Блондинка с розой в сердце (СИ) - Федин Андрей Анатольевич
— Поясните, Дмитрий Иванович, — попросила Александра. — Я вас не поняла.
Она пристально смотрела мне в глаза.
Я мазнул глазами по её плечам, посмотрел и на её сарафан. Напомнил себе, что мне сейчас вовсе не шестьдесят четыре года, а всего лишь тридцать пять. Вспомнил те взгляды, которые сегодня на улице и на вокзале бросали на меня женщины.
Потёр пальцем шрам на руке.
— СССР уже сейчас существует лишь на бумаге, — сказал я. — Двадцать пятого декабря этого года Михаил Горбачёв сложит свои полномочия президента страны. А двадцать шестого декабря Совет Республик Верховного Совета СССР примет декларацию о прекращении существования СССР…
* * *— … Я с удовольствием прочту ваши книги, Дмитрий Иванович, — сказала журналистка. — Особенно ту, где вы подробно изложите своё видение будущего. И посоветую её своему папе. Он тоже любитель фантастики. Скажу вам по секрету, что у нас в домашней библиотеке неплохая подборка книг на английском языке. В основном — это романы американских фантастов. Не поверите, но мой папа ещё со времён правления Никиты Сергеевича Хрущёва коллекционировал англоязычные издания американца Роберта Хайнлайна.
Александра склонилась над столом, приложила палец к своим губам и промурлыкала:
— Только тссс! Никому об этом не говорите. Это долгое время было нашей большой семейной тайной. О которой, разумеется, знало папино начальство. Но официально такое коллекционирование не приветствовалось. Потому что Роберт Хайнлайн был убеждённым антисоветчиком. Это стало следствием его поездки в СССР в шестидесятом году. Тогда мой папа с ним, кстати, и познакомился — по долгу службы. Роман «Кукловоды» с автографом ему подарил сам Хайнлайн. Эта книга и положила начало папиной коллекции…
Я посмотрел за окно — там уже не светило солнце, но ещё и не стемнело: чувствовалось, что Ленинград с его белыми ночами всё ближе. От пропитанной жиром газеты я избавился, но её запах всё ещё витал в купе. Пистолет перекочевал из-под полотенца под лежавшую слева от меня на полке подушку. Убрал я со стола и оба удостоверения. Смотрел на свою попутчицу. Потягивал из чашки остывший чай и с вполне искренним интересом слушал рассказы Александры — я уступил ей место рассказчика.
Отметил, что мы с Лебедевой беседовали уже больше шести часов. За это время, к нам в купе трижды заглядывала проводница — она дважды приносила нам чай в гранёных стаканах с металлическими подстаканниками. Журналистка щедро поделилась со мной своими ценными запасами сахара (я сахар с собой не взял: позабыл о том, что сейчас он был в дефиците). Накормила меня Александра и печеньем — тем самым «Юбилейным», которым я позавтракал сегодня в квартире брата.
— … В восемьдесят шестом году мы с моим бывшим мужем закончили МГУ, — рассказывала Александра. — Я к тому времени уже числилась внештатным корреспондентом городской газеты. А он целил на место в «Комсомольской правде». Но внезапно умер его знаменитый дед. Поэтому место в редакции газеты мой муж не получил. Да и наша с ним совместная жизнь дала трещину из-за его вечной хандры и пьянства «в поисках вдохновения». Он решил, что эмигрирует в Германию. Я вместе с ним не поехала…
* * *После полуночи за окном вагона всё же стемнело.
Я опустил штору, отгородился от мелькания фонарей.
Александра в очередной раз зевнула и сообщила, что ложится спать.
* * *Лебедева уснула быстро: она пожелала мне «спокойной ночи» и громко засопела уже через минуту после того, как коснулась головой подушки. Я на верхнюю полку не полез — перестелил постель на нижней. Секунд десять рассматривал лицо спящей журналистки. Погасил свет. Улёгся напротив Лебедевой, слушал перестук колёс поезда, поскрипывание вагона и позвякивание стаканов на столе.
