Распутин-1917 (СИ) - Васильев Сергей Александрович

Штабс-капитан сделал большой глоток, покраснел, согнулся и закашлялся…

— Ну-ну, — Григорий покровительственно похлопал офицера по спине. — Не волнуйтесь вы так, Илларион Михайлович. Всё просто и объяснимо.

— Только не для моего ума. Получив информацию о заговоре, вы обязаны, как честный подданный, доложить о нём…

— Кому? Все генералы и начальники так или иначе вовлечены.

— Лично государю…

— А он в курсе..

— Безумие…

— Есть немного, — согласился Григорий. — Правители часто впадают в странную, необъяснимую каталепсию, доверяя свою судьбу тем, кто первым ударит в спину. Синдром привязанности к Бруту — родимое пятно сильных мира сего.

— Не принимая никаких мер к сохранению в целости престола, вы, тем не менее, занимаете более чем активную позицию, рискуете, поднимаете и увлекаете за собой массу людей. Сохранение жизни невинных — дело, конечно, благородное, но его недостаточно, чтобы объяснить…

— Договаривайте, Илларион Михайлович.

— Как вы дошли до жизни такой?

— Требование представить правду, только правду и ничего кроме правды иногда приводит к очень неожиданному результату.

— Не понял…

— Поясню на примере восточной притчи. Один человек всю жизнь искал истину но никак не мог найти, исходив множество земель, побывав в разных частях света. Однажды он пришел в одну маленькую восточную страну, о которой почти никто не знал, и случайно набрел на заброшенный храм. Тамошний жрец сказал ему, что именно здесь, в этом храме, прячется сама Правда. Странник не поверил ему, но жрец уверял, что так оно и есть, и подвел к большой статуе с наброшенным на неё плотным черным покрывалом. “Вот, — сказал жрец, — она перед тобой, сама Правда.” Тогда путешественник протянул руку, сдернул покрывало и увидел перед собой ужасное, омерзительное лицо, отшатнувшись в испуге. “Что это? — спросил он. — Неужели это и есть Правда?” И тогда Правда ответила ему тихо: “Да. Это я.” “Но какая же ты стpашная, — воскликнул странник. — Страшнее тебя нет никого. Kак же я о тебе расскажу людям?” “А ты солги, — посоветовала Правда, — и тебе все поверят.”

— Я не робкого десятка, — задумчиво протянул Ставский, — но этой притчей вы меня напугали.

— Извините, не хотел, — пожал плечами Григорий, — могу только подтвердить, что моя цель — спасти ваши жизни и жизни других людей, попавших в этот клокочущий вулкан войн и революций. И это — правда… Не вся… Остальное пусть пока останется под покрывалом. Не журитесь, Илларион Михайлович! Нам предстоит сегодня важная миссия! Мы, в ранге союзников господ Родзянко и Рузского, представляем самую могущественную империю — финансовую, поэтому должны выглядеть и вести себя соответственно! Договорились?

— Туше!…

—------------------

(*)Разговор по телеграфу Рузского с Родзянко реконструирован максимально близко к реальному, состоявшемуся в указанное время.

(**)Генерал Рузский был казнён большевиками в сентябре 1918 в Пятигорске. Перед расстрелом сам рыл себе могилу.

Современники в большинстве своем относительно невысоко оценивали Рузского как военачальника. Квинтэссенцией подобной характеристики можно привести слова А.А.Керсновского, опиравшегося в своей работе на мнения русской эмиграции и личные свидетельства участников Первой мировой войны, многие из которых воевали под началом Рузского:

“Стоит ли упоминать о Польской кампании генерала Рузского в сентябре-ноябре 1914 года? О срыве им Варшавского маневра Ставки и Юго-Западного фронта? О лодзинском позоре? О бессмысленном нагромождении войск где-то в Литве, в 10-й армии, когда судьба кампании решалась на левом берегу Вислы, где на счету был каждый батальон? И, наконец, о непостижимых стратегическому и просто человеческому уму бессмысленных зимних бойнях на Бзуре, Равке, у Болимова, Боржимова и Воли Шидловской?”

