Мир и нир - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Бобик! Тебя приравняли к человеку. Гордись, пока жив.
– Я – глей Гош. Вы?
– Я – хан Хурбрук, – снова подал голос старший. – Это мой сын Харабрук.
До меня дошло, что выговор обоих отличается от принятого в Мульде. Примерно, как китайский от итальянского. Автопереводчик справляется, но мои два спутника вряд ли разберут хоть слово.
– Что заставило вас окружить мой отряд?
– Отдай серебро хана Ульбека. Остальное забирай и проваливай, – рявкнул младший.
– Рад бы пойти навстречу хорошим людям. Но не могу. Меня послал бог Тенгрун. Чтоб на добытое серебро я проделал каналы и вернул степи часть, превращённую в пустыню.
– Врёшь, шакал! – Харабрук шагнул вперед, положив руку на рукоять меча, но его снова остановил отец.
– Знай, чужеземец. Тенгрун явился и к нам. Сказал: обещаете каналы отрыть – серебро ваше.
Ожидалось всякое, но не это. Степное чудище одновременно сделало ставку на обе стороны, подложив подляну обеим.
Спрашивается, какого хрена я скормил подлому божку мамины чебуреки?!
Глава 3
Хурбрук, если не путаю имя старшего кочевника… Надоели мне эти хрым-брым без имени-отчества! Звали бы его Семён Семёнович Горбунков, и никаких проблем. Так вот, пока Хурбрук вёл со мной странный диалог, придерживая сына, желающего построгать меня мелко, как баранину на фарш, у них за спиной кое-что делалось.
Неадекватный принялся водить руками в воздухе. Готов спорить – камлает. А со знакомства с Веруном у меня отношение к магии серьёзное. Не проигнорируешь её. Надо срочно что-то предпринять.
– Хан! Перед тем, как пустить вам кровь, спросить хочу: колдовать умеете? Если нет, просто разворачивайтесь. Мы обождём, не тронем.
– Умеем, глей. Хочешь отведать?
Младший и пара оболтусов с ним гыгыкнули. Стало быть, что-то в меня сейчас полетит. И это что-то – ни разу не торт, как в комедиях Чарли Чаплина.
– Биб?
– Чую силу его амулетов. Его душу не выпью – у него своя магия. Прости, хозяин. Этих – хоть всех четверых памяти лишу.
– Толку от тебя, когда надо… Ладно, и у меня своя магия.
Я встал на правое колено. Рискую. Рубанёт мне сейчас этот Харабрук железякой по башке – и готов. Но степняки стояли смирно, не понимая смысл манипуляций.
Раскрыл приклад волшебной палочки. Обернул ремень вокруг левой руки, упёрся локтем в коленку. Камлающая тварь чётко нарисовалась над мушкой прицела. Огонь!
Снял его второй короткой очередью, первая зацепила кого-то случайного рядом. Извините-с… Колдун шаманствовал, широко размахивая руками, оттого его меховая бурка (кафтан, черкеска – чесслово, не знаю как назвать) распахнулась, обнажив грудь. Сотня шагов – не много, я старался засандалить именно туда, под бородёнку. Всё же пуля пистолетная слабая, вдруг застрянет в его бурко-кафтане. Особенно если надет панцырь. Не застряла.
Я закинул ППС за спину.
– Устал ваш камлать. Прилёг. Наверно – навсегда. Вы же не хотите испытать эту магию на себе?
– Да я тебя… – презирая правила переговоров, сын хана полез ко мне, вытянув руки в направлении горла. Возмутительно! Не для твоих грязных пальцев шею отращивал.
– Биб! Сотри ему последнюю неделю.
– Слушаюсь хозяин!
Парень в недоумении остановился, посмотрел на собственные пятерни, вытянутые в мою сторону.
– Ты хто?
– Глей Гош, – терпеливо повторил я, чувствуя, впрочем, что терпение на исходе. – А ещё немного колдун Гош. Хан! Твой сын утратил память о последних днях, не помнит, чего ради вы сюда припёрлись.
– В самом деле? – осторожно спросил старик.
– Припёрлись? Да… Мы… А зачем?
Я почувствовал, что сейчас самое время перехватить инициативу.
– Наш бог Моуи не поощряет убийств. Я просто лишу вас всех памяти с трёхмесячного возраста. Пока вы будете снова учиться снимать и одевать шаровары, чтоб сходить по нужде, мои хрымы соберут всех ваших кхаров.
В старческих глазах явная ненависть ко мне дополнилась примесью смятения. Он не знал, что делать.
– Биб! Двух оболтусов тоже. Деда не трогай, – ему же я сказал следующее: – Достопочтенный! Твой сын и пара баранов за его спиной больше не понимают, что тут случилось. Не тревожься, пройдёт. А у тебя есть отличная возможность рассказать народу, как ты заставил колдуна Гоша убраться нахрен, оставив твоим людям всё, что найдёте здесь после нас. Немало, согласись.
– Я предпочёл бы тебя убить. И очень сомневаюсь, что у тебя хватит сил всех одолеть.
– Благодарю за откровенность. С тобой, хан, хорошо иметь дело. Не врёшь и не прикидываешься. Уважаю.
– А ты темнишь… Или силу свою преувеличиваешь, на самом деле не настолько силён. Иначе давно нас бы оболванил. Или ещё какую пакость припрятал. Просто уйти не могу. Я же богу обещание дал.
– Так и я тоже поклялся. К весне получит Тенгрун свои каналы. Работа начнётся. Если не всё сразу, так к лету. Хочешь – проследи. Отправь своих всадников на кхарах – охранять моих хрымов. Вот и отчитался перед Тенгруном. Отработал всё, что соберёшь с трупов.
Меня несло. Тормоза отключились как на старом УАЗе с вытекшей гидравлической жидкостью. Я, окружённый огромным войском врага, диктовал условия и даже убеждал хана помогать мне. Если он хоть на йоту почувствует мою слабину…
Что врал – он чувствовал. Но не мог понять, насколько я вру и в чём. Его сын бы кинулся, махая кривой саблей. Погиб бы, с ним десятки степняков. Мы с воинами Нирага и хрымами тоже легли бы вверх брюхом. Хана Хурбрука такой расклад не устроил.
Бобик свирепо тявкнул в спины уходящим. Совершенно согласен с собакой. Невежливо вот так – не попрощавшись.
Радоваться было рано. В своих рядах старый хан собрал совет – вызвал десятников. Странная, конечно, форма демократии. Что-то тёрли, решали… А у меня палец чесался. Шагов двести до них, с одного рожка выкошу всю верхушку воинства. Или почти всю, надеюсь – пули не застрянут в зимних шкурах и в слое грязи на немытых телах. ППС – он всё же больше для ближнего боя.
Наконец, приволокли тушку шамана. Харабрук, лишённый отцовской сдержанности, пихнул мёртвого сапогом. Тот не пошевелился. Стало быть – вправду отдал концы.
– Биб! А слетай-ка к ним, поразнюхай.
Помощник порхал долго. Я хотел убедиться: степняки не просто сделали вид, что уходят, а и правда – слиняли. Тем более, до вечера обдирали трупы. В общем, я разрешил разобрать нашу фортификацию только глубоко заполночь. Могли и тут ночевать. Но никто не роптал на ночной переход. И воинам, и хрымам, и мне не хотелось находиться здесь лишнюю минуту:
