Талгат Сабденов - Чужой среди чужих
— Аянами? Аянами Рей? Та девочка с голубыми волосами и взглядом как у графа Дракулы?
— Кто такой граф Дракула?
— Эээ… забей. То есть твой отец приказал посадить в Еву Рей, так?
— Да. Она… она была таком состоянии, что наверняка умерла бы, если бы пилотировала. У нее текла кровь.
— Ага, и ты…?
— Тогда я согласился сесть в Еву.
— Подведем итог. Ты стал пилотом по своей воле, потому что не хотел, что бы эта Аянами Рей погибла.
Синдзи промолчал.
— Я не люблю кого–то судить, Синдзи–кун. Это самое неблагодарное занятие на свете, — честно сказал Шут. — Ты это, пей давай. Ну так вот, вкусы на счет девочек у тебя, конечно, специфические, но в целом такой поступок может быть расценен через призму человеческой морали как благородный.
— У нас ничего нет, — смущенно пробормотал пилот Ноль — Первого, заливаясь краской.
— То, что вы не ходили на свидания и не готовили друг другу школьные завтраки, еще не значит, что между вами вообще ничего нет, — потряс пальцем Шут. — Человеческие взаимоотношения штука настолько сложная, что теорема Ферма курит в сторонке. Нечего на меня так смотреть, я в этом разбираюсь как никто. Рей девочка странная если не сказать жуткая, но поверь — если ты сможешь добиться ее расположения, то тебе сам черт будет не страшен.
"Потому что черт при виде Аянами Рей в ужасе забьется в угол и будет просить прощения", — мысленно добавил он.
— Ну ладно, харе краснеть, ты по цвету уже как суп у тебя в тарелке. А, все спросить хотел. Ты говоришь, что тебе отец сказал пилотировать Еву?
— Угу.
— То есть Командующий Икари — твой отец?
— Угу.
— Шикарно. А что ты тогда живешь с этой пьяницей Кацураги, а не с ним? — спросил Шут, пристально изучая мечущийся ментальный рисунок своего собеседника.
Синдзи теперь уже сам отхлебнул пива и резко выдал:
— Потому что моему отцу я нужен только как пилот Евы. Ему на меня наплевать. Сперва меня хотели поселить в четвертом жилом блоке, но Мисато–сан взяла меня к себе. — Мальчишка выдохнул. — И она не пьяница, она хороший человек. Пусть и не любит убираться.
Шут слушал с интересом, не забывая запихивать в рот бефстроганов. Он всю жизнь не переставал удивляться, что с человеком могут сделать пара промилле алкоголя в крови. Полчаса назад перед ним был бесхребетный слизняк, которого можно было завязать фламандской петлей, и он бы не возражал. Сейчас Синдзи готов был отстаивать честь своего опекуна чуть ли не на дуэли.
— Ну ладно, ладно. На счет Кацураги–сан я погорячился. А что там у тебя за проблемы с отцом?
— Почему тебя это интересует?
— Да вот, у меня тоже примерно в твои годы были проблемы с отцом, — в порыве откровенности сказал Шут. — Правда, я тогда сумел найти выход из ситуации.
— Выход? — подкинулся Синдзи.
— Когда эта сволочь в очередной раз напилась, я дождался, пока он уснет, привязал его к кровати, выпотрошил тупым ножом, а потом отпилил ножовкой голову. — Тут Шут понял, что на этот раз действительно выболтал лишнего. — Эй, не надо так смотреть, я же пошутил!
— Что–то не сильно веселые у тебя шутки.
— Что поделать, жизнь у меня такая была.
— А все–таки, что было у тебя с отцом?
— А, — отмахнулся Шут, лихорадочно придумывая достаточно правдоподобную ложь. — Я просто из дома удрал.
— Вот как, — разочарованно протянул Синдзи.
— А ты думал, что уборщиками становятся от хорошей жизни?
На это Синдзи возразить было нечего.
Уже в молчании они закончили ужин. Выйдя на ночную улицу, и рассматривая ночное небо, Шут поинтересовался:
— Ты куда теперь? Опять в бега или вернешься домой?
— Еще не знаю, — покачал головой Синдзи. — Убежать было бы проще, но мне просто некуда бежать. Но Мисато–сан… я думал, что она заботится обо мне, а сейчас мне кажется, что я для нее только подчиненный.
— Хм, — задумался Шут. — А в какой одежде она ходит дома?
— Чего?
— В какой. Одежде. Она. Ходит. Дома.
— Какое это имеет значение?
— Большое. Если она предпочитает форму или что–то полуофициальное — значит, она старается таким образом дистанцироваться от тебя, держит на "служебном" расстоянии. Если наоборот — носит открытую домашнюю одежду, это признак доверительности отношений.
Синдзи задумался. На поверхности его сознания промелькнул образ Мисато одетой в короткие джинсовые шортики и футболку, которая ничего толком не прикрывала.
"Хренова эксгибиционистка", — решил Шут.
