Афганский рубеж (СИ) - Дорин Михаил
Память Клюковкина подсказала, что живёт он недалеко от КПП. Ступив за ворота части, я медленно пошёл в сторону домов.
Странное ощущение. В прошлой жизни на месте этого городка одни развалины. Я это помню, поскольку во время учений мы использовали территорию этого аэродрома. Он был заброшен, но ещё сохранил очертания.
Теперь я вижу детские площадки со скрипящими качелями. Даже в такой мороз дети бегают по улице. Они используют огромную лужу рядом с водонапорной башней для катания на салазках.
Добрался до пятиэтажных панельных домов с морозными узорами на окнах. Перед домами гуляют несколько девушек с колясками. Детки укутаны в солдатские одеяла и мирно спят, пригретые ярким солнцем.
Кого-то мамочки тащат на санках, а кого-то и за ухо.
— Я тебе сказала, сразу домой после школы. Весь в снегу. На горке он был! — возмущалась женщина, подгоняя паренька в шубе и валенках.
В руках мальчик тащил кожаный ранец с картинкой олимпийского мишки.
Навстречу прошли два «колдырика». Лица небритые, но одеты в чистое лётное зимнее обмундирование. Шапка на затылке, а куртки расстёгнуты.
— О, боец, пойдём с нами, — приобнял меня один из них.
— Не-а, — покрутил отрицательно головой.
— Так, давай-ка соблюдать… эту… нашу.
— Субординацию, Палыч, — подсказал его собутыльник.
— За это и выпьем.
Тут же мужики достали из кармана по стаканчику. Один из них взял металлическую фляжку и налил немного. Так вот и согреваются мужички.
Что сказать — всё как и в моём будущем. Смотришь по сторонам, а каких-то сверхразвлечений не видно.
Здание перед памятником Ленину, оказалось Домом Офицеров. Судя по афишам, вся жизнь крутится здесь.
В субботу устраиваются танцы. Обещают, что в программе будут ритмы зарубежной эстрады.
В воскресенье кино показывают. Посмотрел репертуар, но список не самый богатый на премьеры. «Баламут», «Блеф» с Челентано и что-то индийское. И на том спасибо, что хоть не забывают дальние гарнизоны и привозят сюда фильмы.
Лицо окончательно обмёрзло, а на ресницах и бровях почувствовал появление инея. Надо идти домой и греться.
Посмотрел по сторонам. А идти то куда? Вроде на выходе из части память Клюковкина давала мне понять, где его холостяцкое гнёздышко. Я это понял, поскольку у такого балбеса явно ещё нет жены и детей.
— Ты чего тут? — окликнул меня знакомый голос.
Я повернулся и увидел перед собой Димона. Переодеться он ещё не успел. Зато в магазин сходил. Правда в руках у него какая-то странная сумка. Точнее, матерчатая торба с цветочками.
В Союзе, насколько мне известно, считалось писком моды ходить с пакетом «Мальборо». Вряд ли в Соколовке такое предвидится в ближайшие пару лет.
— Достопримечательности изучаю. Димон, будь другом…
— Я тебе командир звена! — вновь включил начальника Батыров, брызжа слюной.
— Хорошо. По-братски, Димон, голова кружится. Сильно башкой треснулся. Пройдись со мной до дома, а то чтоб я в обморок не упал.
— Да ну тебя! Чай не девка, чтобы тебя провожать, — возмутился Батыров.
Он продолжал меня напрягать и говорить, как я оборзел. Надо призвать его «командирскую совесть» к ответу.
— Слушай, если мне будет плохо, то отправят в местный госпиталь.
— Прекрасно! За 60 километров отсюда, — подмигнул Батыров.
Блин, он ещё и шутить может!
— Неважно — 60 или 200 километров. Я же в рапорте напишу, что встретил командира звена, обратился к нему за помощью, но он торопился со своей сумочкой домой…
— Прекрати! Ладно, пошли. А то и, правда, тут упадёшь.
Продолжая скрипеть по снегу, мы вышли на одну из трёх основных улиц Соколовки. Батыров продолжал ворчливо поносить меня и вежливо здороваться с проходящими женщинами и военными. Я от него не отставал, хотя никого из людей не знал.
В городке обнаружил и Военторг, на крыльце которого «охлаждалась» приятного вида пышечка, закутавшись в меховую куртку с эмблемой Военно-воздушных сил на левом рукаве.
Думал, такие позже появятся.
