Барышня ищет работу - Салма Кальк
А вот на полевой практике было туго. И страшно, и холодно, и почти всегда непонятно, могу ли я что-то сделать, и насколько велик шанс, что я сделаю что-то не то. Ещё три раза я наблюдала за действиями других из-под защитного купола, а потом Авенир Афанасьевич сказал:
— На завтрашнем полевом занятии действует следующая группа: Толоконников, Гурьев, Ряхин, Филиппова.
Все аж замолчали.
— Она же не справится, — скривился Толоконников. — И что тогда нам всем?
— А ничего, спасать будете, — холодно сказал Пуговкин-младший. — В жизни с вами рядом не всегда окажутся обученные и ко всему готовые, привыкайте.
Меня берут неумелым балластом? Или я что-то могу? Ладно, увидим.
22. Вчетвером на шатуна
22. Вчетвером на шатуна
Авенир Афанасьевич каждый раз приводил нас в разные места практики — приговаривая, что нечего привязываться к месту, нужно уметь оценить условия и правильно действовать в любом месте. Поэтому каждый выход из теней где-то там в какой-то неведомый сугроб начинался с того, что я лихорадочно озиралась и соображала, куда вообще наступить, чтобы не зарыться в снег, а потом только вспоминала, что нужно ещё и защиту поставить.
Так и сейчас — утвердить валенки в сугробе, а потом уже и смотреть.
Над нами висела луна, она отлично освещала лесную полянку, по которой, судя по нетронутому снегу, не ходили ни человек, ни зверь. Просто место в лесу. Что мы тут будем делать, интересно бы мне знать?
Мои сокурсники устанавливались поудобнее вокруг и позади — точно, сегодня я в первых рядах. Неутомимый борец с нежитью Оля Филиппова, только у нас и только один раз.
— Защиту ставь, дурная баба, — прошипел рядом Ряхин.
Точно. Я уже умела довольно быстро окружить себя коконом, и сделала это, и ещё раз огляделась.
Тихо. Светло, луна или полная, или очень близка к полной. Очень холодно. Слышно, как дышат сзади наши, и видно, как от всех идёт пар.
Треск шагов в этой тишине показался громом небесным. Да, посреди леса, где ни тропки, ни следа, вдруг… кто? Или что?
Неизвестный шёл уверенно и никого не боялся, и — не слишком торопливо, будто мороз ему не помеха. Наши-то уже перетаптывались с ноги на ногу. А я не раз уже подумала, что нужно сшить брюки и ходить зимой ночью на практику в брюках. Потому что в снегу по колено в юбке совсем неудобно.
— Приготовились, — едва слышный шёпот Авенира Афанасьевича прервал мои неуместные мысли о брюках.
Из лесу прямо к нам выперлось… что-то.
— Ой, мамочки, — охнула тоненько за моей спиной Марьяна и принялась молиться.
— Шатун, — сказал Ряхин.
Я пригляделась — точно, это медведь, но какой-то потасканный. Шкура закатанная, с проплешинами, кое-где почему-то висит клочьями, будто облезла. А потом он как-то повернулся, и я увидела, что у него в туловище дыра насквозь и через неё видно снег позади, на который падают лунные лучи.
— Он что, дохлый? — сдавленно спросил кто-то, кажется, Костя Красильников.
— А какой же, живые все спят, — Ряхин сообразил первым, прицелился и запустил с ладони серый искрящийся заряд — прямо в того медведя.
Медведь заревел, поглотил заряд и движения своего не остановил.
— Куда лезешь, вместе надо, — раздражённо зашипел Толоконников. — На счёт «три».
Он шагнул справа от Ряхина, а Володя Гурьев — слева. Они ударили вместе. То есть попытались. Потому что недомедведь (или перемедведь?) словно провалился на ровном месте и возник совсем с другой стороны нашего тесного кружка. Ряхин успел придержать свой заряд силы, а вот двое других попали по пустому месту.
Я судорожно вспоминала, что нам рассказывали про такое вот. По классификации это, кажется, зверообразная нежить, дикая, в смысле не домашняя, к домашней относились всякие коровьи скелеты, которые предвещали мор скота и прочие беды. Крупная нежить, почти не имевшая уязвимых мест.
Дальше медведь пошёл пробовать на прочность нашу защиту, но защита стояла хорошо. Моя тоже. Парни ломанулись тенями следом за медведем, и он оказался между ними и нами всеми, и конечно, ему было интереснее ломиться дальше туда, где не нападают, а просто стоят, хоть бы и под защитой.
Дальше Толоконников пытался отвлечь внимание медведя точечными атаками — то посылал в него заряд, то хлестал щупальцем, тонким и длинным. Щупальце отрывало от медведя клочки шкуры, но как будто не причиняло ему никакого другого урона. Он шёл, Гурьев тоже попытался зацепить щупальцем, но не вышло, то только соскользнуло по шкуре и ушло в снег.
Холодало.
Парни втроём затормозили движение медведя, но он дождался, пока Толоконников подойдёт поближе с треском проломил его защиту и ударил лапой, с которой осыпались остатки шкуры, и остались только кости да когти. И тут я поняла, что если не сделаю хоть что-нибудь, даже бесполезное и бестолковое, то кто я такая потом буду? Растолкала наших, почти не целясь, спустила щупальце с ладони… в голову. Что-то говорил на лекции Афанасий Александрович об уязвимых местах этих тварей, которые почему-то не до конца померли в зимнем лесу.
— Нужно отделить голову от туловища! — вспомнила я.
— Начинай, — прохрипел откуда-то снизу Толоконников, я глянула — упал, шевелится в снегу.
— Заберите его, что ли, — бросила за спину. — Митя, Володя, разом захлёстываем шею, сгодится?
— Гурьев того, — сообщил мне Митя. — Остались только мы с тобой.
Ладно, потом разберёмся, что там с ними, Авенир спасёт, если что-то будет капитально не так.
— С разных сторон, да?
— А сдюжишь?
— А куда денусь, — отмахнулась я.
Мне было не так страшно за себя, как за тех, кто за мной — вроде Марьяны, Марьяна пока ещё ни разу не была среди нападающих на нежить. Она всё время била с запозданием, и защиту не могла поддержать долго. Она не сдюжит, если эта штука драная на неё навалится.
Раз, два, три… наши щупальца захлёстывают шею медведя и
