Четвертый кодекс - Павел Владимирович Виноградов
Но вокруг острова — океан, и он для вас совершенно непостижим. Вы не знаете, где его начало и конец, и есть ли они вообще. Вы, конечно, можете сказать: «Океан огромный и мокрый», но это описание не океана, а вашего ощущения от него. Может быть, на самом деле он крохотный и сухой — на острове, в своем тонале, вы этого знать не можете.
Но в один прекрасный день океан — Неведомое — может вздыбиться, подняться и поглотить ваш остров. Тогда он — то есть, вы сами — перестанет существовать. А океан останется — столь же непостижимый, как и тогда, когда вы еще сидели на своем острове.
Так вот, океан — это нагваль. Тональ и нагваль — не противопоставление и не дихотомия. Это два состояния мира, принципиально различные и несопоставимые. Вы понимаете?
Дельгадо имел вид умудренного профессора перед идиотом-первокурсником.
Кромлех кивнул:
— Мне кажется, да. Но над островом в океане есть еще небо... Оно как-то входит в ваши построения?
— Не придирайтесь к метафорам, — досадливо отмел Дельгадо, — они всегда не точны. А что до понимания, то это непознаваемо в принципе. Я показал вам образ острова и образ океана, но каждый из них ложен. Пока можете считать, что тональ — это порядок, то, что можно описать словом. А нагваль — хаос, нечто неописуемое. А еще — у каждого человека есть тональ и нагваль, но не каждый способен вместить в себя это и принять. Вы способны.
Евгений пожал плечами.
— Кажется, вы только что говорили о непознаваемости...
— Знание о чем-то и познание этого чего-то — суть вещи разные, — вновь изрек давешний афоризм Дельгадо. — Однако все еще сложнее. Тональ и нагваль есть у всего — не только у человека. У животных, камней, воды, воздуха, чувств. И у всего мира. Все, что мы видим и познаем — это остров, маленький клочок земли в океане. Все остальное — непостижимый нагваль. Однако есть люди... или, скажем, разумные существа, которые способны преодолеть пропасть между миром-тоналем и миром-нагвалем.
— Видящие? — спросил Евгений.
Это его заинтересовало.
— Своеобразные видящие, — после едва заметной паузы ответил Дельгадо. — Таких очень мало. Они могут пройти сквозь нагваль, раствориться в нем, но вновь обрести бытие и создать иной тональ, иную реальность. Мы называем таких людей Прохожие. Ну как бы вам это объяснить... Вот вы изучали атлантическую этнографию и знаете, что нагваль — это якобы зооморфный дух-покровитель колдуна. Для профанов сойдет — описать нагваль можно и так. Какая разница — он же неописуем в принципе... Однако по отношению к непостижимому нагвалю мы все профаны, поскольку нам необходимы формы, чтобы их осмыслять. Даже могучие маги, которые могут входить в нагваль и которые отвергают саму идею осмысления — они все равно осмысляют свой опыт. И некоторые, например, превращаются в какое-то животное и говорят профанам, что это их нагваль. И профаны говорят: «О, это очень сильное колдунство»... А вот Прохожие сами строят мир по собственному усмотрению — хотя, возможно, не осознают этого. Они все равно в тонале, но в другом, возникшим по их воле. Профаны всего этого не видят — для них же в мире ничего не изменилось. И они понятия не имеют, что вот это и есть настоящая великая магия. Понимаете?
— Кажется, да... — задумчиво произнес Кромлех. — «Бог есть Бог, а мир есть дьявол...»
Дельгадо вопросительно посмотрел на него.
— Это из старого романа одного франко-ацтланца, «Три воина-ягуара», — объяснил Кромлех. — Слова одного его героя, тайного христианина. Хороший роман, правда, не совсем о том, о чем ты говорил.
— И что это значит? — спросил маг.
— Бог — просто Бог, потому что непостижим, — проговорил Евгений. — Но Он еще и благ. А мир постижим, но он — дьявол. То есть, не-Бог. То есть, не-благо.
— Нет-нет, — запротестовал Дельгадо, — я совсем не про это. «Плохое» и «хорошее» — ложь, Бог — ложь. Тональ, по большому счету — тоже ложь. Правда — нагваль.
— Однако и правда — это тоже ложь?.. — остро посмотрел на него Евгений.
Антонио не ответил и молчал несколько секунд. Потом яростно посмотрел Евгению в глаза.
— Ты — Прохожий, Кромлех, — негромко сказал он.
В голове Евгения вдруг раздался призрачный крик, и ему показалось, что он его уже когда-то слышал:
— Ненго! Мембрана!
Это было наваждение в сонном наваждении, и оно сразу же исчезло, да так, что полностью выветрилось из памяти Евгения. Зато он вдруг понял, что Дельгадо в кои веки говорит правду. Он, Кромлех, действительно, Прохожий. Что бы это ни значило.
— Ты хочешь сказать, — медленно спросил он, — что мир, в котором мы сейчас... наш мир... он изменен... Прохожим?..
Дельгадо пожал плечами.
— Откуда мне знать. Я же не Прохожий, а просто видящий...
— А... Прохожий сам изменяется в созданном им мире? Или остается тем, кем был?
— С какого бока посмотреть, — неопределенно проговорил маг. — Конечно, судьба Прохожего в новом мире, наверное, тоже может измениться. И внешность. И мысли. И чувства. Но ведь это всего лишь варианты одной личности — какой она могла бы стать, если бы... Это цикличность, понимаете?
Теперь плечами пожал Кромлех.
— Представьте себе бусы, — начал объяснять Антонио. — Они состоят из нити и шариков. Бусы — это целостность и индивидуальность. Но ведь и бусинка — тоже целостность и индивидуальность, каждая бусинка. А связывающая их нить — силовая линия, поток однородной энергии. Мы называем это «циклическое существо». То есть, фактически, каждый видящий — это некая множественная личность. Не только Прохожий — любой сильный маг может создать свой дубль, и другой, и третий... Но в совокупности это все равно будет единая личность. При этом каждая такая «бусина» — личность мага — способна еще создавать собственные автономные копии. Мы называем их дублями. Так что от каждой «бусины» в этом «ожерелье» могут идти еще и «подвески»...
— То есть, имя вам — легион... — заметил Кромлех.
— Имя НАМ легион, — с любезной улыбкой поправил Дельгадо.
— Я не чувствую себя «видящим», или «Прохожим», или кем вам там угодно...
