Эдемский Маг. Том III (СИ) - Игорь Швейц
— Урод… Ты же реально урод, Вальтер, — выпалил опешивший Авиад, сейчас чувствующий страх, отвращение и одновременно с этим замешательство. — Ты всё это время скрывал себя настоящего, прятал собственное уродство, прятал настоящего себя… Ты же омерзителен, Верховный, — злорадствовал старик, потихоньку оправляясь от увиденного зрелища и снова начиная противно гоготать.
— Ты их поверг в шок, господин силач, — по-злому произнёс Саркис, широко улыбаясь своими белыми ровными зубами да пожирая глазами уродство самого сильного мага Нижнего мира.
— Авиад… кх… Ты просто слеп, если видишь только глазами, — властно проговорил Вальтер, чувствуя ману на кончиках своих пальцев, чувствуя бурно текучую по теле магию, её ток, её мощный напор, готовый сносить любые препятствия на своём трудном пути. — Урод, да? Другого от тебя я не ожидал, старик. Такой как ты недостоин ничего в этом мире, я знал это ещё года три назад, Авиад.
Старик больше не слушал Верховного и ехидно улыбался, наблюдая за безобразным, неровным телом, лишённым верных анатомических пропорций. Старик более никак не мог уважать главу магов. Из чувств остались только смех и презрение. Да, Авиад презирал это чудовище. Это было уже необратимо, желание убить возобладало над всеми порами этого старческого тела, отчаянно пытающегося показаться молодым и бодрым, словно был он в теле юного паренька.
— Молчи, уродец. Твоя участь будет не менее ужасной, чем твоё тело. Обманул и предал всех людей, они же начинают прозревать, слышишь, псевдо-верховный? И они желают увидеть твоё бездыханное тело, причём без этой уродливой маски, прикрывающей твоё безобразие на лице, — он язвил. Язвил, пытаясь задеть Его чувства.
Вальтер не слушал, старался не слушать, хоть слова старика острым кинжалом ранили живое, мерно бьющееся сердце мага. Ранили так сильно, как если бы он был маленьким ребёнком, нежным и тонким душой, не верящим и даже боящимся несправедливости, угроз, не верящим в жестокость этого мира. Да, Вальтер никак не мог отделаться от ранимого и доброго ребёнка внутри себя, и потому отчаянно зажмурился, стараясь не принимать во внимание, ничего не слышать и ни о чём не думать. Тот пожар оставил лишь дитя. Дитя справедливости, дитя идеалов, дитя без злобы внутри. Пожар вместе с костями уничтожил и подростка, и родителя, превратив их в чёрный, сыпящийся пепел. Потому он и стал верить в Бога? Ребёнок внутри его уродливой оболочки окончательно забился в угол, ушёл от реальности, покинул мир и смотрел только в небо, ища в этой синеве Создателя, ища своего Спасителя. И в этом была трагедия этой разрушенной жизни. Вальтер действительно был несчастен, обижен, уязвлён. Он боролся со злом, он верил только в Бога, ведь ребёнок никогда не верил в самого себя, по причине неоформленности его как личности. Он хотел думать об идеальном мире, не представляя и не веря в другие краски существующей реальности, прося Бога убрать все эти углы, шероховатости, эти неточности и недостатки…
Верховный мотнул головой и несколько корок слезли с его щёк, падая на пол. На пол, покрытый мелкими осколками его маски, раковины, которая прикрывала этого человека вместе с его трагичной судьбой. На пол, такой гладкий и прекрасный, идеальный, как и само мировоззрение главы магов. Белоснежное одеяние змеёй лежало позади гордо вытянутой спины. Архимаг выпятил грудь, будто нарочно показывая всему миру истинное тело, настоящий облик, каким бы ужасным и омерзительным он ни казался. Вальтер пытался не обращать внимание на стариковские насмешки, не смотреть на дрожащую девчушку, ставшую бледной поганкой, сейчас явно сдерживающую позывы, явно мечтающую тотчас же проблеваться. Ещё и эти слуги, не замечающие никого и ничего, молчавшие и смотрящие куда-то вдаль, на расписную стену, такие раздражающие, буквально выводящие из себя своим молчанием.
«Я тут совсем один. Они готовы убить меня, раздавить, я знаю чего они хотят. Они хотят получить моё тело уже бездыханным и ещё более уродливым. Они ненавидят меня и готовы сорваться с цепи, как последние собаки. Собаки апокалипсиса… Так вот как выглядят эти твари из легенд. И я — последнее препятствие, отделяющие этих мразей от людей. От людей, которые неизменно погибнут от их жутких, вонючих, слюнявых пастей. Я не могу их пропустить. Несмотря на унижения, несмотря на боль, они не должны и думать о возможности разорвать на части ещё и простых людей… Да, все эти собаки сейчас смеются надо мной. Их ненависть, их смех — я не должен обращать внимание. Хоть я один. Хоть я совсем-совсем лишён союзников и близких мне людей…»
Старик продолжал насмехаться, берясь за живот и тыча в Вальтера своим кривым пальцем, Саркис растягивал и растягивал свою улыбку, не скрывая смешинки в своих злых, бесчувственных глазах. Верховный внезапно почувствовал себя нелепым, смешным младенцем, который вышел на дачную веранду полностью голеньким и писал прямо на новые доски, даже не следя за бегающей из стороны в сторону писькой, напоминающей хоботок маленького слонёнка. И все смеялись над нагим карапузом, без стеснения смотрели на его мелкий смешной хобот и смеялись, смеялись, смеялись, ведь детей никогда не воспринимали всерьёз, никогда не считали полноценными людьми.
Вальтер в глубине души покраснел, хоть его щёки и не поменяли свой сливово-чёрный цвет. Мага задевал смех этого деда, какой бы мразью он не являлся. Отчего Вальтеру было так больно? Почему душа так неистово ныла, а дитя внутри упрямо смотрело вверх, прося о помощи и упорно молясь? Был ли жалок глава Церкви Господа? Или он в реальности был слабаком, плаксой, уродом и кретином, который мог лишь надеяться на помощь, как во время адского, громкого, бурного пожара? Был ли Вальтер сейчас противным самому себе? Его руки в эту минуту почти полностью опускались, так не зря над ним так хохотали, как над наивным обнажённым младенцем, писающим на новую веранду?
А ещё маг не понимал: как страдания другого человека могли вызвать улыбку и смех? Почему люди были такими жестокими? Почему не понимали страданий
