя разбрасываться, рыская по всему свету в надежде наткнуться на новые возможные опасности. Вместо этого нам всегда приходилось выделять те, что уже очевидны, и концентрироваться именно на них. Если «красный» из России, живущий по соседству, пытается поджечь ваш дом, вы не будете беспокоиться об арабе, орудующем в квартале от вас. Если вдруг на ваш задний двор пробрался араб, вы не вспомните о КНР, а если однажды китайские коммунисты явятся к вам с парадного входа с уведомлением об эвикции в одной руке и «коктейлем Молотова» в другой, вам и в голову не придет проверять, не стоит ли у них за спиной живой труп.

— Но разве эпидемия родом не из Китая?

— Оттуда, как и величайшая маскировка в истории современного шпионажа.

— Простите?

— Обман, наглый маневр. В КНР знали, что они — наш объект наблюдения номер один. Они знали, что никогда не сумеют скрыть существование своих общенациональных программ типа «Здоровье и безопасность». Китайцы поняли, что прятать лучше всего на видном месте. Вместо того чтобы врать о самих программах, они врали об их конечной цели.

— Преследование инакомыслящих?

— Берите выше, целый инцидент в Тайваньском проливе: победа Тайваньской национальной партии независимости, убийство министра обороны КНР, разговоры о войне, демонстрации и последующие репрессии — все это организовало министерство госбезопасности лишь для того, чтобы отвлечь мир от реальной угрозы, растущей внутри Китая. И ведь сработало! Каждая крупица разведданных, внезапные исчезновения, массовые казни, комендантский час, призыв запасников — все легко списывалось на стандартный образа действия китайских коммунистов. План так хорошо сработал, что мы были уверены — в Тайваньском проливе вот-вот разразится Третья мировая, и отозвали своих людей из стран, где только начинались вспышки заболевания.

— Китайцы потрудились на славу.

— А мы — хуже некуда. Для Управления настали не лучшие времена. Нас до сих пор трясет от чисток…

— Вы имеете в виду — реформ?

— Нет. Я имею в виду чисток, потому что это они самые и есть. Сажая и расстреливая своих лучших командиров, Сталин не причинил госбезопасности и половину того вреда, что причинила нам администрация своими «реформами». Последняя локальная война обернулась фиаско, и догадайтесь, кто стал крайним. Нам приказали следовать политической программе, а потом, когда она превратилась в политическую ответственность, тот, кто отдавал приказы, растворился в толпе, показав пальцем на нас. «Кто первый сказал, что мы должны воевать? Кто заварил кашу? ЦРУ!» Мы не могли защититься, не навредив безопасности государства. Мы были вынуждены принять удар, сложа руки. А в результате? Утечка мозгов. Зачем делаться жертвой политической охоты на ведьм, когда можно сбежать в частный сектор? Там выше зарплата, нормальные часы работы и хоть чуть-чуть уважают и ценят за умение работать. Мы потеряли множество прекрасных специалистов, огромное количество опытных, инициативных, бесценных сотрудников. Остались только отбросы, кучка льстивых, близоруких евнухов.

— Ну, не может быть, чтобы только они.

— Нет. Конечно же, нет. Некоторые из нас не ушли, потому что действительно верили в свое дело. Мы работали не за деньги, льготы или редкую похвалу. Мы желали служить своей стране. Хотели обезопасить свой народ. Но даже с такими идеалами приходит момент, когда понимаешь, что сумма всей твоей крови, пота и слез в конце концов сводится к нулю.

— Значит, вы знали, что происходит на самом деле.

— Нет… нет… я не мог. Не было никаких доказательств…

— Но вы подозревали.

— Я… сомневался.

— Можно поподробнее?

— Извините, нет. Но могу сказать, что я несколько раз заговаривал с сослуживцами на эту тему.

— И что?

— Ответ всегда был один: «Тебя уроют».

— Они были правы?

(Кивает).

— Я поговорил с… высокопоставленным человеком… всего лишь пять минут. Выразил озабоченность. Он поблагодарил меня и пообещал тут же все узнать. На следующий день я получил приказ немедленно отправляться в Буэнос-Айрес.

— Вы слышали об отчете Вармбруна-Найта?

— Сейчас — конечно, но тогда… копию, которую передал сам Пол Найт, ту, с припиской «Лично директору»… ее нашли на дне ящика в столе клерка из полевого офиса ФБР в Сан-Антонио через три года после Великой Паники. Отчет оказался чисто академическим, потому что сразу же после моего перевода в Буэнос-Айрес Израиль выступил со своим заявлением о добровольном карантине. И вдруг стало поздно предупреждать. Факты вышли наружу, и встал вопрос, кто им поверит.

Весна, «сезон охоты». На улице теплеет, замерзшие зомби начинают оживать, и части Северных сил ООН прибывают на ежегодные «зачистки». Каждый год число зомби уменьшается. При сегодняшнем положении дел эту зону объявят совершенно «чистой» в ближайшие десять лет. Трэвис Д'Амброзиа, главнокомандующий союзными войсками Европы, лично наблюдает за операцией. В голосе генерала слышна легкая печаль. На протяжении всей беседы он настойчиво пытается поддерживать зрительный контакт.

— Я не буду отрицать ошибок, которые мы совершили. Не буду отрицать, что мы могли лучше подготовиться, и скажу, что действительно подвели американский народ. Просто хочу, чтобы американский народ знал почему.

«Что, если израильтяне правы?» Вот первые слова председателя в то утро, когда Израиль сделал свое заявление в ООН. «Я не говорю, что это так, — уточнил он. — Я просто спрашиваю: а что, если?» Он хотел честных, не заготовленных заранее ответов. Таким он был, председатель Объединенного комитета начальников штабов. Он говорил гипотетически, притворяясь, что мы просто разминаем мозги. В конце концов, если весь мир не готов поверить в умопомрачительную новость, почему подобное должны сделать мужчины и женщины, сидящие в том кабинете?