— Кажется, теперь я знаю что делать, — просветлел лицом Синдзи. — Спасибо, Алекс.
— Да не за что. Ты только больше не убегай, лады? А то мир будет некому спасать. Я, конечно, со шваброй хорошо обращаюсь, но Ангелов ей не испугать.
Синдзи кивнул, попрощался и поспешил прочь. Шут, уже не стесняясь, ухмыльнулся и тоже направился домой. Подобный сеанс психоанализа оказался довольно занятной штукой, и неплохо его развлек. Может, стоит выучиться на психолога? Над этим стоит подумать, но позже, когда закончится война. Если она закончится. Как бы то ни было, сейчас у него есть свое место в этом мире, пусть и не самое притязательное. В конце концов, не всем же мир защищать, кто–то и работать должен. Внезапно Шут пошатнулся, как от удара по голове.
"Мир. Место в мире. Мое место в мире. Пилоты, которые защищают мир. Мое место в мире. Следовательно, пилоты защищают меня. Как и весь мир. Потому что я занимаю свое место в этом мире!"
Эта элементарнейшая мысль чуть не заставила его с размаху сесть на тротуар. Это было определенно что–то новое для него. До сих пор он четко делил все сущее на две неравные и четко разграниченные части — на себя и все остальное. Сейчас же он впервые за очень много лет ощутил себя частью чего–то большего.
"Получается, я часть этого мира", — лихорадочно соображал он, — "И если мир погибнет, я погибну вместе с ним. Как и все прочие части этого мира. Но я не хочу умирать. Если мир будет жить, то и я смогу жить в нем. То есть, если я хочу жить, я не должен допустить гибели мира!"
Шут разом ссутулился, будто на него свалились все беды вселенной. Витавший в Токио‑3 страх перед Ангелами вдруг предстал перед ним в совершенно ином свете. Он предался Шуту, поселился в его душе, стал его частью. Псайкер развернулся на месте, в сторону еще возвышавшегося над зданиями трупа четвертого Ангела Самусиэля.
"Я ничего не имел против вас. Но сейчас я объявляю вам войну. Потому что вы хотите разрушить мир, в котором я живу".
Потом его мысли обратились к Икари Гендо.
"Простите Командующий. Как бы я вам не сочувствовал, я буду вынужден помешать вам. Мне что–то не сильно хочется быть истребленным вместе со всем человечеством".
Шут стоял неподвижно, постепенно осознавая свои возможности в деле предотвращения конца света. Это ведь нечто абсолютно новое для него, неизведанное и однозначно интересное. Что же, сколько бы ему не приходилось спасать свою шкуру от принудительной порчи, скучать никогда не приходилось, и этот раз не будет исключением.
"Держитесь, инопланетные твари и мегаломаньяки! Моя Швабра Смерти вынесет вам ваш приговор, хи–хи–хи!"
Внезапно Шут почуял острый запах табака и весь пафосный настрой как ветром сдуло. Он обернулся. Рядом у обочины стоял моложавый мужчина в дорогом костюме и пускал сигаретный дым чуть ли не ему в лицо. Глаза Шута недобро сузились до габаритов свойственных местному населению. Мужчина поднял глаза и резко спросил:
— Чего уставился, акачихе?[2]
— Убери сигарету, — холодно потребовал Шут.
— Это еще почему? — осведомился мужчина.
Решение созрело в единый миг. Одним мощным психическим импульсом, усиленным выпитым в ресторане алкоголем, Шут отшвырнул неприятного ему человека на проезжую часть — прямо под колеса грузовика. Раздался мокрый треск разрываемой плоти и ломающихся костей, заглушить который не мог даже истошный визг тормозов. Шут мрачно посмотрел на размазанную по дороге кровавую массу.
— Почему? Да потому что курение убьет тебя, ебаный насос, — процедил он по–русски сквозь зубы и в расстроенных чувствах зашагал прочь.
Глава 4: Пепельный сон
Пыль, зола и пепел, куда ни кинь взгляд. Безрадостный серый пейзаж, перемежаемый только торчащими то тут, то там обугленными скелетами деревьев и оплавленными от чудовищного жара скалами, простирался до самого горизонта, где смыкался с мертвым небом, затянутым свинцово–черными тучами. Шут глубоко вдохнул и сделал шаг вперед. Под подошвой ботинка противно хрустнул спекшийся в стекло песок. Обозревая лежащую перед ним безжизненную равнину, он возвращался воспоминаниями на три года назад. В момент, когда он только–только осознал себя как псайкер, и был полон решимости и юношеского энтузиазма изменить мир по своему усмотрению. Повинуясь даже не мысли — ее преддверию, в воздухе развернулось что–то вроде огромного плоского экрана, на котором замелькали воспоминания дней минувших. Его воспоминания. Шут, не заботясь о чистоте одежды, уселся прямо на пепельную подстилку и стал смотреть. Как там говорили умные люди, "Прошлое — учитель будущего"? Тогда, может даже из собственного прошлого удастся извлечь что–то полезное.
