Время грозы - Юрий Райн
— А полиция? — спросил профессор.
— А что полиция? Не знаешь, что ли, нашу хваленую демократическую бюрократию? Ну, проверили, в розыске никого похожего нет, однофамильцы — не так уж их много — его не признают, отпечатки, что пальцев, что сетчатки, нигде не зарегистрированы, законов не нарушает, общественную нравственность не оскорбляет, так и пусть живет, где хочет. Имеет неотъемлемое право… Да, еще все Ждановские, что в России есть, тоже запросили — не пропадали там никакие Горетовские, да и никто не пропадал…
— Ждáновская, говоришь? — Румянцев хмыкнул, глаза его молодо блеснули.
Бармен недоуменно посмотрел на собеседника.
— Ну, отчего-то Жданóвская на ум вдруг пришла, Ольга Андреевна. Что, не следишь за политикой? Да восходящая же звезда оппозиции! А какая красавица! Ах! — профессор на мгновение зажмурился.
— Все такой же, — пробормотал Устинов. — Ни одной юбки не пропустишь…
— Будет тебе… Не то вот твои похождения припомню… Ну да ладно, вернемся к вашему герою. Полиция, стало быть, не заинтересовалась. А медицина?
— Обследовали, да. Доктор Мейстер обследовал, ты его не знаешь. Очень знающий доктор, диплом с отличием Московского университета, по психиатрии именно… А супруга его, Лия Наумовна, доложу тебе, ах какая красотка! Средиземноморский тип этакий… По гинекологии подвизается…
— Не отвлекайся, — насмешливо фыркнул Николай Петрович.
— Да ну тебя… Я лишь исключительно о красоте… Так вот, никаких отклонений не обнаружил Яков Давидович. Ни-ка-ких!
— В общем, — пожал плечами Румянцев, — не вижу повода для ажиотажа, извини. Ну, бродяга. Ну, ахинею несет, напившись. Может, воображение у человека исключительное, в сочетании с отставанием в развитии. А может, ошибся ваш доктор, психического расстройства не распознал. Что вы так всполошились-то?
— Да никто особенно и не всполошился, — досадливо сказал Федор, — То-то и оно. Всем всё безразлично. Потешаются только. А я чувствую — ты, разумеется, корифей науки, кто я, простой бармен, против тебя? — и не нужно руками махать, мало ли кем я раньше был, а теперь вот да, простой бармен, хоть и залатали меня на совесть… Эх… А ты лучше «Коктебеля» еще выпей, — спасибо, я тоже выпью, — но, ты понимаешь, что-то в этом Горетовском есть такое… Тут его за сумасшедшего держат — между прочим, городу-то лестно, как же, свой городской сумасшедший, этакий подарок Верхней Мещоре к сорокалетию, чтó там твой водный парк… А я сомневаюсь. Я ведь его часто вижу, он тут завсегдатай, даром, что в заведении «Крым» — «Крым»! — по большей части пиво пьет, а не мускат Красного Камня…
Румянцев глотнул из бокала, пыхнул гаваной.
— Не убедил, — констатировал он. — Ей-богу, не вижу ничего особенного. Занятно, да. Но объяснимо без привлечения потусторонних сил и прочей ерундистики.
— Тьфу на тебя, — фыркнул Федор. — Я разочарован. Лауреат тоже… Давай еще по одной, я угощаю. Да не беспокойся, Николаша, уж по порции «Коктебеля», хоть бы и пятидесятилетнего, могу себе позволить, с гимназическим-то товарищем… Так, а теперь слушай, а то твой скептицизм мне уже… Слушай! Времени мало, вот-вот конторские валом повалят, некогда станет лясы точить. Первое, может, и малость, а для меня — знак. Он, видишь ли, с Наташей Извековой сошелся, в девичестве Туровской. Помнишь Наташу? Прелестная барышня, ангел, и умна редкостно, помнишь, ну? А Митя Извеков, муж ее, годом нас моложе, тоже, должно быть, помнишь, по дипломатической части пошел, страшную смерть принял.
— Знаю, — кивнул Румянцев, — как не знать… Я его недолюбливал, но когда услышал, знаешь, Федюня, жутко стало. Наташу вот помню смутно, но ты, пожалуй, прав: барышня не лишена была известного очарования.
— Барышня, — раздраженно произнес бармен, — не просто «не лишена». Ты тут эту свою столичную снисходительность оставь, пожалуйста!
— Усти-и-инов! — насмешливо пропел гость. — Break! Что разгорячился-то?
Федор шлепнул ладонью по стойке.
— Прости, Николаша. Правда разгорячился, прости. К Наташе, не скрываю, издавна неравнодушен. Ревновал ее сильно, потом, когда Митя сгинул, переживал, а как все открылось — очень ей сочувствовал. Издали, конечно… За ангела ее почитаю, можешь смеяться… А тут этот Максим Юрьевич, без роду, без племени. И Наташа его принимает. Воля твоя, а для меня это знак.
— Между нами говоря, — заметил профессор, — пристроиться к красивой, да к тому же состоятельной вдовушке — отнюдь не признак безумия. Однако продолжай.
— Второе: он и сам… Не знаю, как объяснить. Поговори ты с ним, может, поймешь что-то умом своим ученым… Но вот видишь ли — приходит неведомо откуда совершенный дикарь, живет поначалу в заведении у Маман…
— Маман все такая же? — блеснув глазами, перебил Румянцев.
— Что ж ей сделается… Так вот, поначалу у Маман, а затем — скоро! — пленяет, уж не знаю чем, ангела Наташу, при этом, заметь, ровным счетом ни в чем ничегошеньки не смыслит, а проходит буквально полгода — и прямо-таки подминает под себя верхнемещорский, да и окрестный, рынок консультационных услуг. Любые консультации, на любые темы: недвижимость, трудовые ресурсы, коммерческие проекты, что угодно! От клиентов отбоя нет! Извековский капитал преумножается… Ревную, да, но и рад за Наташу! Живут, правда, гражданским браком, да только кому до этого какое дело, в наше-то просвещенное время?..
— А кстати, ты, Федор, женат? — спросил гость.
— Женат, женат… И детишек трое… Я платонически…
— Ну-ну, — проговорил Румянцев.
— Иди ты… Теперь третье. Может быть, это тоже психоз, но — оцени сам. Добыл себе, Горетовский, я имею в виду, добыл, не знаю как, чудовищное болгарское бренди. «Плиска» называется, слышал когда-нибудь? Вот и я до того не слышал, а ведь профессионал… Пить это никак невозможно, уж поверь. Но добыл, три ящика. Далее, эту свою одежду, в которой у нас появился,
