Вместе с дублем - Александр Колокольников
Уточню: утечек с нашей стороны, с мэтром Гарвилом и представителем Совета целителей договаривайтесь сами.
И ещё, чуть не забыл! Выплатите небольшую виру в шестьсот золотых — думаю этого достаточно.
— А немного ли денег сопляку! — возмутился барон Берес.
— Кого вы имеете в виду под «сопляком»? — поинтересовался Подран. — Если Костуша, то конечно много: жив остался, княжеская семья заступилась — пусть радуется. С какой стати ему давать деньги?
А шестьсот золотых мне, за моральный ущерб. Я же обещал князю проследить, обещал, что вы, барон, оставите Костуша в покое.
Когда князь узнал о нападении, даже не представляете, какую брань мне пришлось выслушать от его высочества. Еле оправдался, ссылаясь на вашу неадекватность и полное отсутствие благоразумия.
Барон скривился, услышав про свою неадекватность, но смолчал.
Подран уехал из особняка барона Береса с покаянным письмом на имя князя, с двумястами золотыми в мешочке и с распиской на оставшиеся четыреста золотых — больше наличных в доме не нашлось.
После отъезда главы службы безопасности, в особняке барона Береса произошёл скандал. Жена и дочь узнали, что они психованные, мнительные дуры и наполучали пощёчин.
Ночью вся семья долго не могла заснуть: жена и дочь барона плакали, а сам Берес в ярости скрипел зубами.
Глава 10.
Пережив пятидневку, с двумя покушениями, Костуш долго ходил с оглядкой. Успокоился не сразу, но всё же ежедневные дела и заботы закружили привычным хороводом, и чувство висящей за плечом угрозы отступило.
Где-то, возможно, отвлекло и другое: организм Древоходца окончательно справился с действием «гвардейских таблеток» и жизнь наполнилась новыми красками, чрезвычайно яркими и резкими. В случае с Костушем были и особенности, обусловленные тем, что половой созревание пробивалось не постепенно, шаг за шагом, а наступило почти сразу и вдруг.
Он ночевал в своей комнатке в школе мэтра Гарвила, и ему снился изумительный сон, где главным действующим персонажем, помимо, понятно, самого Костуша, являлась неизвестная молодая брюнетка с пышными формами.
Его утреннее пробуждение, сосед по комнате Цыгаш, встретил словами:
— Неужели наш мальчик созрел? Расскажи, расскажи, поделись с другом: «Что же за красавица, что так мучала во сне?».
— Отстань!
— Что значит — отстань? Если отстану, кто тогда займётся твоим сексуальным воспитанием? Ты просто не понимаешь, — у молодого целителя при госпитале, почти единственная возможность подработать, это ублажать дам! И есть простое правило: чем моложе целитель, тем старше бабы, которых ему приходиться пользовать, потому как молодой — значит совсем без денег.
— Я не собираюсь так зарабатывать. — ответил Костуш.
— Ты может и не собираешься, только на вызовах предлагать будут постоянно. Иногда отказывать нельзя — опасно, иногда и сам не против, а иногда, и, чаще всего, хочется отказать, но кушать хочется больше.
— Цыгаш, Цыгаш! — окончательно проснулся Костуш, — Я прямо вижу, вижу: ты приходишь к беззубой старухе. Делишь ковригу хлеба на две части. Половину пережёвываешь в тюрю — скармливаешь старухе, дальше, отрабатываешь любовником, и честно заработанную другую половину ковриги забираешь себе!
— Это самый жёсткий вариант! — засмеялся Цыгаш. — Клиентки без зубов, правда, встречались часто, но ни любви, ни жевать хлеб не просили.
Был, правда, один мерзкий случай. Старуха с титулом, потребовала от меня услуг.
Три волосянки на трясущейся голове, вся кожа высохла, в пигментных пятнах, а отказать — живым не выйдешь.
Я говорю, мол, госпожа, со всем пылом и удовольствием готов услужить в лучшем виде, только сердце у вас слабое — боюсь не выдержит!
А она: «Ты чего сучёнок срамной несёшь? Чтобы я, баронесса, с таким отребьем любовью занималась?».
— Чего ж тогда хотела? — заинтересовался Костуш.
— «Театру» хотела. Узнала, что одна её служанка никогда не кончала. Вот и решила, пригласить целителя, чтобы довёл служанку до концовки, и чтобы всё это на её глазах.
— И как прошло?
— Замечательно! Две прислужницы посадили эту лысую обезьяну повыше в кровати, подпёрли подушками — так рядом с ней и остались.
Ещё женщины какие-то: родственницы, или приживалки — не знаю. Вышивку в сторону отложили— смотреть настроились. Два мужика в ливреях принесли кушетку и тоже к зрителям присоединились….
— Хватит зрителей перечислять, давай к главной героине, — поторопил его Костуш.
— Главная героиня: дебелая тётка, лет под сорок, в ночной рубашке. Привели под руки: с испугу сомлела, сама и идти не могла. Подволокли к кушетке, уложили на спину.
Старуха прокаркала: «Раздевайся и начинай!».
Я говорю: «Госпожа баронесса, мне нет необходимости раздеваться самому и раздевать пациентку, я всё смогу сделать целительскими методами, не оскорбляя ваш взор видом своей голой задницы».
А старуха в ответ: «Как ты, ничтожество, смеешь в моём присутствии говорить слово «задница»! Снимай одежду и…, а не то живо на конюшню отправлю и там уж твоя жопа получит кнута!».
— Сверкать голой задницей перед ней можно, а сказать слово «задница» нельзя, — заметил Костуш. — Настоящая благородная! Ты знаешь, я ожидал от тебя весёленькой истории, а как-то совсем и не смешно.
— Чего уж смешного: тётка на кушетке лежит на спине в полуобморочном состоянии, на меня, как в цирке, человек десять челяди уставились, старая лысая обезьяна с трясущейся головой кричит: «Давай, давай, поганец, снимай штаны — начинай!».
Цыгаш передёрнул плечами, отгоняя неприятные воспоминания.
— А потом, потом что было? — поторопил Костуш.
— А потом старой обезьяне от перевозбуждения плохо стало, — ответил Цыгаш.
— Ей плохо стало, до того, как ты снял штаны, или после? — поинтересовался Костуш.
Цыгаш вопрос проигнорировал и продолжил:
— Старуху стабилизировал, сказал, что сейчас срочно сбегаю за лекарством и ходу — ходу от них.
— А тётка на кушетке?
— Что тётка на кушетке? Как валялась в отключке, так и осталась валяться.
— Вот плохой ты человек, Цыгаш: и тётке удовольствия не доставил, и бабушку чем-то до смерти напугал.
— Какой до смерти! Жива, жива лысая обезьяна! Вот, опять от неё заказ на целителя приходил, — высказавшись, Цыгаш и изобразил плевок.
— Давно это случилось? Чего раньше-то не рассказывал? — спросил Костуш.
— Так нет особого желания про мерзость эту рассказывать, да и толку обсуждать с тобой: раньше, же ты, считай, кастрированный, с тобой о бабах не поговоришь. А вот сейчас почему вспомнил: попадёшь в такую историю, чтобы на конюшне не оказаться, надо во всеоружии быть — и с женщиной уметь справиться, и с собой совладать.
— Не верю, что вляпаюсь в такую историю, — сказал Костуш. — Такие истории, Цыгаш, — это только твоё.
— Что моё?
— Хозяйством перед публикой трясти, бабушек им пугать — это твоё, —
