Настоящая попаданка - Ариана Леви
Сказка детям понравилась. Где-то на середине истории пришли наши мужчины, и мальчишки присоединились к числу слушателей, даже лесоруб вроде бы прислушивался — но на него я старалась даже не смотреть лишний раз. Мы с ним вообще почти не общались: я откровенно побаивалась с ним заговаривать, а он ко мне обращался с короткими фразами по делу, типа «что на обед?» или «передай свечу» или «встань и покорми ребенка, наконец!». Меня такое положение дел вполне устраивало.
Глава 4
Маруська после этой сказки на ночь от меня не отлипала и не отставала ни на шаг. Хотя она и раньше больше других детей ко мне была привязана — наверное, в силу возраста. И, глядя на неё, я понимала — ребёнок не может так сыграть любовь. Она действительно видит во мне свою мать, а это делает версию с амнезией более правдоподобной. Соседи, муж, даже старшие дети — все могут быть нанятыми актерами, но только не эта маленькая девочка. С ней я, как и с Андрюшей, чувствовала родственную связь. Это невозможно объяснить с рациональной точки зрения, только на уровне ощущений. Я просто чувствовала, что они мои дети. Я не говорю, что чувства не могут меня обманывать: возможно, всё дело в пресловутом материнском инстинкте, либо в том, что у нас установился близкий психологический и физический контакт (только их двоих я обнимала и целовала) — словом, я не разбираюсь во всех этих психологических вывертах. Сюда бы Розку — вот кто любитель порассуждать на тему модных психотехник. К старшим, особенно к Грише и Дарине, я не могла относиться как к собственным детям, и старалась воспринимать их просто как родственников, например, двоюродных братьев и сестер. Если трёхлетняя Маруська с натяжкой еще могла бы быть моей дочкой (если бы я её в 15 лет родила, ага), то остальные — точно нет. Если я сейчас попытаюсь представить себя мамой взрослых детей — то точно свихнусь. Нет уж, пусть лучше так — по крайней мере, пока я всё не выясню. И если — если я всё-таки приду к выводу, что у меня действительно амнезия, и это — моя реальная жизнь, тогда и начну думать, как с этим всем смириться и что предпринять дальше. А пока не стоит на этом зацикливаться. Не стоит, говорю.
С Настасьей я подружилась: хоть она и была намного старше меня, но, так получилось, что сблизилась я с ней гораздо больше, чем с почти что моей одногодкой Дариной. Просто кроме Настасьи меня никто не мог проконсультировать по всем этим пелёночным делам, да и по вопросам ведения хозяйства она мне хорошо помогала. Кроме того, эта женщина заражала своим оптимизмом — рядом с ней всегда было тепло и светло на душе. И она напоминала мне маму своей заботой — с одной только разницей: мама дарила свою заботу только мне и папе, а Настасья заботилась обо всех вокруг. Например, в те первые дни, когда я никак не могла осознать, что всё происходит на самом деле, она очень мне помогла. И оказывается, она заботилась о моих младших, пока я «болела» (по её словам, я сильно простудилась, и от слабости упала в обморок, ударившись головой — отсюда и проблемы с памятью). Помогала мне сцедить молоко, чтобы не застаивалось, но Андрюшку кормила козьим (у них несколько коз) — чтобы ему от меня моя болезнь не перешла. И потом меня всячески поддерживала, восполняла пробелы в памяти по моей просьбе. Вот и сегодня мы с ней вдвоём пошли на реку стирать — я более-менее приспособилась к этому процессу, а уж вдвоём выжимать простыни нам было намного легче, чем, если бы я это делала одна или с Даринкой. Я у неё расспрашивала о моей жизни с её братом, но она сказала, что сильно не вникала и не лезла в нашу жизнь, только если чем помочь надо было. Родителей она моих не знала, знала лишь, что Гир привёз меня из своего путешествия, в которое он отправился по молодости — хотелось парню мир повидать, да и заработать денег. Ведь их родители уже умерли к тому моменту, а сама Настя была уже замужем. Хозяйство Гиру от родителей осталось небольшое, большую часть он отдал как приданное сестре, а сам отправился на заработки. Где был и что делал — Настасья не знает.
Ну, вроде всё сходится. Парень из провинции приехал в Москву на заработки, там мы каким-то образом познакомились, поженились и уехали сюда. Родители наверняка были не в восторге, но денег выделили — на них и были куплены коровы и прочая живность. Но как я могла на такое пойти — непонятно. И почему я не общаюсь с родителями? Они хоть живы ещё? Сколько хоть лет-то прошло? О, надо было давно этот вопрос задать, это бы многое прояснило.
— Насть, а какой сейчас год? — спросила я, полоща в реке скатерть со стола.
— 13318 по эльфийскому календарю.
Тут мои глаза полезли на лоб, а скатерть, вырвавшись из ослабевших пальцев, поплыла вдоль берега, уносимая течением, пока не зацепилась за торчащий из воды корень. Я уставилась на трепыхающуюся в воде скатерть, и мне казалось, что это мой бедный мозг трепыхается и бьётся в черепную коробку в попытке осознать сказанное, да и всё происходящее в целом.
— По какому календарю? — ослабевшим голосом переспросила я.
— По эльфийскому, говорю. Ну, или просто 318, если считать по новому времени. А что?
— Настя, ты что, выпила? — спросила я, пытаясь из последних сил найти какое-то рациональное объяснение, — что ты несёшь? Какие, нафиг, эльфы? Может, ты имела в виду календарь Майя?
— Э-э-э? — недоуменно спросила Настасья, — А что не так с эльфами? И что за майя?
— Всё не так, Настенька, всё не так, — с улыбкой проговорила я. Дааа, вот так и сходят с ума. У меня появилась новая теория: я под галлюциногенами. И все окружающие — тоже. И каждый ловит какой-то свой глюк, и при этом каждому кажется, что все видят то же самое, что
