Национальность – одессит - Александр Васильевич Чернобровкин
В этом месте склон горы Семноз был пологий. Я доехал сюда на извозчике, которых в Анси можно пересчитать по пальцам, потому что мало кто пользуется их услугами, предпочитают ходить пешком, экономя деньги. Поднялись по накатанной дороге до лесопилки — длинному бараку с высокой каменной трубой, из которой поднимались вверх дым и пар, испускаемые паровым двигателем, крутившим две пилы. Они работали то вместе, то порознь, визжа от натуги. Прибывшая со мной Лилиан осталась на краю дороги, а я заскользил на таких же, как в детстве, простеньких лыжах между редкими кривыми деревьями к открытому пространству, где лес был вырублен. Оттуда помахал девушке, чтобы ехали вниз, встречали меня там.
Снег был подмерзший, похрустывал и вминался слабо. Высота слоя сантиметров двадцать, а в ложбинах и выше. Само собой, лыжни не было. Кроме меня, никому больше в голову не приходило кататься здесь. Местная детвора предпочитала съезжать с невысокого холма на окраине города. Я счел ниже своего достоинства присоединиться к ним. Сперва заскользил под углом. Двигался слишком медленно, приходилось отталкиваться палками. Тогда развернулся и покатил прямо вниз. Скорость набирал постепенно, поэтому не сразу понял, что разогнался немного чересчур, что надо бы подвернуть и притормозить.
Не успел, потому что левая лыжа врезалась то ли в камень, то ли в пень, громко хрустнула, ломаясь — и я кувыркнулся, удивившись тому, как закрутился заснеженный склон, меняясь местами с небом. При падении больно ударился правой ногой и услышал хруст еще раз, а потом въехал мордой личика в холодный колючий снег.
В свою первую эпоху я в девятнадцать лет сломал ногу, неудачно погуляв по карнизу в Алупке, где жил во время практике в Ялтинском портофлоте. Решил, что повторил тот подвиг, хотя моему телу сейчас где-то за двадцать, точно не знаю. Осторожно перевернувшись на спину, стер снег с лица, сел. После чего проверил обе ноги, начав с правой. Лыжи на ней не было. Болела стопа, когда сгибал. Кости, вроде бы, целы. Облегченно вздохнув, высвободил левую стопу из кожаной петли сломанной лыжи и, опираясь на палки и утопая по середину голени в снегу, побрел вниз по склону. Всё равно интересней, чем в Одессе.
Лилиан не видели моего позора. Пролетка стояла на дороге у подножия склона, кучер отсоединял трос-тормоз, который блокировал заднее левое колесо, чтобы лошадь не понесла.
— Где лыжи? — поинтересовалась девушка.
— Там, — показал я на склон. — Скользили неправильно.
— А что с ногой? — спросила она, заметив, что прихрамываю.
— Споткнулся и подвернул, — соврал я.
Больше Лилиан ничего не спрашивала. Наверное, догадалась, что случилось, и поняла, что в ее положении лучше не топтаться на больной мозоли.
— Зато удовлетворил желание покататься на лыжах. Завтра поедем в Париж, — сказал я.
Найди в своем промахе что-нибудь положительное — и ты опять самый умный.
87
По моему мнению, выражение «Увидеть Париж и умереть» придумал хронический лузер. Мой девиз — «Увидеть Париж и оттянуться». Что я и сделал в компании Лилиан Годар. Приехали мы в столицу Франции из Анси с пересадкой в Лионе поздно ночью. Остановились в отеле «Риц». Пожилой портье, узнавший меня, даже бровью не повел, увидев, что поселюсь не один.
— Тот же номер, месье? — спросил он.
— Пожалуй, на этот раз я бы остановился в том, где есть еще и гостиная, чтобы меня не отвлекали. Есть такой с окнами на площадь? — спросил я.
— Конечно, месье. восемнадцать франков в сутки, — ответил пожилой портье.
— Моя знакомая снимает комнату на окраине за двадцать пять франков в месяц, — поделились Лилиан, когда мы вслед за носильщиками шли к лифту.
Мне кажется, французы, включая богатых, потому такие сквалыжные, что все родом из бедности. Так сказать, родовая травма.
На следующее утро после завтрака в ресторане отеля Лилиан отправилась искать работу, а я съездил в банк «Лионский кредит», оставил им письменное распоряжение, куда перевести деньги, когда истечет срок договора. Не самое приятное для них распоряжение, но продолжили улыбаться и заверять в любви с искренностью брошенной кокетки. После чего посетил книжный магазин на улице Мишле, где в очередной раз порадовал продавца с дергающейся головой, накупив свежих научных журналов.
Ужинать мы пошли в кабаре «Мулен руж (Красная мельница)». На крыше красного здания, в котором оно расположено, красный деревянный макет круглой мельницы с четырьмя крыльями без полотна, из-за чего показалась мне обгоревшей. Насколько я помню, заведение таки сгорит. Надеюсь, не сегодня. Сейчас в Париже, да и не только в нем, кабаре, как кинотеатров в будущем. «Мулен руж» пока не самое крутое, находится в тени «Элизе-Монмартр», однако выживет только оно. Подозреваю, что виноват в этом виконт Антуан де Тулуз-Лотрек, изобразивший кабаре на многих своих полотнах. Говорят, он пропадал здесь каждый вечер, приставая ко всем танцовщицам по очереди, которые обдирали коротышку, как обычного клиента. Труд рекламщиков пока не ценят по достоинству. На входе висят две его картины, изображавшие танцовщиц. Такая себе мазня. Даже хуже Поля Гогена. Если бы не был виконтом и не умер молодым, проскочил бы незамеченным.
В кабаре есть зимний зал и летняя площадка, которая сейчас закрыта. На ней высится огромный, выше крытой сцены, слон из алебастра. В зимнем зале столики стоят плотно, как принято в дешевых заведениях. Официант в белом фраке, черных штанах и выражением всезнайки на вытянутом лице, словно защемленном в двери во младенчестве, предложил нам столик у сцены.
— Мне не нравится, когда грязь с подошв летит в тарелку, — отказался я.
Всезнайка то ли не ведал, что подошвы бывают грязными, то ли просто не любил, когда с ним не соглашались, то ли, что скорее, лохи, которые садились у сцены, давали больше чаевых, но изогнул сомкнутые губы в скобку уголками вниз. Обида прошла, когда я начал заказ с розового шампанского за два франка. Конкуренция между кабаре сейчас жесткая, поэтому цену не ломят. В «Рице» все намного дороже. Впрочем, там и качество напитков и еды выше. К шампанскому выбрал устриц, нисуаз (салат из анчоусов, вареных яиц и разных трав), омара,
