Мой адрес — Советский Союз! Дилогия (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

– In the corners! – почти без акцента с каким‑то, показалось, облегчением в голосе командует рефери.

Кое‑как я доплёлся до своего угла и буквально рухнул на сиденье.

– Ты как себя чувствуешь? – с тревогой спрашивает Анатолий Григорьевич. – Если плохо, то я выброшу полотенце.

– Не нужно ничего выбрасывать, ещё самим пригодится, – шучу я сквозь лёгкое головокружение.

– Давай пока не ввязывайся в размен, погуляй, покидай с дистанции. Мы и так ведём по очкам. Если к концу раунда оклемаешься, то можешь попробовать взвинтить темп, поработать сериями.

Куда ж он мне так «удачно» зарядил? Похоже, правый короткий боковой в нижнюю челюсть прошёл. Если бы не гонг, то Енгибарян мог и нокаут засчитать. Впервые в жизни я оказался в такой ситуации, включая прошлую. Хотя в прошлой я боксировал не так много, всё из‑за своего увечья, которого в этой реальности смог избежать. Чёрт, надо же было так «зевнуть» удар! Понадеялся, что соперник деморализован, а он, собака чёрная, взял и огрызнулся.

Однако к концу тайм‑аута я умудрился практически полностью прийти в себя. Сам не ожидал. Что это, ещё одна способность моего организма в дополнение к выносливости? Вполне может быть, я уже ничему не удивлялся. Да и глаз не хотел до конца заплывать, повезло, что гематома не такая большая.

После команды «Бокс!» Лайл, скалясь своей белоснежной капой, буквально прыгает на меня, будучи уверенным, что я ещё не пришёл в себя и пара точных попаданий отправят меня на канвас окончательно и бесповоротно. Я встречаю его двойкой в голову и успеваю поднять левое плечо, на которое принимаю первый удар, а от последующих спасаюсь уходом в сторону. А моя двойка, кажется, не прошла бесследно. Соперник тряханул головой, словно собирая мозги в кучу, снова зло оскалился и под вопли заполнившей зал публики ринулся на меня. На этот раз ему получилось загнать меня в угол, где Лайл принялся осыпать меня градом ударов. А мне не оставалось ничего другого, как ждать, когда ему это надоест, либо, что скорее всего, попросту выдохнется. Потому что только я способен почти три минуты лупить соперника в таком темпе. Вот только пока приходится защищаться, блокируя и клинчуя. В клинче мы возимся секунд десять, нанося друг другу короткие боковые и апперкоты. Всё‑таки он давил меня своей массой, трудно было держать на себе такую тушу.

К счастью, Енгибарян это тоже понимал и быстренько прекратил «обнимашки», разведя нас в стороны. Ага, мой темнокожий друг изрядно выдохся в затяжной атаке, дышит часто и тяжело, открыв рот. Руки низко, голова открыта… Правильно, мышцы забиты кислотой, уже плохо подчиняются командам, поступающим из мозга. И я бью прямо в это незащищённое лицо, бью, не дожидаясь, пока соперник сам ударит меня. Акцентированный левой, акцентированный правой, и вдогонку крюк опять же справа, ставящий жирную точку в этом поединке. Лайл как‑то странно всхлипнул, зрачки его закатились, пугающе демонстрируя выпуклые белки глаз, и он, обмякнув, тряпичной куклой рухнул на канвас. М‑да, получается, я разрушил мечту этого парня стать профессионалом?

В зале на несколько секунд воцарилась тишина, которую разрезал крик на русском:

– Ура‑а‑а!

И словно по команде зрители зашумели, иногда слышался свист, непонятно, одобрительный или возмущённый, и в чью сторону… А я стоял в нейтральном углу, наблюдая, как врач и рефери пытаются привести в чувство поверженного гиганта, и прислушивался к себе. В общем‑то, достаточно свеж, мог бы ещё в хорошем темпе раунд точно отработать.

Лайл не без помощи рефери и врача принял сидячее положение, глядя перед собой отсутствующим взглядом. Капа валялась рядом, с нижней губы негра свешивалась кровавая ниточка слюны, которую врач аккуратно вытер кусочком ваты. Ещё минуты через три мой недавний соперник смог встать на ноги и занять место в центре ринга, где Енгибарян, шепнув: «Молодец, здорово ты его переиграл», поднял вверх мою руку.

Что ни говори, но американцы знают толк в боксе. Я удостоился аплодисментов и выкриков на английском типа: «Good boxing, man!». Улыбнулся залу, обнял грустного соперника, пожал руки его секундантам – белому и негру.

