Комсомолец 3 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Попеленский подозвал к себе комсорга (в этом полугодии — не старосту), велел Свете переписать на доску задания. Пимочкина взяла с преподавательского стола мел, улыбнулась мне. И крупным, но далеко не каллиграфическим почерком принялась выводить на поверхности доски математические символы. Я следил за движением её руки — вдруг подумал о Королеве. Нежина поздоровалась со мной и сегодня — ни чем не выделила меня среди массы студентов. Не улыбнулась, но и не хмурила при виде меня брови. Полюбовался очередным её нарядом (не новым — в нём она уже приходила в институт месяц или два назад), но всеми подзабытым. Подумал, что Альбине следовало бы учиться не на горном факультете, а в институте лёгкой промышленности (существуют же сейчас такие?).

— Усик! — обратился ко мне Попеленский — отвлёк меня от размышлений.

— Слушаю вас, Виктор Феликсович.

— На доску не смотри, — сказал доцент. — Ты же не думал, что я буду требовать от тебя знания изученной нами в этом году темы?

— Я справлюсь, Виктор Феликсович, — ответил я. — В больнице я ознакомился с конспектами лекций.

Смотрел на те примеры, что выводила Пимочкина — не замечал в них ничего примечательного. Простейшие задания. Навевавшие скуку. Не помню, чтобы решал похожие в прошлом (но наверняка решал: ведь это для меня не первое обучение на первом курсе института). Но понимал, что найду ответ к заданию раньше, чем комсорг перепишет с листа бумаги на доску следующее. А для того, чтобы подробно расписать свой ответ для Попеленского, потрачу не больше пары минут. Придвинул к себе тетрадь, не поспевавшей за моими мыслями рукой переносил всплывавшие в воображении цепочки математических символов на бумагу. Справился с первым примером, когда вновь услышал слова Феликса.

— Усик, ты слышал меня? — спросил доцент. — Эти примеры не для тебя. Расслабься. И можешь не спешить жаловаться на меня на кафедру. Вот, держи. Я набросал для тебя заданьице попроще. Как раз подходящее для такого бэздаря, как ты. Перепиши в тетрадь. Бумажку мне верни.

Попеленский протянул мне лист бумаги (не вставая со стула — лишь наклонился над столешницей). Я принял из его рук тетрадный лист (вдохнул резкий запах одеколона). Посмотрел на выведенные почти врачебным почерком строки. И передумал заверять преподавателя в том, что справлюсь с самостоятельной работой, предложенной для всей группы. Потому что мне Феликс предложил задачку поинтересней: похожую на те задания, что выводила на доске Пимочкина, не больше, чем австралийский кенгуру на Мировой океан. В голове появились пока смутные воспоминания: почудилось, что подобные задания мне встречались (в книгах Пимочкиной?). Не стал шарить в закромах памяти (чтобы не тратить время) — приступил к работе.

«…Рассмотрим компактное трёхмерное многообразие…» Кончик шариковой ручки порхал над страницей, выводя всё новые буквы и символы. Слова появлялись на странице быстрее, чем мой мозг успевал их осмыслить. Мне чудилось, что я и не думал вовсе. Мозг, будто суперкомпьютер, всего лишь обрабатывал информацию, облекая её в образы. Заставлял мою руку преображать всплывавшие в воображении картины в слова, математические значки и цифры — прямо на листе бумаги. Никаких долгих размышлений и блужданий по лабиринту размышлений — только чёткий, пусть и извилистый путь к пока невидимой впереди, но реально существующей цели. «…Каждое односвязное замкнутое три-многообразие гомеоморфно три-сфере…»

— Эээ… Санёк!

Тень легла на тетрадную страницу.

— Санёк, закругляйся, — сказал Аверин. — Всё. Пара закончилась. Перемена. Нужно идти на физику. Не успеем до звонка — физик нас не впустит в аудиторию.

«…Фигурирующее в определении потока число, может быть заменено любым другим ненулевым числом». Я дописал на странице очередную фразу — вынырнул из математических фантазий (будто проснулся или избавился от наркотического опьянения). Оторвал взгляд от тетради, сообразил, где нахожусь (кабинет почти опустел). Пошевелил сухим языком, прислушался к жалобам мочевого пузыря. Заморгал — сфокусировал взгляд на лице старосты. Мысленно повторил произнесённые Авериным фразы, пытаясь понять их смысл. Заметил позади Славы очертания фигуры Паши Могильного.

— Я… не закончил…

— Потом дорешаешь, Санёк, — сказал Аверин. — Феликс всё равно уже свалил — понесёшь ему свою работу на кафедру. Потом. А сейчас нужно бежать на лекцию.

Я повернул голову — за преподавательским столом никого не обнаружил. Не вспомнил, когда ушёл Попеленский. Но представил его довольное лицо. Феликс, наверняка, радовался тому, что я не решил его задачку до завершения пары (хотя я просидел над ней даже всю прошлую перемену — меня никто не побеспокоил, не выгнал в коридор). Я посмотрел на исписанные страницы тетради. Тут же почувствовал, как побаливали мышцы правого предплечья (давно не приходилось писать так много и так быстро). Поднял растерянный взгляд на Славу Аверина. Прогнал из головы математический туман — закрыл тетрадь.

— Ладно, — сказал я. — Закончу позже.

Самостоятельную работу по математике я в пятницу так и не сдал. Решил, что раз уж не уложился в отведённое для решения задачи время (такое случилось впервые: обычно я решал самостоятельные работы раньше одногруппников), то спешить не буду. Феликс уже теперь имел полное право не принять мою работу ни в конце дня, ни после выходных. Поэтому я вернулся к задаче только вечером, уже в общежитии. Да и то, когда разобрался с прочими делами (приготовление ужина я ни Славе, ни Паше не доверил: кулинары из парней были никудышными). Соседи по комнате не разъехались в пятницу по домам — с красными повязками на руках отправились охранять покой советских граждан. А я вернулся к математике, лишь после того, как выпроводил Аверина и Могильного за дверь.

В последний день февраля я впервые «прогулял» военную кафедру: проспал. Открыл глаза уже после полудня — разбудили голоса соседей по комнате. Я приподнял голову над кроватью, обнаружил, что уснул, не разобрав постель. Не вспомнил, когда вернулись с дежурства в народной дружине Пашка и Слава. Процесс перехода от письменного стола на кровать в памяти тоже не сохранился. Зато я точно помнил, что дописал решение выданной мне Феликсом задачи. Пусть и растянул решение толстенную тетрадь, потратил на писанину едва ли не весь вечер и ночь. Улыбнулся, воскресив в памяти момент, когда уже засветло поставил на странице финальную точку и вынырнул из математического угара. Прикинул, как буду оправдываться на военной кафедре. Напомнил себе, что сегодня, ровно в семнадцать часов, должен явиться к Королеве.

В гости к Нежиной я отправился не только с пакетом конфет (купил их в магазине едва ли не наугад), но и с маленькой упаковкой чая. На этикетке брикета был нарисован слон и значилось: «Чай индийский». Такой чай приносил в общежитие Паша Могильный. Он же отсоветовал мне приобретать сухие чайные листья в магазинах. «Там одно сено продают, — сказал Павел. — Нормальный чай нужно доставать. Раньше был нормальный китайский. Но теперь его днём с огнём не сыщешь. Довольствуемся индийским». Один из Пашкиных брикетов я и прихватил для похода к Королеве.

Повертелся около зеркала, прежде чем вышел из комнаты — разглядывал своё отражение. Дырку от пули зашили (я предполагал, что сделали это либо Света Пимочкина, либо её мама), следов крови на ткани не осталось (постарались в химчистке). И всё же своим видом я остался недоволен. Пальто висело на мне, будто на вешалке (мышечная масса, «нажитая непосильным трудом» на школьной спортплощадке, за прошедший месяц бесследно испарились). Щёки ввалились (и это несмотря на регулярное поедание пирожков Пимочкиной). Глаза опухли от недосыпания (спасибо Феликсу и его задачке).