— Сашка, сказали, что ты насмерть убился. Живой! Дай я тебя расцелую, — весело крикнула мне с крыльца женщина.
Невероятно! Сама простота!
— Не торопитесь, Галина Петровна, — на автомате выдал я.
— Со мной тоже всё хорошо Галина Петровна, — сказал Димон.
— А ты Батыров, когда долг принесёшь? — стала возмущаться работница Военторга.
— Петровна, сейчас пока не могу, — разволновался Димон.
— Вот ты засранец! А ещё повысили его. С магазина вон тащит сколько…
Так и поносили Батырова. Обещали небесные кары и праведный гнев начальника тыла полка. Шагу мы прибавили.
— Вот как так⁈ Я десятку торчу, а ты просто так через неё апельсины получаешь. Чем я хуже?
И правда! Есть, видимо, в Клюковкине природное обаяние, которым он пользовался.
— Просто я красивый, мужественный, умный. Я люблю женщин, а они любят меня, — спокойно отвечаю, когда мы подходим к одному из подъездов трёхэтажного дома.
Тут память снова сработала. У Клюковкина квартира на втором этаже. Я пошарил в карманах и нашёл ключи.
— Чего стоишь? Пойдём, — сказал Батыров, направляясь в подъезд.
— Да тут я уже сам. Спасибо, Димон.
— Издеваешься⁈ Я вообще-то напротив тебя живу.
Ну точно, засранец! Живёт в одном доме и, даже, подъезде и проводить не хотел.
— Чего тогда ломался?
— Ещё я с тобой не ходил домой вместе, — фыркнул Батыров и пошёл, задрав к верху нос.
Во фазан! Мне казалось, в Союзе как-то более тщательно подходили к назначению командиров. Как Батыров смог пролезть, мне непонятно.
Поднялся по лестнице. Не сразу получилось открыть входную дверь. Как обычно, нужен определённый подход к открытию. Чуть потянуть дверь на себя, приподнять, провернуть один раз, и только потом всё откроется.
В квартире совсем всё печально. Мало того что холодно, так ещё и не убрано. Пыль на старинном комоде. Из дивана-книжки торчит пружина, порвавшая простыню. Стол на кухне стоит с поломанной ножкой, а плита совсем загажена. Что он выливал на неё непонятно.
Я подошёл к шкафу. Одежда сложена аккуратно, а на верхней полке голубая папка с надписью «Папка для бумаг». В ней были все документы Клюковкина.
Зелёная книжка — «Свидетельство о рождении». С некоторым волнением открыв её, обнаружил, что в графе отец стоит прочерк. В углу штамп о повторной выдаче. Мать записана, но тут же я нашёл и её «Справка о смерти». Умерла она через год после его рождения.
— И этот сирота, — сказал я.
Мне не привыкать. Мой детдом был для меня семьёй. Видимо, и у Клюковкина так же.
Диплом об окончании училища, аттестат и несколько фотографий из школы и лётной практики с однокашниками.
В шкафу я обнаружил очень даже неплохую одежду. Куртка «Аляска», джинсы, в двух коробках с красно-синей этикеткой стоят кроссовки и ботинки «Цебо». Чехословацкое изделие, как указано на коробке, дефицит в эти годы. Где только успел их Клюковкин достать.
Я снял с себя верхнюю одежду и остался в нательном белье. Стало очень даже зябко. Обнаруженный в комнате термометр показывал 19°.
Подошёл к накренённому зеркалу в прихожей. Смотрю и диву даюсь. Здоровый и взрослый парень, а довёл себя до такого ракового положения.
— И с такими успехами, ты, Клюковкин, в Афган попросился? Сдохнуть хотел? Романтика? — выговорился я, продолжая смотреть в серо-зелёные глаза моего нового тела.
Лётную книжку я видел. Отзывы о его работе слышал. Если уж нет другого выбора, то придётся пройти ещё одну войну. Без неба, чувства управления винтокрылой машиной, ощущения висения в самых неудобных положениях и осознания того, что ты можешь спасать людей, я себя не представляю.
— Значит, Афганистан. Горный, дикий край, который никому и никогда не покорился, — произнёс я, вновь глядя в глаза своему отражению. — Да будет так.
В дверь в этот момент постучали. Гостей я пока не готов принять. Но уж слишком настойчиво стучат.
— Сашенька, это Тося. Нам надо поговорить насчёт покупки платья и церемонии, — услышал я женский голос.
