Андрей Посняков - Меч времен
— Не спишь, господине? — девчонка прижалась к нему всем телом.
— А ты что проснулась? Рано еще. Спи…
— Что-то ты задумчив, господин мой.
— А ты что, видишь, что ли?
— Чувствую… Бабка моя ворожеей была.
— Ишь ты, ворожеей… — Михаил погладил девушку по плечу. — А, может, и ты ворожить умеешь?
— Может, и умею. Хочешь, тебе поворожу?
— Лучше скажи, как поскорее до Питера добраться?
— Питер… Странное имя. Немецкое?
— Слушай, да ну тебя! Ты когда нормально-то говорить начнешь, чудо? — озлился Миша.
— Прошу, не гневайся, господин, — Марья отпрянула, задрожала. — Я ж вижу — ты хороший, добрый… Возьмешь меня с собой — буду тебе всю жизнь служить, ровно псица верная.
Михаил не выдержал, хохотнул:
— Лежи уж, псица…
Снаружи вдруг раздался звук рога. Сразу все вокруг зашумели, повылезали из шалашей и шатров, послышался смех, веселые крики, прибаутки.
— Эх-ма, скоро дома будем!
— Домой-то путь — куда как быстрей, нежели из дому.
— Скоро, скоро увидим Святую Софью!
— Эй, Мисаиле, вставай!
Сбыслав. Поднялся уже.
— Встаю, встаю, дружище…
Выбравшись из шатра, Михаил улыбнулся приятелю, поблагодарив за «подарок».
— Что, понравилась раба-то? — сын тысяцкого Якуна расхохотался. — Пригожа дева… До Новгорода доведешь, там продашь с выгодой.
— А может, себе оставлю? — поддержал шутку Миша.
Сбыслав, однако, взглянул на него со всей серьезностью:
— Не стоит ее оставлять, друже. Деву мы тебе другую найдем, невесту присмотрим, уж тут-то не сомневайся. А рабу посейчас вели связать к возам, не дай Боже, в воду бросится — уплывет, стрелой не достанешь. Ты ж — в нашей лодье?
— В вашей… Ха — в ладье! Хорошо хоть, не на лошади!
— Что, коней не любишь?
— Коней люблю, верхом — не люблю. Лучше уж на телеге.
Михаил за все время реконструкций так и не выучился как следует держаться на коне, мало того, лошадей как-то даже побаивался, не испытывая к ним особой приязни.
— Порастрясешь кости-то на телеге, — снова засмеялся Сбыслав.
Он было повернулся, да Миша ухватил за плечо, молвил негромко:
— Слышь, ко мне тут Кривой Ярил с утра подходил, разговаривал…
— О! — Сбыслав поднял вверх указательный палец. — А я тебе что говорил? Должен был подойти, лиса хитрая.
— Не понимаю, — Михаил потер виски. — На что я вам всем сдался? Что — такой уж сильный боец?
— Ох, и говор у вас, с Заволочья… Не сразу и разберешь. Тут дело не в том, что воин ты хоробрый, таких ведь много, — понизил голос сын тысяцкого. — А вот в Новгороде ты — чужой. Никто тебя не знает, никто про тебя не слыхал — то может быть полезным.
— Ага, — уязвленно отозвался Миша. — Не у Мишиничей с рук есть, так у вас…
Сбыслав вдруг расхохотался и, подмигнув, хлопнул приятеля по плечу:
— Так у нас-то слаще! Ну, пошли, друже, к пристани… А рабу-то все ж таки привяжи… Хоть и лес кругом, чаща… А все ж так надежнее.
Привязывать Марью Михаил, конечно, не стал — а, наверное, надо было бы — просто так, прикольнуться. Вот, фотоаппарат с собой был бы — привязал бы точно! Но, увы, фотоаппарат — у Веселого Ганса, а сам Ганс… черт его знает, где? Хотя… догадаться не трудно — сидит, небось, дома, в Питере, пиво хлещет. В Питере… А он-то, Михаил, как, зачем здесь? На какой-то большой лодке, с какими-то… психами… точно — психами, уж больно увлеклись игрою… или… Или это совсем не игра? Ну, тогда не они психи, а он, Миша.
Места по обоим берегам тянулись унылые, не за что зацепиться взгляду. То лес густой, то болотины; веселые, поросшие зеленой травою и разноцветьем, полянки попадались лишь изредка. Миша сидел на корме, рядом с кормщиком, и большую часть пути просто дремал — после такой-то бессонной ночки… надобно сказать — весьма приятной, да-а-а…
Кормщик оказался знакомый — Парфен, — да еще Сбыслав не забывал, частенько усаживался рядом — с шутками, прибаутками, песнями. Весело ехали! Вот только — куда? В Кировск? В Ладогу?
Все так же тянулись кругом леса — бесконечные, глухие, дремучие… И никаких знакомых звуков: ни бензопилы, ни поездов, ни машин. Даже деревни попадались редко, а те, что попадались, напоминали тщательно стилизованные под старину хутора — с заборами-частоколами, с бревенчатыми избами, амбарами, постоялыми дворами.
