Самый лучший комсомолец. Том третий - Павел Смолин
— Заранее вылетел, еще вечером, на всякий случай, — ответил тот.
Пожал руку стоящему рядом с ним курящему папироску усатому седому дядьке в «гражданке» и трубкой телефона — аппарат прицепили прямо к проводам на столбе — в руке.
— Александр Евгеньевич, — представил товарища Никита Сергеевич. — Лучший переговорщик в СССР.
— Прости, Сережа, без тебя — никак, — расписался Александр Евгеньевич в собственной беспомощности. — Четыре часа одно и то же — Ткачёва давай. Срок выходит — через полчаса обещают детей убить, все равно, мол, терять нечего.
— Пиз*ец, — вздохнул я. — Почему я?
— А ты сам спроси, — ехидно предложил Хрущев.
— Спроси, — подтвердил переговорщик, поднес трубку к уху и набрал номер. — Саша, да, — ответил на заданный невидимым собеседником вопрос. — Сергей приехал, как обещали. На! — это уже мне.
— Здравствуйте, — поздоровался я.
— Хочу десять тысяч долларов — не просто так, а обменять, — раздался устало-истеричный голос из трубки. — По официальному курсу. После этого ты лично отвезешь нас на вертолете в посольство США и выбьешь политическое убежище.
О*уеть!
— А почему я? — не удержался я.
— Как почему?! — гоготнул собеседник. — Все же знают — Ткачёв не врет! Я мусорам не верю — их людей на*бывать специально учат. Вот ты мне и пообещай!
— Я спрошу и вам перезвоню, ладно?
— Быстрее! — велел собеседник и отключился.
Пересказал разговор, взрослые посовещались, выдали мне устные инструкции, и я набрал номер снова.
— Я на США никакого влияния не имею, — начал я тянуть время так, чтобы детей в обещанный срок не постреляли. — Мне предложили такой вариант — мы на вас политические дела сейчас задним числом сошьем, а потом, когда привезем в посольство, аккуратно сольем о них информацию американцам — тогда убежище точно дадут. Еще и денег добавят и в телевизор запустят — рассказать как вас кровавый режим душил.
— Идёт!
И ведь ни слова лжи — мне ведь действительно предложили этот вариант, а будут ли выполнять — уже не мое дело.
— Но только если дети живы и здоровы, — обозначил я условия.
— Семнадцать минут — и им пи*дец. Мы еще и аммонал взорвем — х*й вам, красноперые, а не Кузьма!
Кузьмой Федоровичем террориста зовут.
— Так не пойдет, товарищ, — «расстроился» я. — Сами подумайте сколько бумажек нужно состряпать. А еще и слить надо — это согласовывать на самом верху. Ночь, многих будить придется.
— Любит номенклатура спецснабжение получать! — выплюнул собеседник. — А как работать надо — так х*й почешутся!
— Так американцам из телевизора и скажете, — одобрил я. — Давайте так поступим — вы нам детей, а мы вам — Никиту Сергеевича Хрущева. Ценный заложник?
— Любит Горелый Кукурузника, — задумчиво протянул падший кооператор. — И за что? Он же долбо*б!
«Горелым» у нас несознательные граждане Андропова кличут.
— А это вы у него сами спросите, — предложил я.
На лично предложившего такую схему Никиту Сергеевича тем временем надевали броник и вешали кобуру с его любимым «Маузером».
— Ух мы спросим! — с предвкушением прошипел похититель. — Дверь-то закрыта! — нашел дыру в схеме.
— Так снаружи же — мы баррикаду разберем, и Никита Сергеевич зайдет, — предложил я.
— За долбо*ба меня держишь? — расстроился Кузьма. — Где он, там и мусора!
— Тогда так, — выкатил я заранее согласованный «план Б». — Мы сейчас автовышку подгоним, Никиту Сергеевича поднимем к вам. Он на подоконник встанет, вы ему детей передадите, он их — в люльку, а сам — к вам.
— А если он тоже в люльку? — заподозрил неладное кооператор.
— Так вы же его пристрелить успеете, и детей заодно, — напомнил я.
— Точно! — гоготнул он. — Петрович, малых сюда! — крикнул он, убрав трубку ото рта. — Снайпера-то поди выцеливают? — доверительным тоном спросил меня.
— А вы сбоку от окна встаньте, за стеной, — посоветовал я.
— Не учи! — рявкнул похититель.
Почему на меня сегодня все орут? Я вам что, Гитлер?
— Отправляй Кукурузника! — велел он и повесил трубку.
— Договорился, — вернул я спецсредство переговорщику и вытер сочащийся потом лоб.
Пока Никита Сергеевич поднимался, я вспоминал как в прошлой жизни впервые услышал страшное слово «террористы». Было это осенним утром, и маленький я как раз собирался в школу под привычный бубнеж телевизора. «Норд-Ост» — это не только название спектакля, но и одна из травм моей многострадальной Родины. Иосифу Давыдовичу Кобзону поэтому песен больше чем другим и отправляю — настоящий человек, в театр добровольно на переговоры пошел.
После «Норд-Оста» как-то все затихло, но потом страшное слово всплыло снова, в новом качестве, когда захватили школу в Беслане. Ох уж этот СССР — вся та же херня, что и в моем времени, но тихо, неприметно и камерно. Трясет меня что-то, и это точно не от температуры. Ладно, моя задача — сохранить хотя бы «тишину, неприметность и камерность», не допуская всего того пи*деца, который неминуемо поглотит Родину, если меня угораздит облажаться.
Люлька добралась до нужного окна, на Хрущева направили прожектор, он лично распахнул раму окна и встал на подоконник. Минутная пауза на «поговорить», и он аккуратно усадил в люльку сначала мальчика лет восьми, затем — девочку-пятилетку, не забыв зафиксировать на ребятах заранее приготовленную страховку. Помахав нам рукой на Гагаринский манер, он спрыгнул в квартиру.
Люлька начал опускаться.
— Пошли! — отдал в рацию приказ товарищ майор.
Через две с половиной минуты все было кончено, и в рации послышался бурлящий адреналином голос:
— Никита Сергеевич погиб!
— Да как так-то б*ядь! — завыл я, закрыл лицо ладонями и обмяк, шлепнувшись задницей на мокрый асфальт. Словив понимание, истерично хохотнул и заорал на подлетевшую ко мне перепуганную Виталину. — Не сдержал слово — обещал товарищу Хрущеву чистые штаны! Придется искупать!
— Ты в порядке, Сережа? — тихонько спросила она.
— В полном! — заявил я, поднявшись на ноги. — В Москву поехали. В архивы.
И, ни на что не обращая внимания, пошел к машине.
— В какие? — растерянно спросила девушка.
— Во все куда пустят, — честно