Оба Степановых выглядели довольными, но свою радость особо не выражали. Ну победили в товарищеской встрече, первый раз, что ли… А по мне – всё получилось здорово. И общая победа, и красивая финальная точка. И… И сам Мохаммед Али заходит в раздевалку! Похоже, некоторые из наших парней не узнали этого здоровенного негра, но я и Степановы узнали моментально.

– Кассиус Клей, – слегка ошарашенно пробормотал Анатолий Григорьевич.

– Точно, он, – подтвердил Геннадий Григорьевич.

Некогда Кассиус Клей, а ныне уже не один год Мохаммед Али ввалился в раздевалку в сопровождении репортёров, среди которых затесалась симпатичная блондинка, а также упитанного господина и какого‑то невзрачного типа. Ого, даже кинокамера у кого‑то в руках. Слепят фотовспышки, я щурюсь, встаю навстречу живой легенде бокса. А тот, глядя на меня с высоты своих 190 см роста, протягивает мне ладонь. Большая ладонь, моя не то что тонет в ней, но словно подросток жмёт руку взрослому. Мохаммед обращается ко мне на английском, а невзрачный переводит:

– Мистеру Али понравился ваш поединок. Он говорит, что получил истинное наслаждение от увиденного. Тем более что вы демонстрировали стиль, присущий самому мистеру Али.

Выходит, он был на трибуне, скорее всего в какой‑нибудь VIP‑ложе, а я и не знал.

– Спасибо, – отвечаю, – очень лестно слышать такую оценку из уст величайшего боксёра современности.

Али, выслушав переводчика, довольно улыбается, демонстрируя белоснежные зубы, и говорит, что видит во мне большой потенциал. Я в ответ после слов переводчика, делая вид, что не знаю английского, благодарно улыбаюсь, говорю, мол, вашими бы устами, мистер Али, мёд пить. Чемпион, выслушав перевод, недоумённо смотрит на толмача. Тот пожимает плечами и объясняет, что у русских есть такая поговорка, типа хорошо, если пожелание сбудется. Толстяк ржёт во всё горло, а экс‑чемпион кивает и ухмыляется.

Тут подтягиваются Петухов с Бегловым. Стоя позади репортёров, настороженно прислушиваются к беседе, мало ли, вдруг какая провокация. А Мохаммедушка наш Али с невинным видом заявляет:

– Жаль, парень, что ты не профи, я бы с тобой с удовольствием встретился на ринге. Может быть, нам устроить показательный бой? И ты, и я заработаем деньжат.

Я кошусь на своё непосредственное начальство.

– Я бы с радостью побоксировал с вами, мистер Али, но советские люди на ринг выходят биться не за деньги, а за честь своей Родины. Если руководители нашего спорта решат, что я достоин представлять советский бокс в поединке с чемпионом мира, я с радостью выйду на ринг против вас.

Репортёры шустро записывают в своих блокнотах, стараясь не пропустить ни единого слова. Девица даже язычок высунула от усердия.

– Я сейчас не чемпион мира, – слегка помрачнев, отвечает Али. – Меня незаслуженно лишили этого звания после того, как я отказался воевать во Вьетнаме. Но я верну себе это звание, докажу, чёрт возьми, что я лучший боксёр все времён и народов! И пусть кто‑нибудь посмеет встать у меня на пути – я сотру его в порошок! Слышишь, Джо? Я доберусь до тебя! Единственные люди, кто болеет за тебя – это белые в костюмах, шерифы из Алабамы и члены ку‑клукс‑клана.

Ишь как завёлся, грозя неведомому Джо и глядя почему‑то в потолок, словно обращаясь к Богу. Кажется, сейчас начнёт бить себя пяткой (или как минимум кулаком) в грудь, и репортёры восторженно внимают каждому его слову. Ещё бы, завтра этот короткий монолог украсит передовицы всех газет штата Невада, а возможно, ему найдётся место и в федеральных изданиях типа «Нью‑Йорк таймс» или «Вашингтон пост». А Джо, которому грозил Али, видимо, не кто иной, как Джо Фрейзер – действующий абсолютный чемпион мира. И что в марте этого года Фрейзер победит Али, я тоже помнил. И их потрясающий бой в Маниле на 40‑градусной жаре смотрел по «видаку». Правда, запись была не лучшего качества, с телевизора, но зато цветного. Так что я много интересного мог бы рассказать этому здоровому, самоуверенному негру, но не буду. Зачем? Пусть всё идёт своим чередом. Да и с чего бы Али верить словам какого‑то русского? Я ж не Элайджа Мухаммед[1], чтобы каждое моё слово воспринималось как заповедь Аллаха.