Глава 39. Отречение.

Переговоры царя с Рузским 2 марта тянулись с перерывами до поздней ночи. Наблюдавшая за ними придворная камарилья застыла в сладостном ожидании близкого конца самодержавной тирании. Начальник императорского конвоя граф Граббе, любимый флигель-адъютант Саблин, гофмейстер императрицы граф Апраксин, начальник походной канцелярии Нарышкин “смазали лыжи” и, находясь на низком старте, готовились присягать новой власти. Революционность свитских представителей именитых фамилий базировалась не на желании справедливости или природной тяге к свободе, равенству и братству, а исключительно на шкурном интересе, вовлеченности в бизнес на военных поставках и понимании — такие широкие и глубокие коррупционные следы замазать не удастся, поэтому надо валить систему! А ведь эти люди стояли к трону ближе всех! Когда императрица Александра Федоровна прибыла в Россию, она написала графине Ранцау, фрейлине своей сестры принцессы Ирен: “Моего мужа отовсюду окружают лицемерие и лживость. Чувствую, что здесь нет никого, кто мог бы быть его действительной опорой.”

Будем справедливы, не все придворные оказались кончеными подлецами, поэтому помянем поимённо разделивших с самодержцем его судьбу. Граф Павел Бенкендорф и его жена Мария Сергеевна, князь Василий Долгоруков, Анна Вырубова, Лили фон Ден, фрейлины баронесса Софья Буксгевден и графиня Анастасия Гендрикова, доктора Евгений Боткин и Владимир Деревенко, учителя Пьер Жильяр и Екатерина Шнейдер, оставшись в меньшинстве, наблюдали за происходящим в немом ужасе и с тайной надеждой на чудо, случится которому, увы, было не суждено. В один из перерывов, в унылой обстановке за ужином, когда политика не обсуждалась, Рузский перемолвился с встревоженными придворными верноподданной партии и шокировал их своими откровениями: дескать, он не раз предупреждал царя в отношении того курса, который приняла его политика, и теперь воленс-ноленс, ничего не остается, как отдаться на милость победителю. На презрительно брошенное в спину “Иуда!” Рузский даже не обернулся. Да и о чем ему было спорить с особами, приближенными к императору, находящимися в статусе заложников.

Генерал-квартирмейстер Лукомский приложил к морозному стеклу основание кулака, подождал, пока оттает изморозь, коснулся стекла подушечками пальцев — получился детский след. Полюбовался на рисунок, перехватил взгляд стоящего рядом генерала Данилова, исполняющего обязанности начальника штаба Северного фронта.

— Не поверите, Юрий Никифорович, волнуюсь как гимназист, но надеюсь, что Рузскому с Божьей помощью удастся склонить государя к правильному решению.

— Я не был бы столь оптимистичен, — Данилов не спеша закурил, отгоняя ладонью облако дыма, — многое зависит от революционной динамики, её внешних проявлений…

— Да, согласен. Надеюсь, в столице всё идёт по плану…

— Господа, — раздался из глубины салона противный голос надоевшего всем американского газетчика, — обсуждая народные волнения в Петрограде, вы напоминаете пассажиров “Титаника”, озабоченных состоянием айсберга.

Генералы переглянулись и одновременно скривились, как от кислого лимона. Они бы с превеликим удовольствием вышвырнули эту язву из свитского вагона, но Рузский лично притащил его с собой, приказал любить и жаловать, поэтому приходилось терпеть. Лопотал журналист бойко, с завидной даже для русских людей орфоэпией, с еле заметным акцентом, лишь изредка вставляя английские слова. Но когда открывал рот, вёл такие неуместные речи, хоть святых выноси.

— Я услышал в ваших словах сарказм, — проворковал Лукомский максимально благожелательно, но с налётом раздражительности. — Хочу заверить, что стереотип о русских генштабистах, как реакционерах и держимордах, не имеет под собой никакого основания. Как самые образованные в армии, мы представляем наиболее прогрессивную часть русского общества, мечтающую присоединиться к передовым европейским демократиям.