Верная раба Марья покорно сидела у мачты, почему-то не смея подходить к Михаилу ближе… может, Сбыслав ей что сказал? Кривой Ярил прохаживался на другой лодье — его хорошо было видно, почти рядом с князем стоял, князь же — не похож, ой не похож! — несмотря на победу, угрюмился и посматривал вокруг насупленно, строго.
А комарья-то было кругом — у-у-у!!! А еще нещадно била мошка — мелкая, гнусная, кусачая. А днем — по жаре — слепни и оводы. Это только горожанам, лежа перед телевизором на диване, почему-то кажется, что на реке ужас до чего хорошо и мило! А на самом-то деле… Без спреев и мазей нечего и соваться! Миша чесался уже, словно месяц не мылся.
Так, в пути, прошло пару дней, во время которых секса с «рабой» так больше и не случилось — негде, — хоть и возвращались домой с победой! А в последний — как оказалось — день плыли и ночью — по озеру, надо полагать — Ладожскому. И тоже все пусто! Ни катерка, ни браконьеров, ни вертолета! А вот с утра…
С утра выплыли в устье широкой реки… Волхов? Да, наверное… Однако же, где…
И вот тут-то Михаил обалдел полностью! Ладно, дружина, князь, ладно — попадавшиеся по пути хутора-деревни, но здесь… Здесь был целый город! Большой, красивый, древний! Словно декорация к какому-нибудь историческому фильму! Высокий вал, бревенчатые стены, башни, внутри — каменная крепость, церкви. За стенами, за воротами виднелись дома, целые усадьбы, пристани, люди… Господи… Быть этого не может! Не может быть!
А кораблей, кораблей-то сколько!
И радостные крики, крики, крики! И колокольный звон поплыл над городом осязаемо-малиновым искрящимся облаком.
— Слава Святой Софии, почти что дома!
— Эй, ладожане! Девки-то ваши красны ли?
— А с победой идете ль?
— С победой, с победой! Да что вам, по князю не видно?
Ладьи степенно подошли к пристани. Князь — и все вслед за ним — важно крестясь, сошли на берег, приветствуемые собравшимся народом — словно сошедшим с кадра исторического фильма.
Слава Святой Софии, слава! Слава благоверному князю-заступнику!
Михаил тоже шептал, крестился… Даже закрыл глаза — а вдруг да пропадет все? Нет, не пропадало.
Оказавшийся рядом Сбыслав шутливо ткнул кулаком в бок:
— Господи, скоро дома будем, в Новгороде!
Живописно одетый народ, совсем по-киношному подкидывал вверх шапки и что-то радостно орал.
— Слава благоверному князю! Святой Софии слава! Славься, Господин Великий Новгород, славься!
Тут долго времени не провели, поплыли дальше… дальше… Перетянули ладьи через пороги — упарились!
А потом опять, как в кино.
Снова город! Огромный… Со стенами, с башнями, с усадьбами-садами… И с собором, в котором Михаил сразу узнал новгородскую Святую Софью…
И снова тот же — киношный — народ…
Господи, да что же это такое делается-то, а?!
Под восторженные крики воины сошли в город, растеклись по мощенным деревянными плахами улицам, мимо церквей, мимо усадеб, мимо яблоневых и вишневых садов… Да-а… как во сне все.
Подойдя к каменной крепости — детинцу, — снова миновали ворота, оказавшись на Софийской площади, у главной городской церкви. Михаил смутно припоминал, что, кажется, здесь собиралось вече… или — на Ярославовом дворище? А черт его, сейчас и не вспомнить, да и не вспоминается что-то… Нет, ну… Не может быть!!!
Князь между тем обнимался с какими-то богато одетыми людьми.
— Вишь, тот, дородный — посадник, Степан Твердиславич, — негромко пояснял Сбыслав. — Рядом с ним — бояре именитые — Онциферовичи, Михалковичи… В клобуке — Спиридон-владыко… А вон и батюшко мой, Якун-тысяцкий! Эх, друже, сейчас вот помолимся, да гульнем! Три дня гулеванить будем.
Михаил рассеянно расхохотался:
— Ну, это запросто…
Не может такого быть! Быть не может! Но вот есть же! Князь Александр, посадник, бояре, архиепископ, народ весь этот ликующий — толпа целая… Есть! И все настоящие, живые — потрогать можно. Да и не потрогать — от стоящего рядом парня так несло чесноком и навозом… Хоть затыкай ноздри!
— Слава благоверному князю!
— Новгороду Великому, Святой Софии слава!
После общего моления, участники похода наконец стали расходиться. Улучив момент, Сбыслав подвел нового приятеля к отцу, поклонился:
— От, батюшка, друг мой — не он бы, так, может, не стоял б язм сейцас пред тобою!
Михаил тоже поклонился, приложив руку к груди. Вышло довольно неуклюже, но тысяцкий Якун, похоже, не обиделся. Ну еще бы!