Голоса в соседних купе стихли ещё до полуночи. Но пассажиры вагона время от времени громко топали ногами в коридоре — шли на перекур. То и дело они громко хлопали дверями своих купе. Временами я чувствовал в воздухе запах табачного дыма. Свет в купе проникал лишь из коридора. Его хватало только на то, чтобы я видел в темноте смутные очертания лежавшей напротив меня Александры.
Я отметил, что журналистка спала, лёжа на спине. Должно быть, в той самой позе, в которой её в известном мне будущем утром нашла проводница вагона (нашла её уже мёртвой). Я время от времени посматривал под столом в сторону Александры. Не заметил, чтобы Лебедева шевелилась. Но я слышал посапывание Александры, когда поезд сбавлял скорость и скрипы вагона становились тише.
Дважды я услышал, как журналистка говорила во сне: чётко различал звуки её мурлыкающего голоса. Я приподнимал над подушкой голову, но Александра тут же умолкала — я так и не разобрал ни слова из её ночных рассказов. Хотя мне всё же почудилось: Лебедева произнесла во сне имя моего старшего брата — моё нынешнее имя. Словно она всё ещё разговаривала со мной в своих снах.
В начале третьего ночи я почувствовал, что веки стали тяжёлыми. Пересытившийся впечатлениями за прошедший день мозг намекал мне, что ему не помешал бы отдых. «Рановато ещё, — сказал я сам себе, — потерпишь. Ты не старикашка теперь, а мужчина в самом расцвете сил». Я помассировал мочки ушей — сонливость отхлынула. В соседнем купе гулко ударили в стену — словно от досады.
* * *Ближе к четырём часам ночи я уже едва удерживал свои глаза открытыми.
Мысли у меня в голове путались.
Перестук колёс поезда убаюкивал, точно колыбельная.
Но моя сонливость мгновенно исчезла, растворилась без следа в ту самую секунду, когда пришёл убийца.
Глава 5
Расследовавший убийство в поезде Пашка Бондарев говорил мне, что журналистку Александру Лебедеву зарезали приблизительно в четыре часа ночи. Лебедева умерла незадолго до того, как поезд прибыл на станцию Лесная, где покинули вагон оба «подозрительных» попутчика ленинградской журналистки. В моём романе «Блондинка с розой в сердце» киллер воспользовался ночным перекуром мужчин, ехавших вместе с Лебедевой в купе. Он убил Александру в без четверти четыре.
В этой новой реальности соседи Александры сбежали из поезда ещё днём, не доехали до станции Лесная. Но запертая изнутри дверь в наше купе приоткрылась точно в упомянутое мною в книге время (я буквально минуту назад сверился с наручными часами). Она плавно и почти беззвучно скользнула в сторону — уже через мгновение после насторожившего меня шороха. Я поднялся с полки и подошёл к двери — потратил на эти действия не больше двух секунд. Сжимал в правой руке холодную рукоять пистолета.
Дверь неторопливо доползла до середины дверного проёма и остановилась. Она словно уткнулась в преграду. Я увидел прямо перед собой широко открытые глаза стоявшего у порога купе темноволосого мужчины. Невысокий, сухощавый, в чёрной футболке с длинными рукавами и в трикотажных штанах с белыми лампасами. Он не выглядел сонным. И от него не пахло ни алкоголем, ни табачным дымом. Я опознал в этом ночном госте ехавшего в соседнем купе мужчину.
Он походил на описанного мне много лет назад Пашей Бондаревым пассажира, что в прошлый раз тоже не доехал до Ленинграда. Именно на основе того Пашкиного описания я и «слепил» своего книжного киллера. Мужчина посмотрел мне лицо, резко вдохнул. Будто вознамерился заговорить. Но в итоге он не произнёс ни слова. Открытой левой рукой я ударил его под кадык по горлу — нанёс ему тот самый «коварный» удар, которому меня научил Димка.
Я тут же отступил назад, спрятал пистолет за пояс. Отметил, что внешность мужчины в книге я указал неточно: не упомянул ни о приплюснутой переносице, ни о «поломанных» ушах, ни о металлической коронке на верхней челюсти. Увидел, как попятившийся от меня ночной гость вскинул руки и прижал их к своей шее. Но прежде он выронил ключ проводника. А из рукава его футболки выскользнул нож — тот самый, с ярко-красной розой на рукояти, которую много лет назад мне подробно описал Бондарев.
